Александр Абрамов - Мошкара

• Название: Мошкара
• Автор: Александр Абрамов
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Короткие истории
• Год: 1968

Абрамов, Александр Иванович (1900—1985) — Рус. сов. прозаик, киносценарист, журналист, театр. критик, известный также произв. др. жанров. Род. в Москве, окончил Ин-т нов. иностр. языков и Лит. ин-т им. В.Я.Брюсова (оба в Москве); работал в ред. журн. "Интернациональная литература", "Театр", в газ. "Вечерняя Москва". Чл. СП.

Абрамов, Сергей Александрович (род. в 1944) — Рус. прозаик и журналист, известный также произв. др. жанров. Род. в Москве, сын Александра Ивановича Абрамова; окончил ф-т гражданской авиации Моск. автодорожного ин-та, работал мастером на строительстве аэропорта Домодедово, был оставлен на кафедре ин-та; позже работал в журн. "Смена", газ. "Правда"; в наст время ред. еженедельника "Семья". Чл. СП, долгое время возглавлял Совет по фантаст. и приключенческой лит-ре при правлении СП РСФСР. Печататься начал с 1961 г. Живет в Москве.

 Ранние произв. А., написанные в соавт. с отцом, представляют собой типичные образцы "твердой" (естественнонаучной) НФ , в основу к-рых были положены гипотетические идеи из области физики, биологии, кибернетики, закрученные в остром сюжете. В рассказе "Мошкара" (1968) это неизвестное оружие, созданное империалистами и примененное для борьбы с партизанами в Латинской Америке.

---

Но неохотнее всего Лейтенант говорил именно о том, что более всего интересовало Белова, — о мошкаре.

— Почему ее прозвали «эль-тигре»? Подобие улыбки.

— По необразованности.

— Но это же новое биологическое оружие.

— Не знаю.

— Ведь «оно» живое или «она» живая, я уж не знаю, как ее называть.

— И я не знаю.

Белов никак не мог понять, увиливает ли партизан от ответов или просто хочет быть точным.

— Но ведь это оружие, и его сбрасывают с определенной целью.

— По-видимому, да.

Это «да» Лейтенант произнес не очень охотно, словно не был уверен в ответе. «Почему? — подумал Белов. — Когда все так ясно».

— Я видел трупы, — сказал он.

— Я тоже, — спокойно откликнулся Лейтенант.

Белов вспомнил рассказы Иржика и прибавил:

— Я слышал, что все население повстанческих районов деморализовано.

— Это неверно, — сказал Лейтенант. — Мы научились уходить от «эль-тигре».

Опять подобие улыбки, на этот раз виноватой.

— Я имею в виду мошкару.

— Значит, вы знаете, что она живая? — торжествующе подхватил Белов.

— А вы ее видели?

— Я же вам рассказывал. Это как серая саранча. — Белов умышленно не хотел повторять это «эль-тигре». — Она гналась за мной несколько километров.

— Вы сказали: саранча. Насекомое. А видели вы хотя бы одно это насекомое? Одну мошку?

— Нет, — растерялся Белов. — Не видел.

— Только серый дым?

— Только серый дым.

— И он шуршал, как бумага? — Да.

— Почему же вы решили, что он живой?

— Но он же убивает! — крикнул Белов; его голос дрожал от волнения. — Убивает! И как убивает! — Он закрыл лицо руками.

— Кураре тоже убивает, — сказал Лейтенант.

— Вы думаете, это летучий яд?

— Не знаю.

— А кто знает? — Белов уже не мог сдержать раздражения. Самый характер беседы ему не нравился.

Лейтенант выдавливал из себя слова, как остатки зубной пасты из тюбика.

— Дюбонне, — сказал он.

— Ваш врач? — Белов сразу заинтересовался: о Дю бонне ему говорил и чех Иржик.

— Наш врач, — повторил Лейтенант. — Но сейчас он занят более важным делом. Он ставит опыт.

— Какой?

— Не знаю.

— В конце концов, если ваш Дюбонне засекречен, — совсем уже рассердился Белов, — я могу уехать и не встречаясь с ним. Ваше дело. А мое дело помочь вам доставить сюда медикаменты.

Лейтенант долго молчал, пристально разглядывая Белова. О чем он думал, тот и предположить не мог. Лицо Лейтенанта было непроницаемо.

— Дюбонне не засекречен, — наконец проговорил он медленно, словно подыскивая слова. — Дюбонне в карантине. Никто ему не помогает. Никто не входит. Так он распорядился. А мои герильяс не любопытны.

Он помолчал и вдруг спросил:

— А вы его не боялись?

— Кого? — не понял Белов.

— «Эль-тигре».

— Боялся. Чуть от страха не умер. — Белов засмеялся. — Думаю, не дай бог, прокол! Санта Мария, — воскликнул он для понятливости, — пешком не дойти! В два счета догнали бы.

Глаза Лейтенанта вдруг потеплели.

— Дошли бы, — сказал он. — Точно так же. Не оборачиваться, не слышать, дышать ртом. Тогда он бессилен. «Эль-тигре», — прибавил он с подобием улыбки.

Теперь уже молчал Белов. Он все еще ничего не понимал. Почему мошкара нападала на человека только тогда, когда он ее видел, слышал и чуял? Почему ее называют слепой и ленивой? Живое всегда найдет живое по каким-то присущим ему признакам. Мошкара могла его не видеть, но определить его местоположение по звуку, по запаху, по теплу, наконец, которое исходит от человеческого тела. Он сказал об этом Лейтенанту.

— Не знаю, — замкнулся тот. — Мне этого не понять. У меня военное образование.

Разговаривать было уже не о чем, но Лейтенант все еще молчал, не отдавая никаких приказов застывшему у дверей «герильяс».

— Вы боялись серых «эль-тигре», — наконец заговорил он, — мне это понравилось. Настоящий человек не боится сказать правду, даже если она его не украшает. А вы знаете, что вам придется возвращаться по той же дороге?

Белов пожал плечами: к чему, мол, этот вопрос?

— И встреча с «эль-тигре» неизбежна,

— Конечно, — сказал Белов.

— Не дрогнете?

— Постараюсь.

— Можете встретиться и с солдатами хунты.

— Допустим. — Белов все еще не понимал, куда клонит не сводящий с него пристального взгляда Лейтенант. О чем говорил его взгляд, Белов прочесть не мог.

— А вы умеете обращаться с оружием? С какими системами автоматов вам приходилось иметь дело?

Белов постарался скрыть улыбку и деловито пояснил, что в Советском Союзе в гражданской жизни не прибегают к оружию. Лично он знает несколько систем — познакомился во время учебных сборов — и стрелять умеет.

Еще одно подобие улыбки, на этот раз довольной и одобряющей, пробежало по губам Лейтенанта.

— Хорошо, — сказал он, — в лагере попрактикуетесь. В лес пойдете через два дня, когда вернется Педро. Это летчик.

— Разве у вас нет других? Зачем ждать? — удивился Белов.

— Кроме Педро, никто не сможет отремонтировать самолет на месте.

— Там пробит бак — только и всего.

— Вы не знаете. Могут быть и другие повреждения. Лейтенант обернулся и что-то сказал стоящему у дверей партизану. Тот подошел ближе.

— Отведешь его в наш «отель», — проговорил он уже по-испански, чтобы было понятно Белову. — Пусть Мигель приготовит все необходимое для отдыха. Человек приехал издалека, из России. Сдашь пост Хименесу, а когда выйдет эль-профессоре, отведешь к нему русского. Салют.

— Салют, — сказал герильяс, пропуская Белова в черноту внезапно подкравшейся ночи.

4

К Дюбонне Белова отвели поздним утром после завтрака — пряной, остро пахнущей жидкости, от которой долго жгло в горле, и жесткого, невкусного мяса черепахи, выловленной в соседнем озере. В густом кустарнике на берегу озера находилась и лаборатория Дюбонне. То был барак из американского рифленого железа, отлично замаскированный сверху. Большие высушенные листья, перемешанные со свежей травой вместе с кусками ила, покрывали крышу барака по всей ее многометровой площади. Ни одной бомбы не упало даже в ста метрах от лаборатории, а как рассказывали Белову, ни один воздушный наблюдатель правительственной авиации даже внимания не обратил на крышу барака. Ее принимали с воздуха за вырубленную мачете делянку для маниока. Окружающий же лагерь скрывал «растрохо», как называли здесь вторичный лес: быстрорастущие сейбы, каракали и седреллы вскоре завоевывали площадь бывших вырубок и густо-густо переплетались кронами. Партизаны поэтому не боялись, что их обнаружат.

Не боялся и Дюбонне. Он стоял открыто в своем белом халате у двери барака и пропустил Белова внутрь с поклоном гранда из пьесы Лопе де Вега.

Окон в лаборатории не было. Ее освещали лампы дневного света, питаемые током от местной электростанции, — где она помещается и как работает, доктор не объяснил. Не объяснил он и содержимого множества бутылок и склянок, стоявших на простых бамбуковых стендах и, казалось, отразивших в себе все цвета спектра. Пока Белов с нескрываемым любопытством рассматривал окружавшую его обстановку, Дюбонне столь же откровенно разглядывал гостя. Высокий, сутулый, лет пятидесяти на вид и чем-то напоминавший Жолио-Кюри, он в своем белоснежном халате и профессорской шапочке казался каким-то неуместным здесь, в этом уголке суровой природы и жизни.

— Лет сто, должно быть, не видел русского человека, — неожиданно сказал он по-русски.

Белов так и замер.

— Вы говорите… по-русски? — удивленно воскликнул он.

Дюбонне засмеялся.

— Немножко. Больше вспоминаю, чем говорю. А знаете, где выучился? В русском бараке Равенсбрука в сорок четвертом.

Он говорил правильно, даже почти без акцента, но медленно и осторожно подбирая слова, словно переводил их с родного языка на русский.

— Педагог у меня был чудесный. Федя Хлопов. Студент вашего… — Дюбонне замялся, с трудом произнося трудное для него слово, — литинститута. Поэт. А я его учил испанскому. Ему хотелось перевести Лорку. То, что я знал наизусть, он перевел. Я даже запомнил…

И Дюбонне, собрав морщины на лбу, твердо прочел по-русски:

И флюгер забился в страхе,
Протяжным рыданьям внемля.
И срезанный саблей ветер
Копытами втоптан в землю.

— Я знаю иначе, — сказал Белов и прочел, в свою очередь;

Застигнутый криком флюгер
Забился, слетая с петель.
Зарубленный свистом сабель,
Упал под копыта ветер[1].

Дюбонне тотчас же перешел на испанский.

— Не знаю, может быть, ваш перевод и лучше, но мне ближе тот русский Лорка. Кстати, судьбы поэта и переводчика одинаковы: только одного в грудь, а другого в затылок. А пули одного происхождения. Они и в нас стреляют. Вас случайно миновала та, которая убила Эрнандо, — я знаю. Вы завтракали? Не жжет в горле? — вдруг спросил он Белова и в ответ на его застенчивую улыбку прибавил: — У меня есть бутылка хорошего чилийского — прислали друзья из Сант-Яго. Как рукой снимет.