Петр Капица - Когда исчезает страх

• Название: Когда исчезает страх
• Автор: Петр Капица
• Издательство: Лениздат
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1970

«Когда исчезает страх» — роман русского советского писателя, участника Великой Отечественной войны Петра Иосифовича Капицы (1909–1998) о двух друзьях, который до войны были боксерами, а во время войны стали летчиками.

---

Он мог выдумывать что хотел, так как знал: других свидетелей нет и не будет.

Командир полка, выслушав его с нахмуренным лицом, спросил у летчиков:

— Кто слетает к Тук-озеру? Надо поискать — не осталось ли живых.

На поиски товарищей готовы были лететь все. Чубанов выбрал Коваля, Шубника и Кочеванова.

— Хватит троих, — сказал он. — Получше приглядывайтесь к болотам. Может, кто сделал вынужденную посадку или на парашюте выбросился.

Условясь о порядке поиска и сигналах, летчики поднялись втроем в воздух.

Шубник на небольшой высоте полетел впереди, чтобы показать, над какими местами дралась группа Лобысевича, Кочеванов шел за ним метрах в ста слева, а Коваль справа.

Минут десять они летели, ничего не замечая ни на болотах, ни в лощинах.

Над голыми сопками Шубник вдруг почему-то метнулся в сторону и стал круто забирать влево.

Кочеванов огляделся: вокруг никакой опасности не было. В чем же дело? И в эту минуту он заметил у подножия сопки обломки самолета. Кирилл снизился и, делая полукруг, разглядел на одном из обломков черный крест. По всем признакам, внизу валялся пикирующий бомбардировщик «Ю-87».

«Почему от него шарахнулся Шубник? Ах, вот оно что — обломки оказались не там, где он сбил бомбардировщика, — догадался Кирилл. — Да, это не очень приятный факт».

Кочеванов просигналил Ковалю, чтобы тот приблизился.

Младший лейтенант сделал круг над сопкой, качнул головой и показал опущенный вниз большой палец. Это означало: «вижу сбитого».

Запомнив место, они полетели догонять далеко ушедшего Шубника.

У Тук-озера летчики с трудом, лишь по темным пятнам выгоревшей травы и кустарников, разыскали два покореженных и обугленных остова истребителей. Где же остальные?

Они покружили над камышами, над чахлыми ивами и кривыми березками, над сосновым подлеском у каменистых россыпей и не нашли никаких следов. И только позже, когда они повернули к дому, то километрах в двадцати от озера обнаружили на ржавом болоте почти целый самолет «И-16», ткнувшийся носом в желтовато-зеленую жижу. Одно крыло у него было обломано, в другом зияла дыра. Видимо, подбитый самолет сделал вынужденную посадку на «брюхо» и скапотировал.

Куда же делся летчик? Не ранен ли? Не лежит ли без сознания в кабине?

Кирилл снизился и прошел над изувеченным самолетом так низко, что чуть не задел его крылом. Кабина пилота оказалась пустой. На хвостовом оперении белела цифра «9».

«Девятка» — машина Лобысевича. Где же сам капитан?

Кирилл сделал малый круг. Никто не показывался, «В болоте не утонешь, — размышлял он. — Здесь нет топей». Лобысевич мог выпрыгнуть с парашютом. Ведь бывало так, что машина, планируя, садилась без летчика. Надо поискать, — не белеет ли где парашют?

Товарищи, словно поняв его, сделали по два больших круга над болотом и сопками, поросшими кустарниками по южному склону. Но ни одного живого существа не приметили. Дольше они не могли кружить — кончалось горючее. Надо было возвращаться.

На аэродроме Шубник первым соскочил с самолета, подбежал к Кочеванову и, глядя на него с тревогой, спросил:

— Кто из нас будет докладывать?

— Мне безразлично, — устало ответил Кирилл.

— Тогда я пойду, — услужливо предложил Шубник. — У тебя не возникло каких-нибудь мыслей… замечаний?

Ему очень хотелось узнать, о чем думает Кочеванов после поиска.

— Видишь ли, все мои замечания не в твою пользу. Для меня бесспорно, что «юнкерс» сбит до того, как вы добрались к Тук-озеру. И Лобысевича ты так же прикрывал, как меня во время охоты на «раму».

— Ты… ты прямо… фантазер! Все ищешь, в чем бы обвинить меня. Мстишь за мою принципиальность, за то, что я отвергаю лихачество. Я пожалуюсь комиссару.

— Слушай, ты, образцово-показательный! — остановил его Кирилл. — Будь хоть минуту человеком. Сегодня твои ученики погибли. Я бы на твоем месте не стал жаловаться, а пулю бы себе в лоб пустил.

— Ах, вот как! На самоубийство толкаешь? Ну, хорошо. Я об этом сегодня же в политотдел сообщу!

Угроза была детской. Кирилл презрительно покачал головой и сказал:

— Сообщай, но прежде подумай, как будешь выкручиваться, когда Лобысевич вернется. Он неприятный для тебя свидетель.

К самолетам приближались техники. Увидев их, Шубник вдруг оттолкнул Кирилла и стал выкрикивать:

— Подлец!.. Я не позволю!.. Не имеешь права!..

При этом он пытался выхватить из кобуры пистолет.

Подбежавшие техники отняли у Шубника пистолет и стали урезонивать.

— Ну что вы… опомнитесь… Свои ведь! Комиссар узнает — обоим хвосты накрутит. Кончайте.

А Шубник словно взбесился: он отталкивал техников и рвался в драку. Ему необходимо было создать впечатление, что они с Кочевановым крупно поссорились, тогда все доводы Кирилла станут сомнительными. Можно будет брезгливо сказать: «Мы с ним повздорили, вот он по злобе и выдумывает. Мелкий, мстительный человек».

Выходка Шубника действительно поставила Кочеванова в ложное положение. Теперь кто поверит в его объективность? Многие видели, как они чуть не подрались у самолетов.

Об этом происшествии батальонный комиссар узнал перед ужином. Он немедля вызвал к себе Кочеванова и, когда тот появился, не без осуждения спросил:

— Что же ты, герой, натворил? Я ведь на тебя рассчитывал.

Кочеванов молчал.

По его лицу было видно, как он утомился за день. От усталости покраснели веки, погасли живые искорки в глазах. Перед комиссаром стоял немало переживший человек, который ежедневно встречался со смертью лицом к лицу. Такого действительно неловко было «воспитывать», как школьника.

Пригласив сесть, Виткалов изменил тон, заговорил с Кочевановым по-дружески:

— Ты ведь бывший работник райкома комсомола, я вправе ждать от тебя помощи. А ты черт-те что позволяешь себе! Полез в драку. И где?.. На действующем военном аэродроме… после гибели командира! Ни в какие ворота не лезет!

— Вас неточно информировали: драки не было, — возразил Кочеванов. — Ее пытался разыграть образцово-показательный Шубник, но его вовремя удержали. Мы не ссорились. Дело гораздо серьезней. Хотите знать правду?

— Для этого я тебя и вызвал.

Кирилл стал рассказывать о своих догадках, связанных с гибелью сержантов и капитана Лобысевича. Виткалов был убежден, что лейтенант не кривя душой делится с ним своими невеселыми мыслями, но ему не хотелось подозревать отличника в преднамеренной подлости. «Видно, неприязнь толкает Кочеванова искать в Шубнике только плохое, — думал он. — Ей нельзя довериться. Неприязнь — плохой судья».

— Скажи честно, — перебил он Кирилла, — если бы тебе в лицо сказали этакое, ты не кинулся бы с кулаками?

— Кинулся бы.

— То-то, друг! Прежде чем обвинять, подумай: «А есть ли у меня веские доказательства?» Интуиция и догадки приводят к ошибкам. О вашей схватке на аэродроме уже известно и командиру полка. Взыскания не избежать.

— Видите ли, меня ежедневно поджидает такое взыскание, против которого все остальные — ничто. Я не боюсь их. Это была не драка, уверяю вас.

— Верю и постараюсь уладить, — пообещал Виткалов. — Ступай ужинай, а я еще поговорю с Шубником. Думаю, он не из тех людей, которых следует презирать.

Но с Шубником откровенного разговора не получилось. Он держался настороженно, словно сидел перед следователем.

— Кочеванов озлоблен. Он мне завидует, — коротко отвечал лейтенант.

— Чему? Вы больше, чем он, сбили самолетов?

— Нет, завидует моей репутации.

— Репутация истребителя — сбитые самолеты противника. Не так ли?

— Этого недостаточно. Есть еще политико-моральные факторы. Кочеванов с Ширвисом ведут себя возмутительно, а тех, кто им не подражает, зовут трусами. У меня никогда не было взысканий — одни благодарности…

«Кого он мне напоминает? — слушая Шубника, напрягал мозг батальонный комиссар. — Видимо, Шурика Смирновского… гладенького, смазливого, всегда причесанного мальчика из седьмого «В», испорченного чрезмерным воспитанием. Да, да, как ни странно».

Виткалов с недоверием относился к идеалу некоторых воспитателей — приятным мальчикам и девочкам, казалось не требующим педагогических забот. Его больше привлекали задиры, непоседы и даже лентяи. Из этих неуравновешенных ребят после больших усилий можно было вылепить порядочных людей, а из прилизанных шуриков, привыкших ходить в отличниках, чаще всего получались черствые негодяи. Они заботили директора больше, чем сорванцы.

Выделенные из массы шурики смирновские, которым говорили: «умница… исключительный ребенок», — и от которых требовали учиться только на «отлично», сами начинали воображать, что они исключительные личности, что звание «отличник» присвоено им пожизненно, И если вдруг преподаватель выставлял им плохую отметку или посредственную — одни шурики проливали слезы, а другие, обнаглев, бежали жаловаться, добиваясь отмены справедливой оценки. И часто взрослые папы, мамы, воспитатели и даже представители районо пасовали перед ними, начинали уговаривать преподавателя: «Нельзя такому ученику портить средний балл! Кто же тогда будет отличником? Надо подумать и о репутации класса, школы». А маленький наглец, добившись своего, с чувством превосходства поглядывал на справедливого преподавателя и был уверен, что все, кто не заботится о его хороших отметках, будут посрамлены.