Кевин Брокмейер - Лучшее от McSweeneys

• Название: Лучшее от McSweeneys
• Автор: Кевин Брокмейер
• Издательство: Гаятри
• Жанр: Короткие истории
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-9689-0139-2

«McSweeney’s» — ежеквартальный американский литературный альманах, основанный в 1998 г. для публикации альтернативной малой прозы. Поначалу в «McSweeney’s» выходили неформатные рассказы, отвергнутые другими изданиями со слишком хорошим вкусом. Однако вскоре из маргинального и малотиражного альманах превратился в престижный и модный, а рассказы, публиковавшиеся в нём, завоевали не одну премию в области литературы. И теперь ведущие писатели США соревнуются друг с другом за честь увидеть свои произведения под его обложкой.

В итоговом сборнике «Лучшее от McSweeney's» вы найдете самые яркие, вычурные и удивительные новеллы из первых десяти выпусков альманаха. В книгу вошло 27 рассказов, которые сочинили 27 писателей и перевели 9 переводчиков. Нам и самим любопытно посмотреть, что у них получилось.

---

Потом однажды я поднял глаза и увидел впереди пальму и оазис с чистой голубой водой. Вода светилась посреди зноя. За этот день мой верблюд несколько раз споткнулся, и я понимал, что жить ему осталось недолго. Я подумал, не забросить ли его на плечи и понести самому, но потом отказался от этой затеи. Мне так хотелось пить, что язык во рту был как скомканный лист бумаги. Я встряхнул головой и взглянул еще раз, чтобы убедиться, что это не шутка, которую сыграл со мной разум. При виде воды верблюд с новым рвением набрал скорость. Он пустился галопом. Это был удивительный верблюд. У него было золотое сердце. «Давай, малыш! Давай!» — заорал я, и крик вылетел из меня шепотом. Мы были все ближе и ближе. Я попытался улыбнуться, но в губах у меня не осталось никакой силы.

А потом верблюд зашатался, споткнулся и рухнул мордой в землю, а я полетел вперед, по воздуху, прямо на кромку оазиса. Я вонзился коленями в песок. Верблюд лежал на земле, перебирая ногами, как новорожденный жеребенок, пытаясь снова встать на ноги. Он был великолепен. Он был трагичен. У меня было ощущение, словно в этих его усилиях мне приоткрывается величайшая тайна вселенной. Потом он испустил жуткое «Харррумпппп», и его душа отлетела в иной мир.

Я назвал верблюда Бренди.

Я знаю, о чем вы подумали: какой смысл называть существо после смерти. Я отвечу: сам не знаю. Но я его назвал.

Вода была похожа на стеклянное блюдце. Думаю, за всю жизнь не видел ничего прекраснее этого оазиса. Окунувшись в воду, я почувствовал, что недели агонии и страха сходят с меня, как скверный одеколон. Я очистился.

Прошло еще несколько дней. Это было время радости. Ничего подобного я раньше не испытывал. Я ел кокосы с деревьев. Я не понимал, что со мной происходит, но когда я смотрел на свое отражение в воде, то думал: «А ты могла бы быть хорошенькой». Я отпустил длинные волосы. Я накрасил губы помадой, которую сделал из древесного сока. Почти все время я проводил, рассматривая свое отражение в воде. Я соорудил хижину из пальмовых листьев. Я сделал себе купальник.

Один день сменялся другим.

И вот наконец я подумал: «Все, хватит. Какая разница, кто я на самом деле, в любви нуждаются все. Разыскать людей — мысль, в любом случае, неплохая». И я отправился в путь. Я шел несколько столетий. Я обернулся, посмотрел и увидел, что следы от моих шагов тянутся, насколько хватает взгляда. Вся пустыня разостлалась передо мной. А однажды пошел снег. Прямо в пустыне. Я знаю, это звучит глупо, но там действительно пошел снег. И мне стало так легко от того, что зной отступил, что я носился и, высунув язык, ловил снежинки. Я слепил снеговика и назвал его Берт. Я пожал снеговику руку и сказал: «Здравствуй, Берт», — но от моего рукопожатия у Берта отломилась рука. Почему отломилась рука у Берта, а не у меня? Я громко засмеялся, потому что был очень благодарен судьбе за то, что у меня по-прежнему есть две руки. Никогда в жизни я не смеялся так громко. Я смеялся так громко, что едва не поперхнулся собственной бородой. Мне показалось, что снеговик смеется тоже, но на самом деле Берт сказал: «Ладно. Так и быть. Тебя зовут лейтенант Дагэн. Это первая подсказка. Тебя ищут. Иди за мной. Я отведу тебя на твою базу».

Берт полностью сдержал слово.

В общем, выяснилось, что я блуждал по пустыне шесть месяцев. Вернувшись в Хамис-Мушаит, я прошел реабилитацию, что оказалось очень кстати, ведь я и правда порядком вымотался. Я проспал трое суток. Но лишь потом, когда я, проснувшись, позвонил жене, и она рассказала, что шесть месяцев назад Либби сбил красный «шевроле», — лишь тогда воспоминания потоком полились в мой разум. Ведь именно в тот момент я вспомнил, как призрак Либби явился мне и помог бежать из плена, в этот момент я понял, что на самом деле произошло там и что случилось с моим пупком.

Папа не хотел, чтобы я умирала, поэтому он выпрыгнул из своего тела и запихнул туда меня — ему хотелось, чтобы я жила. Папа не смог пережить чувства вины. Вот почему вместо пупка была дырка. Тогда он как раз выходил из своего тела и засовывал туда меня. Вот как сильно любил меня папа.

Итак, это я, Либби. Я тринадцатилетняя девочка, которая обитает в теле капитана ВВС. Другого выхода не было. Никому из тех, с кем мне приходится сталкиваться, я не говорила, кто я такая на самом деле. Я веду себя, как и положено пилоту ВВС, я хожу на службу на базе имени Холломана и совершаю тренировочные полеты на «красавчике». Оказывается, быть пилотом ВВС не так уж сложно, тем более что папино тело помнит, как что делать, и все получается легче легкого. Как я уже писала, когда я в кабине, я как будто вылетела прямиком из Божьей головы, божественная мысль, упакованная, как в комиксах, в облачко для божественных мыслей, абсолютно невидимая. Иногда мне бывает жалко маму, потому что она не знает правды, а рассказать ей я не могу. Да если бы и рассказала, все равно мама не поверила бы. Это просто причинило бы ей ненужную боль.

Когда я вернулась на базу имени Холломана, меня наградили «Серебряной звездой» и повысили в звании до капитана. Потом, в первый же день дома, мама повезла меня на кладбище, чтобы я побывала на своей могиле — точнее, могиле, в которой похоронено мое прежнее тело. Чтобы не огорчать маму, я выдавила из себя слезу. Место там красивое. Рядом — дуб, на котором сидела ворона. На надгробном камне написано: «Либби Дагэн, любимой дочери. Она была слишком прекрасна для этого мира». Конечно, иногда по ночам в постели мама пытается вести себя плохо, но я ее отталкиваю. Она думает, что это из-за того, что мне грустно, и пытается разговаривать. Она говорит: «Я знаю, что тебя мучит. Но мы сумеем справиться. Либби на небесах. Жизнь слишком прекрасна, чтобы унывать. И, кроме того, друг у друга остались мы». Но недавно она совсем взбесилась. Громко плачет и говорит, что цветок у нее внутри засыхает. А я всегда перевожу разговор на другую тему, потому что мне становится смешно. Или я вылезаю из постели, выхожу на крыльцо и выкуриваю сигарету.

Джо Дымок — единственный, кто знал правду. Он ходил за мной по пятам, терся об ноги и прыгал на колени при любой возможности. Я думаю, он был благодарен мне за то, что я спасла его. Конечно, я тоже очень рада была его видеть, но все-таки он доставил мне большие неприятности. Ведь когда мама приходила домой и видела, что Дымок лежит у меня на груди, она говорила: «Это же бред какой-то, Джефф! Я думала, Джо ненавидит тебя, Джефф. А с тех пор, как ты вернулся, он не оставляет тебя ни на секунду». Тогда я стала подозревать, что мама раскрыла мою тайну. Слишком уж странно она косилась на меня, когда я повязывала Джо бантики на хвосте или кормила его «печеночным угощением». Клубок стал распутываться. Мой обман вот-вот мог вскрыться. По ночам мне не удавалось уснуть, а когда я смотрела на ножки кровати, то видела, что там лежит Дымок, смотрит на меня и мурчит. Так что неудивительно, что одним ясным и прохладным утром я случайно переехала Дымка своим «фордом-бронко» на подъезде к дому.

А в остальном все шло хорошо, и иногда, когда мама все еще была на работе, я возвращалась с базы пораньше, запирала все двери, задергивала все шторы и снимала трубки со всех телефонов. Потом я залезала в самую глубь кладовки, где в мусорном пакете у меня хранится кое-что, чего я не хочу показывать больше никому. Я подвязывала пипиську, чтобы она не болталась, и надевала трусики в цветочек. Я залезала в одно из маминых платьев, густо мазалась губной помадой и тенями для век и любовалась на себя в большом зеркале в гостиной. Иногда я воображала, что иду на королевский бал, и тогда надевала длинные белые перчатки по локоть. Я делала реверанс, а потом изысканно-красиво говорила: «А вы как поживаете? Сегодня вечером вы выглядите просто прелестно, дорогая. Чаю? Да, будьте любезны. Благодарю вас, вы так милы».

Именно это я делала и сегодня, но мама вернулась домой с работы слишком рано и, войдя в дом, пошла прямо на меня, держа в руках видеокамеру. Когда я увидела, что мама заходит через переднюю дверь, я побежала прятаться и юркнула в кладовку. Думаю, она меня заметила, потому что она подбежала к кладовке, стала стучать кулаками и кричать: «Джефф, я знаю, что ты там. Я все знаю уже несколько недель. Не надо больше ничего скрывать, Джефф. На этот раз я сняла тебя на видео. Нам надо поговорить!»

Да, мне стало не по себе, когда она вот так молотила в дверь. Я попыталась придумать, как бы выкрутиться, чтобы при этом никого не расстроить и чтобы никто не узнал больше, чем ему полагается знать. Мой разум пылал. Но теперь-то, доктор Барретт, вы наконец поняли, что я не сумасшедшая, теперь-то вы поняли! Обязательно расскажите об этом и доктору Херцу тоже. Обязательно попросите его прочитать все, что я написала, все до последнего слова. А еще теперь вы наверняка поняли смысл моего вступления: наш мир вообще странное место, а ко мне он всегда поворачивался самой зловещей и загадочной стороной. И вот, сидя в кладовке, я решила убежать. Я собиралась распахнуть дверь, добежать до своего «бронко» и скрыться, пока мама не успела меня увидеть. Но я не знала, что мама догадается, что именно это я и собираюсь сделать. Я не знала, что мама уже позвала вас. Я не знала, что, когда выскочу из кладовки и помчусь по лужайке, меня уже будет ждать военная полиция с транквилизаторами. Я не знала.