Кевин Брокмейер - Лучшее от McSweeneys

• Название: Лучшее от McSweeneys
• Автор: Кевин Брокмейер
• Издательство: Гаятри
• Жанр: Короткие истории
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-9689-0139-2

«McSweeney’s» — ежеквартальный американский литературный альманах, основанный в 1998 г. для публикации альтернативной малой прозы. Поначалу в «McSweeney’s» выходили неформатные рассказы, отвергнутые другими изданиями со слишком хорошим вкусом. Однако вскоре из маргинального и малотиражного альманах превратился в престижный и модный, а рассказы, публиковавшиеся в нём, завоевали не одну премию в области литературы. И теперь ведущие писатели США соревнуются друг с другом за честь увидеть свои произведения под его обложкой.

В итоговом сборнике «Лучшее от McSweeney's» вы найдете самые яркие, вычурные и удивительные новеллы из первых десяти выпусков альманаха. В книгу вошло 27 рассказов, которые сочинили 27 писателей и перевели 9 переводчиков. Нам и самим любопытно посмотреть, что у них получилось.

---

Кроме того, было немало „огненных отрядов“ — разоблачителей, отправлявшихся на место событий с целью установить истину и неизменно возвращавшихся посрамленными. В 70-х корпорация, изучавшая местность на предмет залегания урана, финансировала несколько серьезных исследований. В 80-х некий профессор из университета Сула Росса набрал большую партию студентов и добровольцев, снабженную для координации действий переговорными устройствами и корректировкой с воздуха. Но сколько бы раз группа ни приближалась к огням, они неизменно гасли или быстро исчезали из поля зрения. Пэт Кини, геолог из Форт-Уэрта, приехал в Марфу по делу и подпал под очарование огней. В надежде обнаружить их источник он провел серию экспериментов, чтобы исключить версии автомобильных фар и прочих искусственных источников света, а затем сумел очертить местность, в которой наблюдаются оставшиеся необъяснимые огни. Потом он вернулся в обществе еще одного геолога, Элвуда Райта. Оба они ехали в машине по узкой сельской дороге, когда обнаружили пару огней, движущихся неподалеку. Кини так описал происшедшее:

Казалось, они двигались со скоростью сто пятьдесят — двести миль в час, но, разумеется, у меня не было возможности измерить точно. Огни спугнули нескольких лошадей, почти прошли сквозь них. Лошади принялись лягаться и поскакали через заросшую кактусами площадку, пытаясь избавиться от этого. Огни подошли к обочине дороги и остановились. Несколько раз я замечал огни вокруг старого ангара, что стоит на бывшем военном аэродроме. Ну хорошо, один из огней не в счет из-за этого ангара, но другой оставался у края дороги. Он продолжал двигаться вокруг кустов, как будто знал, что мы хотим подобраться к нему как можно ближе. Будто бы он был наделен разумом. Казалось даже, что он умнее нас. Он заставил нас почувствовать себя довольно глупо. Он был правильной круглой формы, размером с дыню-канталупу, и метался по кустарнику, как будто в поисках чего-то. Когда огонь останавливался, он делался более тусклым, но когда возобновлял движение, то опять набирал яркость. Наконец он выкатился на середину дороги в двадцати ярдах от нас и попросту застыл там. Я не стал выключать мотор, и Элвуд сказал: „Давай же, сомнем его в лепешку, проедемся по нему“. Огонь немедленно стал по-настоящему ярким и взмыл как ракета.

Мэр Марфы Фриц Каль отклоняет большинство отчетов непосредственных свидетелей как „дурацкие россказни“ (хотя испытывает определенное уважение к Кини). За много лет до того как сделаться мэром, Каль был военным инструктором на летном поле Марфы и однажды провел ночь в погоне за огнями на учебном истребителе времен Второй мировой. Ему не удалось даже приблизиться к ним, и тогда он изгнал их из своих мыслей (подобным образом поступает большинство психически здоровых марфян). „Лучший способ увидеть огни — упаковка из шести бутылок пива и женщина приятной наружности“, — говорит он ныне.

Но огни продолжают наблюдаться, и каждые выходные на закате (как случилось в первый вечер конференции) люди собираются на окраине дороги и ждут их явления. Только после полуночи толпа начинает редеть, и дорога опять оказывается в условиях, о которых повествуют рассказы непосредственных наблюдателей.

Некоторые говорят, что место заколдовано… еще во времена первопоселенцев; другие — что старый индейский вождь, пророк или колдун, занимался здесь своим шаманством, пока эти земли не были открыты… Место несомненно продолжает оставаться под властью какой-то колдовской силы, которая насылает чары на умы добрых людей… Они подвержены разнообразным суевериям, видениям, они впадают в транс и часто видят странные знаки, слышат музыку и голоса в воздухе… звезды падают и метеоры сверкают над долиной гораздо чаще, чем где бы то ни было.

Это не описание Марфы, но могло бы быть им, с точностью до мельчайших деталей. Так Вашингтон Ирвинг описывает Вестчестер, штат Нью-Йорк, в окрестностях которого бродил Всадник без Головы.[43] И у водителя, поздно ночью путешествующего между Марфой и Альпиной, всегда есть некоторое сходство с Икабодом Крейном, пытающимся пробраться через Сонную Лощину, а у перевала Паисано, где огни имеют обыкновение исчезать, — с церковным мостом, где Всадник превратился „в огненную вспышку“.

В последний день симпозиума выступали важные шишки, Гери и Ольденбург. И снова провокационные утверждения.

„Я за искусство, которое не сидит на собственной заднице в музее“, — объявил Ольденбург. Он и его жена и соавтор Косье ван Брюгген сменяли друг друга у кафедры; пока один говорил, другой нажимал кнопки проектора. Ван Брюгген так описала типичное отношение архитекторов к скульптуре: скульптура имеет отношение к архитектуре „не больше, чем дерьмо к тротуару“. Подобно Ирвину, днем раньше, эти двое выглядели взбудораженными. Среди их слайдов был проект скульптурного изображения двух гигантских медных унитазных поплавков, которые предполагалось установить рядом с галереей Тейт Жака Херцога (к коему они вскоре выразили недвусмысленное презрение). К тому времени как на сцену вышел Гери, в воздухе успело повиснуть напряжение.

„Дон Джадд ненавидел мои работы“, — сказал Гери, испытывая, казалось, извращенное удовольствие от этого факта. Возможно, его спровоцировал холодный прием, но преимущественно он защищал здание музея Гуггенхайма от обвинений в том, что оно подавляет выставленные там экспонаты (этакий антитезис ко всему, что можно сказать о неоформленных пространствах и чистых формах марфинских инсталляций Джадда), настаивая на том, что „художники хотят видеть, что их работы занимают важное место“. (Опять не вполне „концепция Марфы“.) Потом Гери говорил о другой своей недавней работе — о рыбном ресторане с водруженной на нем рыбиной, которую он нарочно развернул в сторону окон находящегося по соседству пятизвездочного отеля. „Хозяин сказал мне, что не хочет, чтобы постояльцы смотрели в задницу рыбе“, — объяснил Гери. Будущие проекты включали кафетерий „Конде Наст“ в Нью-Йорке (набросок, передающий представления Гери о том, как должна выглядеть официантка из „Конде Наст“, изображал длинноногую девицу в короткой юбке и солнцезащитных очках, с губами, сложенными в поцелуе) и массивные ворота для города Модена в Италии. Первоначально мэр Модены предполагал выделить на проект миллион долларов, „но там и сям примазывается посторонняя публика, и денег вряд ли хватит, — сказал Гери, — а я не собираюсь жить в Модене, где нет отеля „El Paisano““.

Когда доклады закончились, участники собрались вокруг длинного стола Дональда Джадда, чтобы обсудить работы друг друга и побеседовать на общие темы. Очень скоро выяснились основные идеологические направления. Ирвин дал финальный залп по критикам, уличенным в „лизании задницы“. Косье ван Брюгген ополчилась на Жака Херцога за проект расширения галереи Тейт, который она назвала убогим. Посрамленный Херцог обвел аудиторию горящим взором и изрек: „Это вам не дерьмо какое-нибудь“. Его немедленно прервала художница Рони Хорн, улучившая минутку, чтобы провозгласить: „Вся эта архитектура реально сексуальна“. Аудитория застучала своими стальными стульями, а лучезарный Гери воздел кулаки над головой, подобно победившему борцу.

„Именно с таким чувством, — продолжила Хорн, — я возвращаюсь в Нью-Йорк“. Все аплодировали, когда Гери и Ирвин спускались со сцены в обществе Хорн и плетущегося у нее за спиной Херцога, который вялой рукой указывал на ван Брюгген. За ними последовали и прочие художники. „Экспертная группа не лишена недостатков“, — сказал ведущий. На сцене остались только искусствоведы, продолжавшие беседовать друг с другом в микрофоны.

В тот же день, когда все разъехались, Дафна вышла на пробежку, а я опять отправился в бар „У Люси“. Я слышал, как кто-то из местных сказал бармену: „Я никогда не видел столько людей в черном“. Бармен ответил: „Тут у нас побывал самый известный в мире архитектор!“ Я заказал „Лоун Стар“ и услышал, как бармен сказал другому посетителю: „Мы думали, что продадим море мексиканского пива, но им не нужно ничего, кроме „Лоун Стар““.

В воздухе Марфы носилось что-то такое, что взбаламутило множество архитекторов, художников и ученых. Всех нас, числом шесть сотен, втянули в ругань, оскорбления, громогласные упреки, бури и жесткую необходимость выбора — вовсе не то, чего можно было ожидать от симпозиума. В этой болезненной атмосфере циркулировали слухи о старой междоусобице между фотографом и наследниками Джадда, выражающейся в полномасштабном многомиллионном судебном процессе (описанном в „Метке“ неделю спустя).

Внешне, конечно, Марфа приняла знаменитых художников и архитекторов. Но мне показалось, что это они вобрали в себя Марфу. Марфа вошла в них. И они вели себя… соответствующим образом: вздорно, радикально, чудесно, ужасно, щедро, абсурдно; in extremis. Как марфяне.