Кевин Брокмейер - Лучшее от McSweeneys

• Название: Лучшее от McSweeneys
• Автор: Кевин Брокмейер
• Издательство: Гаятри
• Жанр: Короткие истории
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-9689-0139-2

«McSweeney’s» — ежеквартальный американский литературный альманах, основанный в 1998 г. для публикации альтернативной малой прозы. Поначалу в «McSweeney’s» выходили неформатные рассказы, отвергнутые другими изданиями со слишком хорошим вкусом. Однако вскоре из маргинального и малотиражного альманах превратился в престижный и модный, а рассказы, публиковавшиеся в нём, завоевали не одну премию в области литературы. И теперь ведущие писатели США соревнуются друг с другом за честь увидеть свои произведения под его обложкой.

В итоговом сборнике «Лучшее от McSweeney's» вы найдете самые яркие, вычурные и удивительные новеллы из первых десяти выпусков альманаха. В книгу вошло 27 рассказов, которые сочинили 27 писателей и перевели 9 переводчиков. Нам и самим любопытно посмотреть, что у них получилось.

---

Примерно раз в неделю обнаруживается четырехсотфунтовый тюк марихуаны, брошенный на дороге, объявление, поданное службами округа, информирующее кого-то, что «сим ему предлагается» явиться в суд, или бродяга-правонарушитель, находящийся в бегах. (Бродяги — еще одно соприкосновение с Достоевским. В «Братьях Карамазовых» упоминается «страшный арестант, к тому времени бежавший из губернского острога и в нашем городе тайком проживавший».) Банк в Ван-Хорне, около сотни миль к западу, в 1996 году пережил период, когда каждые несколько недель в нем случались ограбления. Бывший шериф Марфы Рик Томпсон отбывает пожизненное заключение за ввоз из Мексики более чем тонны кокаина — его называют «кокаиновый шериф». Унабомбер,[40] чей брат владеет в здешних местах значительной собственностью, вел длинную и страстную переписку с мексиканским campesino,[41] живущим неподалеку, по ту сторону границы.

«Метка», кроме того, содержит искренний, глубокий, разнообразный, порой напыщенный раздел откликов, где письма от поклонников «Безумного Медведя», как называют Джорджа «Пеппера» Брауна (который, хотя и живет неподалеку от Марфы, является, по некоторым причинам, почетным мэром Уэлфлита, штат Массачусетс, и все его письма к Роберту Хальперну, редактору «Метки», начинаются со слов «Roberto, amigo»), и от многочисленных членов обширной мексикано-американской общины — имена вроде Лухан или Кабесуэла очень характерны — публикуются бок о бок с чем-то наподобие колонки сельских философских поучительных размышлений, которая называется «Сбор Шерсти» и ведет которую Мэри Кэтрин Меткалф Эрни. «Сбор Шерсти» пишется в доме престарелых и порой содержит кое-какие неожиданные повороты. Витиеватый выпуск, повествующий о приятном визите в Делавер и Филадельфию с целью посещения бывших марфян, заканчивался так: «По возвращении в Даллас, между самолетами, сердитая женщина исколола мне руку…»

На последней полосе имеется отдел объявлений и публичных извещений. Там есть колонка о домиках на колесах, колонка гаражных распродаж, колонка «Разное» («примерно 20 коз, всех размеров») и полстраницы, посвященные недвижимости. Мы с Дафной частенько осведомляемся о ценах (обычно около 60 тысяч долларов за несколько акров земли и пару спален). Мы воображаем, как перебираемся в Марфу и становимся кем-то вроде работников на ферме, из тех, о которых пишет «Метка» или утренняя газета Сан-Анджело, города со стотысячным населением, расположенного в двухстах милях к северо-востоку, где тоже публикуется Дафна, и живем «на манер Джадда», что, как мы убедили себя, означает чистую и аскетичную гармонию с окружением.

Кстати, Джадд, несмотря на свои агрессорские замашки, почитается здесь чуть ли не святым. Его главный марфинский шедевр — инсталляция из сотни рифленых алюминиевых ящиков. Все они одинакового объема (размером примерно с ресторанную печь), но совершенно разные внутри и наполнены скошенными металлическими плоскостями и углами. Ящики занимают два бывших артиллерийских склада, которые Джадд открыл торцами к техасским равнинам при помощи огромных окон и снабдил жестяными крышами. Днем склады наполняются солнцем, и ящики деформируются, и изменяются, и отражают ландшафт. По ночам они растворяются в лунном свете. На расстоянии, между складами и дальними силуэтами гор Чинати, Джадд поместил пятнадцать прямоугольных ящиков, каждый около десяти футов высотой, которые еще больше привязывают участок к окружающему ландшафту. Вот любимая (карамазовская) история художника на этот счет: священник-иезуит повернулся к нему и сказал: «Мы с тобой заняты одним делом».

И горный массив Чинати сразу за пределами города тоже как будто выдернут из «Братьев Карамазовых», подкрепляя сходство «здешнего монастыря», куда стекались «богомольцы толпами… из-за тысяч верст», с Джаддом — или с духом Джадда — главным старцем (в книге его звали Зосимой), ответственным за «великую славу», постигшую эти места.

Ко времени своей кончины Джадд успел из скульптора превратиться почти в монаха. Он жил в глубоком уединении, на самом дальнем из своих высокогорных ранчо, без электричества, рядом с границей, окруженный книгами по искусству, философии, истории и местной экологии. «Моя первая и главная страсть заключается в моих отношениях с миром природы, — писал он в этот период. — В любых отношениях, в любых формах. Этой страсти подчинено мое существование… существование всего, а также пространства и времени, созданных при помощи существующих предметов».

Пикники в пустыне

По мере приближения к Марфе становится все очевиднее характер местного пейзажа. Есть старая ковбойская баллада о «месте, где горы взлетают в воздух», и как не упомянуть ее, когда речь заходит о миражах, которые способен производить сухой марфинский климат. Местный житель припоминает, как ему случилось увидеть «весь (соседний) город Валентина, появившийся в утреннем небе». Другой утверждает, что видел «явление мексиканской деревни во все еще светлом небе сразу после заката». Дожди идут редко, но если уж идут, то небо меняет оттенок от привычной необъятной и безмятежной синевы к лиловой черноте или темно-серому цвету, а вода внезапно низвергается с такой силой, что по улицам текут реки. Это можно наблюдать в развитии: приближающееся ненастье видно за сотню миль, словно мчащийся по прямой поезд. По ночам нередко случаются большие звездопады или метеоритные дожди — «как конфетти», говорит о них Дафна.

Иногда солнце до того ярко, что ослепляет. Я впервые заметил это, когда возвращался на машине из Балмореи, города с большим бассейном, наполненным термальными водами (а также борделями для наемных работников ранчо), в горах, в пятидесяти милях к северу от Марфы. Это привычно для Западного Техаса — гнать машину на сотню миль, всего лишь чтобы убить время, когда остальная часть страны идет в кино. Мы с Дафной повстречали в Балморее других обитателей Марфы, которые проводили день за болтовней в теньке. На обратном пути вела Дафна, а я смотрел в окно. Когда мы начали подниматься с равнины к горам Дэвиса, где двухрядная дорога обвивается вокруг каньона и немного проходит по пустыне, я заметил дерево, тамариск или что-то вроде того — первая зелень, которую я увидел с тех пор, как вынырнул из низины, — выделяющийся едва ли не с флуоресцентной яркостью на фоне бурых скал и кустарников каньона. Когда я снял солнечные очки, цвет исчез. Невооруженному взору дерево показалось бледным, выжженным и истощенным — почти прозрачным. Солнечный свет был настолько сильным, что просвечивал прямо сквозь дерево. Но когда я опять надел очки, свет отступил, и дерево возникло вновь — выделяясь, как охваченное огнем.

Помимо редких деревьев, которые встречаются преимущественно в городе, земля поросла мириадами кактусов: юкка и цилиндропунция в изобилии, а еще конская хромота (мерзкий, стелющийся сорняк, похожий на беспружинный медвежий капкан); нополито — кактус с плоскими, лишенными шипов листьями, которые продают в ящиках для фруктов рядом с автозаправками; окотилло — подводного вида растение, с волнистыми щупальцами и острыми шипами, заставляющее подумать об осьминоге, скрещенном с морским ежом; и масса можжевельника и мескитового дерева. Опунция — более мощный, менее примитивный вариант окотилло, с листьями, напоминающими ананасовые, а юкка — кустарник с колючками как у алоэ, каждая длиной два фута. Когда юкка цветет, семифутовый побег выстреливает из центра и прорывается блестящим желтым цветком, ярко, как сигнальная ракета, выделяющимся на фоне ландшафта, вне зависимости от темных очков.

Из Марфы выходят четыре дороги. Одна ведет в Валентину — коматозное местечко с почтовым отделением, в начале февраля получающим почту со всей страны, с тем чтобы перераспределить ее между жителями до середины февраля. Вторая ведет в Шафтер, город-призрак, ожидающий, прикажет ли губернатор упразднить его или же цена серебра достигнет шести долларов за унцию (ныне она составляет 5 долларов и 30 центов), так что какой-нибудь концерн, занимающийся добычей полезных ископаемых, пожелает опять разрабатывать жилу, заброшенную во время Второй мировой. Третья дорога ведет к единственному в этих местах театру, в Альпине, и к государственному университету Сула Росса, который выдает дипломы по скотоводству и стал родиной межуниверситетского родео. Последняя ведет в Форт-Дэвис, городок-магазинчик с обсерваторией, занимающейся спектроскопическим анализом света.

Технически есть и пятая дорога, через каньон Пинто, которая выходит из Марфы на юго-запад в направлении главного ранчо Джадда и тянется вдоль границы вплоть до города с названием Руидоса (хотя слово «город» в применении к Руидосе — это преувеличение, там нет ничего, кроме дороги, и правильнее было бы вести речь о поселке). Выезжая из Марфы к Каньону Пинто, замечаешь дорожный знак с надписью: «Конец покрытия через 32 мили». Мой единственный опыт езды по этой дороге оказался довольно неприятным. Примерно через час пути, на полдороги между Марфой и Рио-Гранде, не видя встречных машин, мы решили остановиться там, где дорога пересекала высохшее русло ручья. Это было гораздо позже конца покрытия. Пейзаж напоминал океанское дно. Температура достигала девяноста с лишним градусов по Фаренгейту. Мы захватили с собой сэндвичи с авокадо, пиво «Лоун Стар» и кусок местного сыра, который называется осадеро. Мы отыскали какие-то усталого вида кусты — единственную некактусную тень в поле зрения — и решили пообедать под ними. Выйдя из машины, мы потащились на четыре сотни футов вдоль пересохшего русла (я раздумывал о внезапных ливневых паводках, свойственных этим краям). Поодаль от дороги (которая в этом месте представляла собой не более чем направление, заданное в пустоте) мы поставили свой портативный холодильник и достали из него еду. Мы принялись есть, практически не разговаривая, молчание было таким безграничным, что на корню истребляло малейшую тягу к общению.