Дмитрий Липскеров - Русское стаккато — британской матери

• Название: Русское стаккато — британской матери
• Автор: Дмитрий Липскеров
• Издательство: ОЛМА-ПРЕСС Звездный мир
• Жанр: Современная проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-94850-323-2

Роман московского писателя Дмитрия Липскерова «Русское стаккато — британской матери» сразу после выхода в свет вызвал живейшие споры критиков. Гиперреалистическая атмосфера романа слишком неправдоподобна, герои, взыскующие то ли вечной, то ли плотской любви, в итоге предпочитают лишь смирение и праведность, мировые несовершенства оправдываются красотой и покаянием. Роман населен персонажами страстными и талантливыми — ладожский схимник, гениальный музыкант, английская миллионерша проживают необычную жизнь и совершают нестандартные поступки.

---

А потом телефон зазвонил снова. Колька нажал на зеленую кнопочку и приставил ухо к трубке.

— Отец Филагрий! — почти кричал депутат. — Отец…

Столько боли содержалось в крике депутата, что схимник не выдержал.

— Алло…

— Дорогой вы мой! — обрадовался депутат. — Мне так плохо, так плохо!

— Что случилось?

— Зарядное устройство для телефона там же, за дровами!..

— Вы для этого мне позвонили?

— Господи, что я говорю!.. Душа моя погибла!

— Что случилось?

— Ах!.. Изменил… Изменил жене!.. Что же делать?

— Первый раз?

В трубке замолчали.

— Вы что же думаете, я вам буду по телефону грехи отпускать по три раза на дню?

— Зачем так утрировать!

— Всего хорошего!

— Подождите!.. Подожди…

Голос депутата прервался, так как Колька нажал на красную кнопку. Пошел, отыскал за дровами зарядное устройство и запустил его в темные ладожские воды. Вслед полетела и трубка.

«Вот, — думал схимник, — будет трезвонить на дне, а там рыба-кит спит…»

Проснулся однажды, и первой его мыслью было то, что «Спартак» сегодня в Лиге Чемпионов играет. Полежал, понежился, попредставлял, как «Спартаку» «Манчестер» настреляет, и подумал о том, что в России еще не скоро в футбол выигрывать начнут, потому что Родину не любят. Как Родину полюбим, так непременно Лигу выиграем… Колька представил себя нападающим «Спартака», как он выходит на ударную позицию и всаживает мяч в самую девятину…

На следующий день проснулся с переживаниями о проигрыше «Спартака», поел рыбы копченой и хотел было закинуть приемник в Ладогу. Но даже не замахивался. Привык к нему, как к родной вещи…

Назавтра пробудился от болей в желудке и почти целый день просидел над сортирнои дыркой, греша на рыбу.

«Вот ведь, если бы сам коптил, а то принесли угощенье», — злился Колька на очередной спазм…

А через неделю проснулся с мыслью, что за последние семь дней, пробуждаясь ото сна, ни разу не застал себя говорящим молитву. Молитвенный ручей пересох… Он тотчас свалился с кровати на колени и несколько часов кряду шептал под образами слова с глубоким смыслом, а потом вторую половину дня сидел как каменный, напуганный до истукана, ждал ночи, а когда она пришла, бухнулся в постель одетым, да не мог заснуть от страха, а потом, когда заснул, то через мгновение проснулся уже утром с осознанием того, что во рту только ужас, а молитвы нет!.. Он опять рухнул на колени перед ликом Всевышнего и закричал:

— Господи! Ответь мне! Господи!..

Но уши его оставались глухими, словно воском залитыми. Тогда он вскочил, схватил приемник и, красный от нервного припадка, кинул его в озеро. Затем утопил японский спиннинг, с легкостью опрокинул в воду генератор, оборвал в скиту электрические провода, а лампочку истоптал до пыли… Все из скита повыкидывал, оставил лишь то, с чем пришел на одиночество семь лет назад… Спросил:

— Слышишь меня, Господи?

А когда ответа не последовало, рухнул схимник на деревянный пол, завертелся ужом, оставляя в расщепленных досках клочья бороды, завыл, будто умирал, и головой об угол до крови бился. И так много времени прошло… А потом он лежал на полу и не двигался. Забывался на несколько часов, потом приходил в сознание и краем его отмечал, что нет в устах молитвы, нет!..

Через десять дней он поднялся на карачки и, обессиленный, повернул голову к Образу:

— Если не хочешь, Господи, признавать меня, если мой подвиг не удался и не заслуживаю я Твоей любви, то дай мне то, что каждому человеку обыкновенному выпадает. Дай, Господи, любви мне простой! Любви человеческой!.. Любви!..

После молитвы он напился воды и покинул скит. Пошел дорогою к монастырю и вскоре прибыл к его воротам. Встреченные послушники и вольнонаемные кидались к нему, прося благословения, но он, потупив взор, прошел мимо страждущих, не смея облегчить их души.

А навстречу схимнику поторопился отец Михаил, и затем они уединились в покоях настоятеля, где отец Филагрий представил иеромонаху просьбу о способствовании сделать заграничный паспорт.

— Зачем? — оторопел отец Михаил.

— В странствие ухожу, — ответил Колька. — На странствие Господь меня сподвиг… — и замолчал.

Более настоятель ни о чем не спрашивал схимника, оставил его жить в своих покоях, а сам отбыл в Санкт-Петербург, где с помощью митрополита не только паспорт выправил, а сделал Кольке шенгенскую визу и еще с пяток других, дабы ничего странствию не мешало…

Уже на пристани, прощаясь, настоятель сказал:

— И вы, отец Филагрий, уходите…

— Разве кто-нибудь еще ушел? — вяло поинтересовался Колька.

— Вы, верно, помните Вадика слабоумного? Мать у него хлебопека?..

— Он-то куда пропал?

Отец Михаил пожал плечами.

— Еще прошлой зимой сказал всем, что за красной водой поедет в Выборг, и исчез… Мы увидели след от велосипедных шин… Шли по льду, по следу, наткнулись на полынью. Отец Гедеон ноги замочил… И Михал Сергеич помер!

— Какой Михал Сергеич? — не мог припомнить Колька.

— Корова наша… От старости… Телку купили взамен, так теперь без молока живем!.. Где быка взять?..

Колька сел в катер, взревел мотор, и отец Филагрий понесся в прошлое…

* * *

Первым делом он кинулся в питерский аэропорт и уже через полтора часа сидел в такси, мчащемся к центру Москвы. От такси почти бежал к родному дому, а в мозгу будто стреляло из винтовки: «Надька, Надька!..»

Прыгал вверх через три ступени, так как дети катались в лифте, и, наконец, допрыгал до знакомой со школьной поры двери. Позвонил два раза в звонок, а у самого руки тряслись от волнения. Никак не мог предполагать, что так взволнуется душа.

Она открыла дверь и совершенно его не узнала. Смотрела вопросительно, все такая же худая, как селедка, с морщинками вокруг глаз и губ. Только не рыжая, крашеная в шатенку…

— Вам кого? — спросила.

— Надька, — пробасил он.

Она смотрела на него, пытаясь вспомнить, но было видно, что у нее ничего не получается.

— Это я, Колька…

Теперь она вспоминала, кто такой Колька, а когда вспомнила, охнула, прикрывая рот ладошкой.

— Писарев?

— Я…

Она оказалась не замужем и без детей. Быстро собрала на стол, и они сидели до позднего дня, вспоминая далекое детство.

— Помнишь Женьку? — спросила она, поморщившись после выпитой рюмки. — Ну, которая на фрезеровщицу училась?.. Ты сох еще по ней?

Колька кивнул.

— Живет в Арабских Эмиратах, — сообщила Надька. — Замуж вышла за араба! Четвертой женой взял, младшенькой! — и заржала хабалисто.

— А ты чердак помнишь? — спросил он.

Через минуту они, по-простецки раздевшись, оказались в кровати, и через тридцать секунд Колька пролился в Надьку передержалым семенем. Шестнадцать лет у него женщины не было!

Она не очень расстроилась. Лежала на животе, показывая Кольке блеклые веснушки на обвисшем заду.

— В тюрьме сидел? — спросила.

— Почти, — ответил он…

Она заснула, а он, полежав еще немного, полюбовавшись на Надькин рыжий зад, оделся скоро и неслышно затворил за собой дверь, унося в груди пустоту…

На улице виеромонахавечеру он увидел знакомую фигуру, ковыляющую с мусорным ведром к баку.

— Эй! — крикнул Колька. — Фасольянц, вы?!

Армянин обернулся, опираясь на палку, и увидел человека в рясе, с бурной растительностью на лице.

— Я Фасольянц, — ответил настороженно. Был совсем стариком и, казалось, плохо видел.

— А я Колька Писарев! Помните? В футбол играли? Вы судьей были?!

— Не помню, — пожал плечами армянин. — Про футбол помню, а про вас… Извините. Столько лет прошло.

— Говорили, что вас жена бросила и что вас парализовало потом?..

— Бросила было. И про паралич правда. Несколько лет в Кимрах гадил под себя. А потом она приехала и забрала меня домой. Отогрела. Теперь, видите, хожу…

— Да благословит вас Господь! — перекрестил Колька Фасольянца.

— Спасибо, батюшка, да только атеист я…

Он доплелся до бака, выбросил мусор и пошел обратно, к своей Джульетте. Проходя мимо, прошамкал, что дети выросли, разъехались и внуков не показывают!..

И опять Колька отправился на вокзал и просил со слезами на глазах билет до Курагыза. Но никто даже не слыхивал о такой станции, пока добрые люди не отвели батюшку к начальнику вокзала, а тот залез в компьютер и нашел Курагыз в казахских степях.

Потом кассирша долго выписывала хитрый билет в сопредельное государство, оформила его как льготный, ибо набожной была, и пожелала монаху счастливого пути.

Он предчувствовал это счастье! В сердце его было прощение!.. Все трое суток пути он повторял наяву и в ночи ее имя: «Агаша, Агашенька, Гаша…»

Потом, уже приближаясь к цели путешествия, подумал о дяде Моте, и воспоминание смертного греха сделало его тело тяжелым.