Николай Атаров - Избранное

• Название: Избранное
• Автор: Николай Атаров
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1989
• ISBN: 5-280-00188-0

Однотомник избранных произведений известного советского писателя Николая Сергеевича Атарова (1907—1978) представлен лучшими произведениями, написанными им за долгие годы литературной деятельности, — повестями «А я люблю лошадь» и «Повесть о первой любви», рассказами «Начальник малых рек», «Араукария», «Жар-птица», «Погремушка». В книгу включен также цикл рассказов о войне («Неоконченная симфония») и впервые публикуемое автобиографическое эссе «Когда не пишется».

---

— Туман в театре стоял густой-густой. Даже на сцене люди не видели друг друга! Все попростуживались! Актеры отказались играть — такой поднялся кашель!

— Уж не жар ли у тебя самого? — сказала мать.

У него, верно, была сиплота в горле и нос заложен. У него вообще простуженный голос — так сказала Нина Владимировна на уроке пения.

Вот что было в прошлом году.

А тут эти двойки — откуда они набежали? И стенгазета. Новая учительница, Агния Александровна, стала звать не Сверчком, не Редькой, а Родионом. Говорит: как в метрике, так и надо звать. И уже три раза выставляла за дверь.

В сентябре и двор сделался какой-то чужой, горластый. Со всех своих деревень съехались жители дома. Недружно утрясались возле курятников и сараюшек. Стали пропадать по квартирам вещи: кто-то ворует. Вдруг явился милиционер с погонами — инспектор из детской комнаты. В осиннике за церковью подошел к ребятам. У всех сразу уши торчком. Для начала прицепился к Цитрону:

— Как насчет трудоустройства, молодой человек?

Цитрон вежливо ответил, что хочет работать экскурсоводом.

— Кем, спрашиваю?

— Экскурсоводом.

— А ежели в строймонтажное управление?

Цитрон медлил с ответом.

— Вынь руки из карманов, когда старшие с тобой говорят! — вспылил инспектор.

— Кем же там работать? — лениво осведомился Цитрон, руки и не подумал вынуть.

— Пойдешь в бригаду сантехников. Подучат.

— Я не могу физическим трудом заниматься.

— Это почему же?

— Почему?.. Брюки узкие.

Матери всего не скажешь. Первое дело, ей некогда, она еще и ограды на могилках нанимается красить, подрабатывает. А главное — злая стала без отца. Кусачая, как осенняя муха. Редька все вымещал на Женьке. Был во дворе при нем хвостик. Редька приводил его к себе в квартиру и пугал. Нарочно пугал, чтобы тот плакал. Поджег, к примеру, над столом несколько спичек, обугленные, они стали похожи на чертенят.

— Видишь, чертенята.

Он пошевелил их пальцем, нарочно, чтобы танцевали. Когда прибежала за Женькой его мать, тот ревел. А Редька ехидно улыбался. Потом смел угольки в ладонь и бросил в помойное ведро.

2

Поздно вечером в субботу побежали жечь мотоцикл. Редька не догадывался, что будет так страшно. Никто не знал, как это делать, даже Цитрон. Они прихватили газет и консервную банку с керосином. Цитрон насовал бумажных жгутов в спицы колес и под седло мотоцикла, плеснул из банки, бросил зажженную спичку и побежал. С минуту сидели в кустах, чтобы поглядеть. Потом молча все разом кинулись бежать. Страшно было то, что самый главный заводила, Цитрон, бежит шибче всех. Бежит и машет на бегу рукой. Надо понимать, приказывает: врассыпную! Но все бежали гуськом. Позади всех — Редька. Совсем задохнулся, воровато поглядел еще раз сквозь кусты и увидел охваченную огнем машину.

Растекаясь под колесами, выгорал на земле бензин из бака. Огненная лужа озарила неровным светом кладбищенские ворота — каменную арку с выложенной кирпичом славянской вязью: «Прими мя, боже, во царствие твое». Языки пламени метались как бешеные. Свистел милицейский свисток. Распахивались окна по всем этажам. Ужас охватил Редьку, когда подумал: «Не загорелся бы отцовский мерин: он ведь привязанный!»

Рауза, уходя подметать, не запирает дверь своей комнаты. Туда, в темноту, и подался Редька, там и отмылся. Тщательно, с мылом и мочалкой, чтоб никакого духу не осталось от поджога. В минуты опасности он становился догадлив и хитер. Но мать тоже догадливая, только виду не подала. Верно, сама испугалась. А когда легли спать и свет погасили, он почуял возле носа пахнущий кухонным запахом материн кулак. А потом его больно потянули за чуб. Потянули и шмякнули темечком о подушку. И еще раз. И еще… И все без слов. Он молчал, будто не его шмякали, его тут и нету. И мать, ничего не сказав, удалилась.

Натерпевшись страху и притаившись в своем углу без сна, он все же праздновал победу. Зачем он побежал, вмешался в это дело и страху натерпелся, он и сам не знал. А все же с кем-то наконец он расквитался этим страхом. Этим проворным пламенем, растекшимся огненной лужей. Этим бегством в кустах расквитался за скуку одиночества в пустой квартире, за то, что отец в каталажке, за эти двойки, за Лильку — что она повадилась на кладбище! Ведь мотоцикл свой, с их двора: Васьки Петунина из десятой квартиры. Чуть вечер, они с Лилькой целуются на могилах. Но если охота целоваться, тогда ходи пешком, ведь близко же. А то еще мотоцикл выкатывают за ворота для ночной прогулки.

На какое-то мгновение защебетали птицы, зажужжали пчелы, собаки залаяли, заквохтали куры, и по пыльной дороге за частоколом сада покатилось скрипучее колесо — Редьке снилась деревня. В ту же секунду он очнулся. Страх обступал его в темноте: вдруг вспомнил, что в пятом этаже окно было открыто, там стоял Полковник — бритый наголо курильщик в пижаме. Может, он любит покурить перед сном — хоть в окно, хоть в форточку? А вдруг увидел, признал, докажет?

На том и кончилось… Он крепко заснул.

А утром ему сказали во дворе, что всех в милицию отвели: и Цитрона, и Темина, и Соплю, и Сенькина. Прямо с постелей всех собрал и увел в милицию инспектор. А зовут его Потейкин. Но Редьку Потейкин не взял. Это почему же? Пожалел маленького? Или дал выспаться дома в постели, а возьмет сегодня? Или Рауза вступилась?

Что бывает с человеком, если его корешков возьмут, а его забудут взять? Или сделают вид, что не заметили? Редька притворился, что он такой, как все вокруг честные люди, — обыкновенно ходит, ногами подгребая; обыкновенно Маркиза моет щеткой; обыкновенно сидит за партой. А на самом деле все было не так.

Мать рано с работы пришла — сказалась больной. Вернувшись из школы, он с особой старательностью съел все, что она подала: яичницу, чайный сырок, компот из яблок бабкиного сада. Вышел во двор. Васька Петунин с каким-то любителем копался в обгоревшем мотоцикле, разложив брезент, разбросав гаечные ключи, отвертки, рулон изоляционной ленты. И никто б ничего не подумал, если бы не баба-яга. Она следила из окна. Они встретились взглядами. Баба-яга гладила костлявой рукой белого пуделя, но вдруг сорвалась и в тот же миг явилась в подъезде.

— Вот кто поджигатель! Вяжи его, Васька! Паразит, зараза!

Стоя на коленях, Васька улыбался. И любитель уткнулся носом в сгоревший бак — ему тоже забавно. Но как разорялась старуха!

— Полундра, дряхлая… — примирительно отозвался Редька.

Он не знал, бежать ли или держаться обыкновенно, будто ничто его не касается. Но страшно было, что мать услышит.

— Бандиты! Стрелять таких надо! — визжала баба-яга. И шарила глазами по всем окнам, кого бы звать в свидетели. — Отец оторвист, и сын — в ту же линию!

— Это старо, бабушка, уж я слыхал и забыл, — возразил Редька, стараясь только быть бдительным, чтобы упредить любое движение Васьки. Старухи он, в общем-то, не боялся.

Пудель лаял из окна. Люди оглядывались, Васька разогнул спину и незлобно укорил бабку:

— Подумаешь, мотоцикл. Старье! Давно пора на свалку.

Редька догадался, что он боится Цитрона и хочет миром кончить, чтобы был порядок.

— Вот и я говорю… — начал было Редька. Но осекся: мать стояла в подъезде.

Так вот зачем она сказалась больной! Чтобы заступиться!

— Цыц, дьяволенок! — крикнула сыну. А старухе с горькой надсадой сказала: — Советую, Анна Петровна, в Бонн подать заявление: пусть вас зачислят в фашистскую партию. Там все можно. Там даже так можно — взять ребенка за две ноги и разорвать пополам…

Она выпустила руку Редьки — а ведь больно ухватила — и показала, как это будто бы делается в Бонне. И этим он воспользовался. Тоже изобразил руками и страшной гримасой:

— Р-раз! И порядок!

И побежал в кладбищенскую калитку.

Он только на людях старался смело держаться. Каверзно, вроде отца. Оказался один — свернул в боковую аллею, пошел медленнее, тише. Потом остановился. Свежий ветер с утра подмел дорожки. Сосновые шишки валялись по обе стороны. Он поглядел на знакомую сосну. Под ней особенно много шишек.

— Эк тебя, как насорила! — сказал Редька и прислушался. Будто она могла возразить.

С малых лет он любил придумывать, чего нет на самом деле. Иногда без нужды видел, как мяч сам собой прыгает в окно. Иногда — будто кошка, лежа на боку, кормит крысу. Не было страшно от собственных выдумок. Он брался за голову — шел по Овражной, и просто была интересна собственная тень. Короткая полдневная тень, схватится ли она тоже за голову? Он усмехался, убедившись, что схватилась, и быстро озирался: не увидел ли кто?

А день после ночной суматохи был заспанный. Долгий-долгий, бессолнечный. Над сосной хлопала крыльями галка. Ему казалось, что она плывет на веслах. Гребет изо всех сил — против течения, чтобы только уплыть. Уплыть подальше отсюда.