Сергей Аксу - Почему он не стрелял?

• Название: Почему он не стрелял?
• Автор: Сергей Аксу
• Жанр: О войне

Она очень горька, правда об армии и войне.

Цикл «Щенки и псы войны» – о солдатах и офицерах, которые видели всю мерзость, кровь и грязь второй чеченской войны. Они прошли сквозь этот кромешный ад, проявив настоящие мужество, стойкость, преданность, отдав сердца и взамен не требуя наград. И каждый из них мечтал вернуться живым и верил, что его ждет семья, любимая девушка, Родина…

По мотивам некоторых рассказов, вошедших в цикл, был снят фильм «Честь имею!..», награжденный телевизионной премией «ТЭФИ» и Национальной кинематографической премией «Золотой орел».

---

Сергей Аксу Почему он не стрелял?

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

©Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес

* * *

Андрей Тимохин, громко пофыркивая и поеживаясь от холодной воды, поднял мокрое раскрасневшееся лицо. Из зеркала на него смотрел кто-то угрюмый, осунувшийся, с седоватыми висками, с жестким взглядом темно-карих глаз, с плотно сжатыми губами. Капли воды, словно дождинки, поблескивали и искрились на мокрых волосах.

– Отец, – вдруг буркнул Андрей, вглядываясь в свое отражение.

Вчера ему довелось побывать на городском рынке, долго бродил между лотками и прилавками со всяким железным хламом в поисках подходящего шланга для новой стиральной машины. Наконец-то после командировки сделал подарок любимой жене. Сколько можно стирать шмотки вручную? После продолжительных блужданий он остановился у прилавка, за которым гарный хлопец, косая сажень в плечах, лет тридцати, доходчиво объяснял молодой женщине, какой из смесителей лучше. Чего только у него здесь не было. Настоящий Клондайк. Узнав, что ищет Андрей, он тут же полез в свои богатейшие закрома.

– Сейчас посмотрим, отец. Где-то у меня точно был трехметровый. А, вспомнил! Вот он где. Если не подойдет, не волнуйся, отец, заменим!

– Отец, – пробормотал, криво усмехаясь, Анрей, вновь наполняя пригоршню холодной воды и окуная в нее лицо. – Нашел старика. Хотя… – он вновь посмотрел в зеркало. – Да, постарели вы, товарищ старший лейтенант. Вон и седина появилась на висках. Глаза какие-то настороженные, странные, – Андрей округлил глаза и вдруг замер пораженный. – Стоп! Глаза! Глаза! Эти темно-карие глаза! Где же он их видел эти глаза!

Полдня провозился с краником для «стиралки», приспосабливая его к смесителю и отгоняя от себя любопытного кота. Семь потов сошло. Все на свете проклял. Это тебе не из «АГСа» стрелять да растяжки ставить. Вроде все затянул, включил воду. Что за черт! Сифонит в одном из соединений. Да еще как сифонит. Пол мокрый. Лужи кругом. Развинтил, по новой затянул. Теперь сифонит в другом месте. Оказалось, зажевались прокладки. Других нет. Оделся, помчался в универмаг. Там таких нет. Закон подлости. Полгорода обегал в поисках прокладок. Впору на рынок опять ехать, за тридевять земель. Наконец нашел подходящие в каком-то крохотном магазинчике-подвальчике. Весь в мыле примчался обратно. Домашние мечутся, места себе не находят: воду-то он, уходя, перекрыл. Поменял прокладки. Заново присобачил смеситель, по всем правилам «трубопроводной науки», даже паклю не забыл. Затянул как следует. Мысленно перекрестился. Ну, с богом! Врубил воду. Ура! Получилось! Крепко зауважал сантехников. Сантехника – дело тонкое! Тут соображать надо!

Андрей, насвистывая мелодию, выдавил крем, намылил помазком щеки. И мельком взглянув в зеркало, оцепенел с бритвой в руке.

– Глаза! Карие глаза! Вспомнил!

Пятиэтажка встретила их мертвой тишиной и пустыми почерневшими от пожарища глазницами. Вошли в подъезд. Тимохин и сержант Кныш остались внизу, остальные со старшим прапорщиком Стефанычем стали подниматься наверх. Кныш, побрызгав в углу, вышел наружу и привалился у входа к стене, озирая окрестности через «оптику». Старший лейтенант же, некоторое время постояв у лестницы, шагнул в проем одной из «хрущевок». Хруст битого стекла под берцами, звяканье позеленевших гильз…

«Кошмар, что натворили. Политики хреновы, – подумал он. – Не город, а настоящий Сталинград. Унылое кладбище из почерневших разрушенных коробок. Нелюдимые мрачные руины».

Дверей нет, мебели нет: все сожгли аборигены, замерзая промозглой осенью и студеной зимой. Заглянул на кухню. В углу одиноко притулилась некогда-то белая газовая плита, покрытая горой осыпавшейся штукатурки, из стен торчали головки шурупов, на которых, видно, крепились подвесные шкафы. Посредине – раскуроченный, лежащий на боку без дверцы, холодильник. Кругом ничего, кроме битого стекла от банок и склянок, осколков посуды и обломков узорчатого голубого кафеля. Андрей прошел в комнату, залитую солнечным светом. Было ясное морозное утро. В квартире с вывороченными рамами и пробитой снарядом амбразурой в стене было светло. Вокруг опаленные взрывом потрескавшиеся стены. Кое-где еще сохранились куски желтоватых обоев с изображением бледно-розовых букетиков роз. Линолеум на полу посредине здорово выгорел: разводили костер. Чернели головешки – остатки пепелища. Стены исковыряны осколками и пулями: истыканы дырками, словно обрывистые берега стрижиными гнездами. На боковой стене углем крупно написано: «АЛЛАХ НАД НАМИ КОЗЛЫ ПОД НАМИ ИНША АЛЛАХ МЫ ПОБЕДИМ РУССКИЕ ОКУПАНТЫ И ПРОДАЖНАЯ ОПОЗИЦИЯ БУДЕТ УНИЧТОЖЕНО НАМ ТЕРЯТ НЕЧЕВО НАШИХ МУДЖАХЕДОВ ЖДЕТ РАЙ ИНША АЛЛАХ А ВАМ БУДЕТ АД ИНША АЛЛАХ».

Кругом хлам: вспоротые консервные банки, выглядывающие из-под обломков обвалившегося кирпича пыльные истрепанные книги, в углу обнаженная чугунная станина пианино со спутанной бородой из оборванных струн, какое-то тряпье, ободранное вертящееся кресло без крестовины, грязные окровавленные бинты, замызганный бушлат с выгоревшей напрочь спиной, под окном горы стреляных гильз, какие-то пластмассовые колесики и части от детских игрушек…

Остановившись посреди комнаты, Андрей кожей почувствовал присутствие «его». Чей-то неприятный взгляд буквально буравил его насквозь. «Собровец» резко обернулся. В углу ниши с облезлой облупленной штукатуркой, стоял «он». Зрачок «калашникова» с тускло поблескивающим ободком уставился на вошедшего Андрея. Старший лейтенант рывком вскинул дуло автомата, не отрывая взгляда от лица неподвижно стоящего боевика.

На него смотрели большие темно-карие глаза. Это были не злые, с прищуром из-под густых бровей, глаза, какими встречают и провожают их всюду. Это были умные глаза, с необычным живым блеском. Они словно излучали свет. Они напоминали чем-то глаза давно умершей, настрадавшейся за свою жизнь, матери. Он давно уже не видел такого взгляда. Тем более здесь, на войне, где рыскает, словно гиена, в поисках своей добычи ненасытная смерть, здесь, где на всем откладывает неизгладимый отпечаток суровый военный быт. Бывают, конечно, и веселые моменты расслабухи. Но даже в эти моменты в глазах боевых товарищей нет этого живого блеска, этого лучистого света. Даже под кайфом, во время смеха и шуток, их глаза остаются такими же усталыми, тусклыми, приговоренными, настороженными.

Боевик не стрелял. Его «калаш» с пустым «подствольником» был направлен в грудь «вэвэшнику». Их разделяло метра три, не больше. Чеченец был в засаленных камуфлированных брюках, заправленных в тяжелые солдатские ботинки с заклепками и высоким берцем. Черная кожаная куртка от потертостей стала почти белесой. Замок «молния», похоже, был давно сломан. Под курткой – толстый свитер. Шея обмотана клетчатым бордово-грязным шарфом. На голове темная вязаная шапка, вязка которой местами обмахрилась и свалялась.

«Какие глаза. Прямо как у абрека Дато Туташкия из фильма», – мелькнула вдруг мысль у Андрея. – Как на иконах. Глубокие печальные глаза страдальца».

Боевик смотрел на офицера не мигая. Под правым нижним веком напряженно пульсировала жилка. Ее было отчетливо видно под заглядывающим в разбитое окно косым солнечным лучом. Он был давно небрит, худ лицом. Плотно стиснутые зубы, прерывистое дыхание, напряженные под недельной щетиной желваки. И глаза, без злобы, без ненависти.

Под ботинком Тимохина вдруг что-то хрустнуло, то ли кусок штукатурки, то ли осколки битого стекла. В висках стояли гулкие удары, будто в кузнице методично били по наковальне. Удары следовали один за другим, то быстро, то вдруг медленно, потом опять быстро. Противники словно окаменели, продолжая, заворожено смотреть друг на друга. Сверху послышались голоса бойцов. Проверив верхние этажи, они неторопливо спускались вниз по захламленной лестнице, громыхая сапожищами. Боевик занервничал. Не отрывая глаз от Андрея, чеченец, сильно прихрамывая, сделал нерешительный шаг в сторону амбразуры. И тут из-под куртки у него что-то выскользнуло и упало на пол. Еще шаг. Потом еще. На лбу у Андрея проступили капельки пота. Его трясло как в лихорадке. Ствол его автомата мелко дрожал и неотступно следовал за врагом. Палец на спусковом крючке онемел, стал будто чужой. Ноги налились свинцом. Во рту пересохло, в горле стоял комок; хотелось сглотнуть, но ничего не получалось.

«Чех» исчез в амбразуре. Послышались быстрые удаляющиеся, спотыкающиеся на битом кирпиче, шаги. Андрей чувствовал, что должен, должен немедленно рвануться к амбразуре и дать вслед чеченцу очередь, но его словно сковали невидимые путы. Он не мог пошевелиться.