Андрей Гуляшки - Спящая красавица

• Название: Спящая красавица
• Автор: Андрей Гуляшки
• Издательство: УСХА
• Жанр: Шпионский детектив
• Год: 1989
• ISBN: 5-7987-0113-1

---

На входной двери этого дома висела латунная дощечка, но выгравированные буквы так потемнели, что прочитать надпись можно было лишь пристально глядевшись:

Профессор Найден Найденов, доктор физико-математических наук.

Надпись, как видно, была сделана два-три десятилетия назад. Об этом говорил каллиграфический с наклоном шрифт и то, что начальные буквы слов украшали завитушки, напоминающие контуры облаков и женские кудряшки.

Особняк стоял на южном конце улицы Латина, метрах в пятистах от дома, где жил Аввакум. Там заканчивался лесопарк и начиналось голое холмистое поле, пересеченное шоссе, которое вело к селам у подножия Витоши. Местность была глуховатая, открытая всем ветрам. Ночью, когда вдали мерцали огни города, темнота здесь казалась непроницаемой, а зимой в низинных местах снега наносило до пояса.

Об этом уединенном особняке и вспомнил Аввакум — там жил доктор физико-математических наук, и он, разумеется, мог указать ему наиболее короткий путь к решению линейного уравнения. Прошло время, и векторное пространство затянуло какой-то непроглядной пеленой. Мысли его все чаще и чаще убегали к уединенному особняку, кружили возле человека с восковой головой и желтоватой шалью на плечах. Аввакум отодвинул тетрадь и с довольным видом потер руки: как-никак, это линейное уравнение все же вывело его на какую-то дорогу…

После того, как он повторно нажал кнопку звонка, дверь медленно отворилась, и на пороге встал бывший кок. Его громадная фигура, грузная и расплывшаяся, заполнила все пространство. Одет здоровяк был в какое-то подобие военного мундира.

— Я бы хотел поговорить с профессором, — сказал Авзакум. От его быстрого взгляда не ускользнули руки повара, тяжелые, как кузнечные молоты.

Но тот бесцеремонно рассматривал его своими выпуклыми круглыми глазами и не спешил.

— Мне нужно поговорить с профессором, — повторил Аввакум и подумал: «Сластолюбец и скандалист, но сейчас — всего лишь чревоугодник и хитрец». Он сунул ему под нос визитную карточку, потом опустил ее в карман поварского фартука и без всякого усилия, лишь прикоснувшись, сдвинул грозного стража от порога.

И тут на мясистом лице вдруг расцвела угодливая улыбка. Он хихикнул, словно его пощекотали, сдвинул колпак на затылок и широким жестом пригласил Аввакума войти.

— А вот здесь вы можете повесить свой плащик, — бормотал он, указывая на вешалку. — А на этом стульчике можете посидеть, пока я скажу профессору, что к нему пришел гость. — Говоря это, он улыбался толстыми губами, кланялся не переставая, пятился к винтовой лестнице.

Аввакум поморщился: бульдогу не пристало вилять хвостом и юлить, как болонка.

Вешалка и табуретка были единственной мебелью в обширном холле. Но разноцветный мозаичный пол, ьинтовая лестница из красного дерева и гипсовые карнизы на потолке радовали глаз, и если бы не запах тушеной кислой капусты, то можно было бы подумать, что в этом доме царит дух придирчивой изысканности.

Изучая по привычке обстановку, Аввакум вдруг внутренне вздрогнул и тут же обернулся — за спиной у него стоял и молча наблюдал за ним бывший кок.

— Ну? Примет меня профессор? — он с трудом преодолел замешательство. Или слух изменил ему, или человек этот просто никуда не уходил.

— Пожалуйте, — склонил голову повар. В уголках губ все еще оставались следы прежней усмешки. Но глаза его сейчас были спокойны и смотрели более сосредоточенно. — Профессор ждет вас, — добавил он. Но тут внимание его отвлекло другое — тревожный запах пригорающей капусты.

Поднявшись по лестнице, Аввакум очутился в широком сводчатом коридоре, который под прямым углом заворачивал влево. В двух шагах от этого поворота была открыта на одну створку большая, обитая снаружи красной кожей, дубовая дверь. В этом месте на коричневой плюшевой дорожке застыл сноп бледно-желтого электрического света. В коридоре было сумрачно, плюш словно впитывал шум шагов, и от всего здесь веяло какой-то строгой тишиной.

Аввакум остановился на пороге и, слегка наклонившись вперед, заглянул в комнату. Профессор, озабоченно покачивая головой и шевеля губами, набирал на стареньком арифмометре какое-то число. Аввакум подождал, пока он перекрутит ручку машинки, и, когда та просигнализировала мягким звоном, что вычисление закончено, сделал шаг вперед и учтиво поклонился.

— Прошу простить, — сказал он и назвался.

— Да, — кивнул профессор, — взглянув на него задумчивыми глазами. Тут же перевел взгляд на оконце машины и недовольно защелкал языком. Так он сидел, молчаливый и сосредоточенный, некоторое время. Потом резким движением повернул голову к Аввакуму и удивленно спросил его:

— Но почему же вы не садитесь?

От этого движения шаль, которая и так уже наполовину сползла с его плеч, упала на пол.

— Не подадите ли вы мне ее? — обратился он без особых церемоний к Аввакуму, протягивая в то же время руку к кучке отточенных карандашей. И пока тот наклонялся за шалью, добавил, убирая с машинки полученный результат: — Я передвигаюсь с большим трудом, так как моя правая нога полностью парализована. Да и левая с некоторых пор почти вышла из строя. Так что, извините меня.

— Ну что вы! — улыбнулся Аввакум. Этот пожелтевший человечек с живыми глазами и добрым голосом умел держаться так, как подобает настоящему мужчине.

Опустившись в кожаное кресло возле шкафа, Аввакум достал сигарету. Курить здесь несомненно разрешалось — пепельница перед профессором была полна окурков. «Явный признак того, что в вычислениях что-то не получается». Аввакум знал это по своему опыту.

Кабинет был обширным — по размерам он напоминал скорее небольшой зал. Восточная сторона его, застекленная почти от пола до потолка, выходила в лес. Пол в комнате покрывал старинный персидский ковер — краски уже потеряли свою первоначальную свежесть. Впрочем, здесь ничто не блистало: ни книжный шкаф красного дерева, ни огромный письменный стол, ни обитое красной кожей кресло. Но и ничто не казалось ветхим, — кроме самого хозяина, который под выцветшей женской шалью на плечах выглядел безнадежно одряхлевшим.

— Ну-с, что скажете? — спросил он, отодвигая машинку. — Чем могу служить? И почему вы пришли ко мне? Ведь, как я понял по вашей визитной карточке, вы — археолог, а я математик, хоть и в отставке, и наши координаты вообще не пересекаются. Комнат я не сдаю, в археологии ничего не смыслю, а характер у меня — непокладистый: из-за болезни и от старости.

— И от одиночества, — слегка улыбнулся Аввакум. На стене висел женский портрет, написанный маслом. Женщина была не первой молодости, но еще очень хороша собой — пышная, со свежими плечами, прикрытыми кружевом. То, что она ушла безвозвратно, чувствовалось во всем — и в отсутствии придающих уют мелочей, и в гнетущей тишине. Аввакум понимал язык этой тишины, так хорошо знакомой ему самому.

— Да, и от одиночества, если вам угодно, — кивнул профессор. Он некоторое время молчал, разглядывая случайного гостя уже с некоторым любопытством. — Человек становится непокладистым, — продолжал он, — или от избытка одиночества, или из-за того, что не может побыть наедине с самим собой. Одно время я был непокладистым по второй причине. Тогда я страдал. Жена была общительной, веселой, и дом гремел музыкой, устраивались танцы, вообще — настоящий сумасшедший дом.

— Вполне, — улыбнулся Аввакум. Хотя мог поспорить, что шум лучше гробовой тишины.

— Ничего вы не понимаете, — вздохнул профессор. — Вы знакомы с одиночеством, так сказать, теоретически, потому что очень молоды. А на практике — что вы пережили? Конечно, вы кое-что читали. Когда жена ушла от меня, я себя чувствовал счастливым. В ту пору я наставил студентам уйму отличных отметок, которых они, разумеется, не заслуживали. Тогда мне было сорок пять лет. Я выбросил из дома граммофон с пластинками, зеркала, духи. Выбросил цветы, все эти натюрморты, мебель с золотистой обивкой, подушечки, гобелены, выбросил все, что напоминало глупую, суетливую жизнь. Я целиком отдался работе. Я вам не надоел?

— Ну что вы! Напротив! — развел Аввакум руками. — Продолжайте, пожалуйста! — И подумал: «Одинокие люди всегда становятся разговорчивыми, когда нарушают их уединение». А каков он сам?

— Я рассказываю эту историю для вашей пользы, — продолжал профессор, зябко кутаясь в шаль. — Да ведь вы археолог, а значит, привыкли общаться с прошлым… Но однажды, когда я писал статью к юбилею Академии, что-то полоснуло меня по сердцу, Я отбросил ручку, встал и заметался взад-вперед по комнате. Потом остановился у окна и вдруг увидел, что на улице туман, моросит дождь и нет ни одной живой души. Мне стало холодно, хоть в углу горел электрический камин. И бог знает, почему это мне взбрело в голову, но я спустился в подвал, куда выбросил все вещи, о которых уже говорил вам. Порылся там в хламе и притащил сюда — что бы вы думали? — И он умолк.