Василий Еловских - Старинная шкатулка

• Название: Старинная шкатулка
• Автор: Василий Еловских
• Издательство: Южно-Уральское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1989
• ISBN: 5-7688-0088-3

В книгу старейшего писателя Зауралья вошли рассказы и повести разных лет. Некоторые из включенных в сборник произведений ранее увидели свет в издательстве «Советский писатель».

---

Скрывая застенчивость, он без надобности хмурился, горбился, и незнакомые люди принимали его за гордеца и упрямца. Был добр, это знали и с разными просьбами охотнее всего обращались к нему — ни в чем не откажет. Звали его просто Андрей, Андрюша, а то и Андрюха, хотя было ему далеко за тридцать и он работал инженером на заводе. «Андрюша, милай, пособи. Сени сварганить хочу. Забеги-ка завтра поутру». И голос у женщины такой, что не просит, а вроде бы приказывает.

Жена была ему полной противоположностью: весела и общительна, из тех, о которых говорят: заводила, душа общества; ее живости и непоседливости хватило бы на троих. Она закончила курсы бухгалтеров, но в бухгалтерии работала мало: «Не могу. Цифры, бесконечные цифры… Весь день на стуле» — и теперь руководит художественной самодеятельностью в Доме культуры, — это как раз то, что ей нужно. У нее бездна знакомых — мужчин и женщин, подростков и стариков, она везде своя, все рады ей, звонят и порой — непонятно зачем — заявляются к ним домой. Улыбаются: «А где Валя (или Валечка. А одна кокетливая дама зовет ее Вильеттой)?» И к Андрею: «Что с вами? Вы заболели? Какой у вас хмурый вид», а видят Андрея впервые; по мнению этих простаков, муж должен быть похож на жену. Разговору, смеху, шуму!..

Три дня назад в квартиру ввалилось шестеро горластых парней и девчонок с аккордеоном.

— А где Валя?

— Она в доме отдыха, — сухо отозвался Андрей, которому не понравилась беззастенчивость гостей: хихикая, начали рассаживаться, как у себя дома, один уже пиджак снимает.

— А мы хотели спеть ей две новых песни. Может, вы послушаете?

— Я не люблю новые песни, — соврал Андрей. Он спешил на базар, за картошкой.

— Вы шутите, конечно.

— Я не люблю шуток.

— Но это все же странно как-то.

— Что странно?

— Валя так их любит, а вы почему-то не любите. А может, вы вообще не любите музыку?

— Да нет, вот… гармошку люблю.

Ему показалось, что в глазах незваных гостей мелькнуло не только удивление, но и сострадание: им было жалко Валю.

Вместе с женой хорошо принимают в любой компании и его. И вроде бы даже ждут, когда же он наконец расскажет что-нибудь этакое… веселенькое — анекдот, побасенку, недоумевают: чего молчит, чего насупился, в глаза заглядывают: «Какой вы сегодня не-ве-се-лый (будто бы только сегодня!). На лице такое благочестие, что хочется вам шутливо подмигнуть. Ну улыбнитесь. Я приказываю: улыбни-тесь! Не так! Веселее! Женщин надо слушаться. Я не люблю молчунов».

Валя страшно любит кататься на лыжах и коньках, даже в соревнованиях участвует, любит плавать, бегать и танцевать, играет, правда, одинаково скверно, на рояле и гитаре и голосисто поет на любительской сцене современные песни. «Я все время хочу есть, — говорит она. — Даже ночью, когда просыпаюсь». Если б Андрею такой аппетит.

Да уж так ли все это плохо? Он увлечен техникой, а она равнодушна к ней, он любит пельмешки и чай с баранками, а она гуляш и кофе с пирожным, ему более приятны грустные мелодии, ей — бодрые песни и танцевальная музыка. И в этом, наверное, тоже нет ничего страшного: люди не куклы серийного производства — у каждого свое.

По-разному бывает в семьях. Кое-где даже объявляются деспоты. Андрей и Валя не навязывали друг другу своей воли, своих взглядов, хотя спорили порой, подзуживали друг друга, но это так — по-дружески, слегка. Слыша ее возражения, он говорит обычно: «Пусть каждый остается при своем мнении».

Хуже в отпуска и в выходные, когда надо решать, где отдохнуть, как провести свободное время. Она любила бывать на курортах и в домах отдыха, тянулась к людям, к шуму — грохоту и блеску, а Андрей предпочитал отдыхать в тихих уголках — где-нибудь в сибирской деревеньке или в поселке у тети, рядом с озером, куда можно туманными утрами бегать на рыбалку, поблизости от леса, в котором полно грибов и ягод, — и в своем саду, где чего только нет, даже сливы и вишни: как известно, редкие на севере деревья. Каждый доказывал, что он прав. И если бы не было взаимных уступок, дело могло бы кончиться плохо. Что собой представляли эти уступки? Он иногда ездил с нею в дом отдыха и один раз побывал на курорте. По дороге останавливались в Москве, на двое суток; ночью спали на переполненном Казанском вокзале, сидя, голова к голове; днем без конца шатались по улицам, магазинам и паркам, он, смертельно усталый, еле волоча ноги, она, как всегда, оживленная, бодрая. Андрей и на юге, и в Москве с грустью вспоминал тихий тетин поселок, всплески рыб в заводях, потайные ягодные и грибные места в тайге, и у него было такое чувство, будто он не в отпуске, а как бы на работе. В Москве у него к тому же все время болела голова, ныли потные в плотной обуви ноги, жизнь на вокзале и на столичных улицах, в шуме, среди потока машин и людей казалась невыносимой, и он мечтал об одном — как быстрее убраться оттуда. Она раза три отдыхала с ним в деревне и в поселке, но по всему было видно, что ей страшно скучно там: моталась как неприкаянная по избе, огороду и саду, по безлюдным улицам, мимо немых изб, заводила радиолу, пела и смеялась, порой непонятно отчего, — странновато выглядела она в деревне. Но это все же была уступка. Уступка ему.

Последние годы они отдыхали порознь: она в домах отдыха, он у тети. Андрей брал с собой удочки и корзины для грибов и ягод; осенью прихватывал и ружье, но страсти охотничьей никогда не чувствовал, а так… бродил и бродил по тайге, глядел на все по-детски настырными глазами, с жадностью вдыхая свежий, пьянящий аромат хвои и трав.

Да и вечерами. Он хотел только одного: посидеть у телевизора, поиграть на гитаре, почитать, подремать в мягком кресле, а она все рвалась куда-то: звала в парк, в театр, на улицу. Он отмахивался:

— Я же весь день на ногах.

— А я? Ты знаешь, я сегодня даже не присела. Ей-богу!

Рассказывала, где была и что делала. Обнимала его:

— Ты милый, хороший. Пойдем! Тебе тоже надо пройтись. Это полезно. Ну, пойдем.

Он сдавался — ходили, но далеко не всегда, часто оставались дома; тогда она сидела за шитьем или смотрела телевизор, молчаливая, скорбная и вроде бы даже постаревшая, — ей было скучно. Андрей чувствовал себя виноватым и жалко улыбался, — он не знал, что делать; разве мог он вдруг стать бойким и общительным! Попытаться… Но это будет не жизнь, а мучительная игра.

Познакомились они в заводском Доме культуры. Андрея тогда долго уговаривали выступить в концерте, и он согласился — играл на гитаре, пропустив до этого стакашек вина для храбрости. Валя пела в хоре. Подошла к нему… С того и началось… Как она была красива тогда! Теперь, особенно дома, она выглядела уже по-другому. «Дома многие из них распустехи. Да и не так сдержанны в манерах».

Поначалу не разбирали, кто чего любит: ходили в парк и библиотеку, на концерты, спектакли и танцы, часами просиживали на скамейке у домика, где жила Валя; через дорогу от них темнело бедное, давно заброшенное кладбище с вековыми соснами и покосившимися жалкими крестами — улица мертвых, с ее вечным покоем и грустью. И почему-то все время над кладбищем висела луна. Будто подглядывала из-за туч. Или, может быть, в памяти остались только эти лунные вечера, скорее всего, так. Было тихо. И совсем не скучно. Скука пришла потом, много позднее. Молчали. Больше молчали. И было хорошо обоим. За них говорила луна, заблудившаяся в кладбищенских соснах.

…А что еще было?

В оставшиеся до конца отпуска дни Валя не знала, куда девать себя: носилась по городу, названивала знакомым, перешила платье, все убрала в саду, насолила, наварила, намариновала и насушила всякой всячины, дескать: зима — побируха и запас костей не ломит. Вечерами, как и обычно, тянула за собой Андрея. Звала в филармонию. Отказался. Его недавно повысили в должности — сделали начальником смены, и он теперь сильно уставал на работе. Кроме того, зал и фойе филармонии тесные, душные, до революции здесь был приказчичий клуб; когда на сцене гремит оркестр, поют голосистые ребята, ухает барабан и все это усиливается вполне современной радиоаппаратурой, маленькое зданьице до предела наполняется звуками, его прямо-таки распирает от них; у Андрея разламывается голова, и нестерпимо хочется выйти на улицу.

Вечером Валя смотрела телевизор, точнее, смотрела и не смотрела, так… сидела, а он читал книгу по астрономии и, радуясь, что не пошли в филармонию, и в то же время чувствуя себя виноватым, заговаривал с женой, стараясь придать голосу веселость и теплоту:

— Какие все же страшные расстояния у вселенной. Ужас! До Туманности Андромеды, например, около двух миллионов световых лет. Но это еще ничего. Вот я тебе зачитаю фразу, послушай: «Современные средства астрономических наблюдений — мощные телескопы и радиотелескопы — охватывают огромную область пространства радиусом около двенадцати миллиардов световых лет». Двенадцать миллиардов световых лет — невозможно представить. Мне кажется, что скорость света не является предельной. Слишком уж мала она в сравнении с необъятными размерами вселенной.