Вячеслав Шишков - Дивное море

• Название: Дивное море
• Автор: Вячеслав Шишков
• Жанр: Русская классическая проза

---

Шишков Вячеслав Дивное море

Вячеслав Яковлевич ШИШКОВ

ДИВНОЕ МОРЕ

Рассказ

Часть Красной Армии по тактическим соображениям продвигалась за Байкал. У белых было намеренье тревожить тыл красных. С этой целью они направили вперед сводный отряд довольно пестрого состава. Предвидя такой маневр, красные оставили заслон в том самом месте, где Кругобайкальская железная дорога лепится по очень узкому обрывистому берегу озера - слева вода, справа - каменные кручи.

Больше недели шли холодные, как в октябре, дожди. Разгар обычно жаркого здесь лета походил на мрачную осень. В один из ненастных вечеров было особенно холодно. Дождь приутих. Над зелено-сизой гладью хмурого Байкала полз туман, он вскоре залил все пространство. В этот поздний вечер белые настигли неприятеля, остановились.

Врагов разделяла лишь непроглядная завеса густого тумана. Слышались голоса, храп коней, лязг котелков и чайников, взбульк воды, свисты, шорохи. Или вдруг, то с той, то с другой стороны, прорежет воздух русский незлобивый мат. Просторы скрылись. Мир стал тесен, загадочен: ни земли, ни неба. Всюду чувствовалась враждебная настороженность, коварная, каждый миг подстерегающая жуть. Кой-где туманы колыхались желтоватым ореолом: это робкие костры для сугрева, для варки пищи.

Время движется в тумане не спеша, и так же не спеша наплывает на измученных людей усталая сонливость. Оба вражьих лагеря, выставив сторожевые пикеты, укладываются на покой. Сыро, слепо, холодно, кругом какой-то морозный погреб. Кутаются в шинели, в рвань, во что попало. Тело до самых потрохов пронизывает лихорадочная дрожь. Истрепанные нервы устали. Спать, спать... Эх, увидать бы поскорей во сне теплую избу, сугревную печь, рыжего кота-мурлыку, еще - заботливую, пахнувшую свежим хлебом бабу или милую девушку с тугими, как свиток чесаного льна, косами. Спать...

Тихо сделалось. А холод все крепчал: Байкал студеный. Скрючились все, заснули. Только два белых прапорщика не могли уснуть, Чернышев да Зайцев; зябли, ворочались с боку на бок, вздыхали: вчера, при всех, поручик Чванов дал им распеканцию: "Трусы! Ваше дело в кустах сидеть!"

Перед утром вода в котелках замерзла, одежда, сапоги запушнели инеем. А туманная мгла стала собираться в караваны облаков, стала уплывать в простор, на север.

И вот неожиданно развернулось во всю ширь июльское благостное утро. Воздух быстро нагревался. Горят костры, кипят котлы. Шутки, фырканье, ребята умываются. Охвостья туманов спрятались в распадке между гор. Необъятный Байкал обнажился во всем своем блеске. Сивая гладь воды поголубела. Поросшие лесом скалы с кустами цветущего багульника, колокольчиками желтых лилий и темно-зеленым вереском круто падали в озеро. Воздух был вкусен необычно: пьянил, бодрил, распирал жадные до вздохов груди.

После дьявольски холодной ночи, после непрерывных боев и затяжного ненастья - такой лучистый, весь в свете и сверкании, весь в голубом тепле июльский день. И строгий Байкал, это море чудесное, лежал перед всеми, спокойный и тихий, в ослепляющем величии. Байкал воспет многими поэтами, и душа народа издревле нарекла его "священным".

Под обаянием солнца, сладостного воздуха и неотразимой красоты природы все люди вдруг, как по волшебству, преобразились. У всех оттаяла душа, согрелась кровь, все разинули рты, широко распахнули глаза и на эту даль, уставленную на горизонте дымчатыми скалами, и друг на друга, и на врагов своих. Кругом гологрудые, кругломордые ребята, а эвот дяденька с бородкой, а эвот-эвот старик седой; наверно, партизан. А, никак, это Степка портянки моет в озере? Он, он - варнак. Да нешто он у белых?

- Степ-э-эй? Ты, что ли?

- Я... А ты кто?

- А вот разглядыва-ай-ай!

- Вот оказия! Ваньша, ты?

- Я са-а-амый! А ну по ягоды! Наших много в лес ушло-о-о...

И еще перекликались два других врага:

- Толкуют, нынче воевать не станем!

- Знамо не станем. Нынче народу передых. Наши в лесок собираются, по грибы, по ягоды!

Действительно: с ближних гор наносило запахом спелой малины и каким-то медовым, с привкусом мяты и полыни, ароматом.

...И неслыханный, редчайший случай: по негласному уговору, словно по щучьему велению, между красными и белыми явочным порядком как бы наступило перемирие...

И вот в горах, в лесу - будто улей пчел: жужжат, хохочут, лакомятся ягодой людишки. Вот беспоясый парень торопливо обирает с куста спелую малину, горсть в рот да горсть в картуз. Все рыло его, все щеки до самых глаз замазаны соком, как рудой кровью. Он чавкает жвачку, гулко рыгает и кричит:

- Эй, ребята! Айда сюды-ы-ы! Здесь ягод не в обор, как грязи!

Треск кустов, пыхтенье и - лоб в лоб с парнем - двое. Вспотевшие лица их беззаботны, веселы.

- Лопайте, братцы, ягоды. Я обожрался, аж мутит. А вы кто будете?

- Красные. А ты белый, что ли?

- Я надо быть белый, то есть вроде как белым числюсь... А теперя никакой, просто - Кешка, - хлопает глазами толстогубый парень и взволнованно пыхтит. - Да по глупости это вышло. Нам велели идти, нас по жеребью. Сказали: иди, а то на березе закачаешься.

- Оплели тебя, парень. Переходи-ка лучше к нам. Мы за всех трудящихся...

- А что ж... И перейду. Очень просто. Я, может, за этим и по малину-то пошел, - Кешка отирает рукавом потное лицо, смотрит на пришедших бесхитростно, открыто.

- Не врешь? Смотри, парень...

- А какая корысть мне врать-то? - обиженно говорит простодушный Кешка. - Да хошь сейчас.

Огромный малинник все гулче оживлялся говором, смехом, песнями; красные и белые перемешались.

А там, у озера, спокойные костры горят. Кто белье стирает, кто штаны чинит. Где-то балалайка звенькает, и с присвистом трепака откалывают двое. Прибрежные утесы унизаны стаями чаек и бакланов. По тугой глади озера паруса скользят.

Скала, орудие, костер. Развалившись возле огня, не торопясь чаюют студент с белыми усами и реалист седьмого класса. Со стороны красных шустро подходит к ним рыжебородый, небольшого роста крестьянин в зипуне, на голове - войлочная шапчонка, на ногах - продегтяренные бродни.

- Чай да сахар, - весело поприветствовал он студента с реалистом. Лицо его в добродушной улыбке, и весь он какой-то приятный, праздничный.

- Спасибо, - сказал студент и с невольным подозрением прищурился на подошедшего. - Присаживайся, дядя. Чаю у нас много. А ты кто? Красный, никак? Ну, черт с тобой, садись!

- Благодарим, спасибочко. Да я уже почевал, - ответил крестьянин певучим тенорком, повел взором очарованных глаз по озеру, вздохнул: Э-хе-хе... Вот воюем! Вы - белые, я, скажем, красный. А из-за чего воюем? Пойди, пойми. Вон благодать какая кругом: солнышко, теплынь, ягода поспела, скоро меду пчела наносит. Жить бы да радоваться, ан нет: воюй, говорят, защищай свободу. Ну, что ж, это не плохо, будем защищать...

- Да ты, дядя, садись. Сережа, нацеди ему.

- Фамильный чаек-то у вас, господа?

- Фамильный. Сережа, отрежь-ка ему колбасы. Бери, дядя, сахару-то. Да поври чего-нибудь. А то, черт ее бей, скука...

Дядя, улыбаясь и покряхтывая, сел.

- Фамильного чайку, конешно, можно. А мы приобыкли к кирпичному. Да-да. Вот я и толкую. Пять годов война шла, а за большой войной - опять война. Когда же, господа, конец-то, пошто же, господа, вы преследуете-то нас, вздыху-то народу не даете? Нет, постойте, господа. Не в укор будь вам сказано, мы все-таки вас побьем. У нас силы больше. Уж это правда. И Толчаку вашему несдобровать, скоро Толчак ваш с каблуков слетит. Уж я, господа, врать не стану. Раз вся земля поднялась против вас, вся Русь, так и тут воевать нечего; сдавайся да и никаких гвоздей...

Студент нахмурился, а реалист занозисто прикрикнул:

- Черта с два! Так мы тебе и сдались. У вас сброд разный, а у нас регулярные войска.

- Сброд, говоришь? - хрустя белыми зубами сахар, по-хитрому прищурился гость. - Ну нет, милый мой сынок. Был сброд, да ехал. У нас эвот какой порядок, у нас дисциплина - ого-го... У нас, ежели ты хочешь знать, барин молоденький... Впрочем, на-ка газетину нашу, почитай...

Тут гостя крепко схватили сзади четыре чьих-то лапы и, вздернув вверх, поставили на ноги:

- Ты что тут, сукин сын, расселся? Идем!

- Куда же, православные?

- Куда надо! Марш! - крикнули враз двое: один - кривоногий плюгаш в длинных сапогах, другой - плечистый, брыластый, и голос - бас. Это Зайцев и Чернышев, "прапоры". Им так и не удалось заснуть: всю ночь продумали, как бы выслужиться пред поручиком Чвановым. У них болели головы, скучали животы: они - злы, желчны.

Меж тем из палатки, саженях в пятидесяти от костра, где был схвачен крестьянин, вышел приземистый, усатый, бритоголовый офицер Чванов. Рукава рубахи высоко засучены, покрытая рыжей шерстью грудь обнажена. Резкий свет солнца сразу ослепил его. Он прищурился, раза три глубоко вдохнул бодрящий воздух, закинул мускулистые руки за затылок и, привстав на цыпочки, сладко потянулся. Затем распахнул вовсю красивые, навыкате, глаза и остолбенел. "Вот благодать, вот красота-а-а! Ну и красота!" - радостно подумал он, озираясь. Справа торчали еще две палатки офицеров, а вдали еле намечалась белым пятном палатка начальника отряда. Поручик Чванов поиграл на солнышке богатым перстнем, грани бриллианта заблистали радужными искрами,