Катриона Келли - Товарищ Павлик: Взлет и падение советского мальчика-героя

• Название: Товарищ Павлик: Взлет и падение советского мальчика-героя
• Автор: Катриона Келли
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: История
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-86793-654-9

Мало кто из детей-героев в мировой истории сумел приобрести столь скверную репутацию, как Павлик Морозов. Между тем все материалы о жизни этого героя подлежат сомнению, включая официальное «Дело об убийстве братьев Морозовых», составленное ОГПУ. Не исключено, что не было даже знаменитого доноса на отца, причины же убийства Павлика и его брата Феди носили скорее бытовой, а не политический характер. Одна из основных задач этой книги — вписать фигуру Павлика Морозова в контекст исторического процесса, в частности в историю коллективизации уральской деревни начала 1930-х годов. Рассмотрение эволюции легенды о его «подвиге» с сентября 1932-го и до конца 1980-х помогает составить представление о том, как создавались культы советских героев.

---

Учитывая авторитет Горького и его закрепившийся интерес к «детской» теме, именно к нему часто приходили за советом руководители детских художественных проектов[150]. Он был со всех точек зрения идеальным покровителем для провинциальных журналистов, пишущих для детской аудитории и мечтающих прорваться в элитарный столичный мир словесности.

Поступок Соломенна, однако, имел катастрофические последствия для его карьеры. Получив и просмотрев его сочинение «В кулацком гнезде», Горький послал автору чрезвычайно резкое письмо, которое писатель-новичок меньше всего рассчитывал получить. «Героический поступок пионера Павла Морозова, будучи рассказан более умело и с тою силой, которая обнаружена Морозовым, — получил бы очень широкое социально-воспитательное значение в глазах пионеров», — говорилось в письме. Но Соломеин, по мнению Горького, этой силой не обладал: «Ваша книга написана так, что не позволит ни детям, ни взрослым понять глубочайшее значение и социальную новизну факта, рассказанного Вами. Читатель, прочитав ее, скажет: ну, это выдумано, и — плохо выдумано!

Материал — оригинальный и новый, умный — испорчен. Это все равно, как если бы Вы из куска золота сделали крючок на дверь курятника или построили бы курятник из кедра, который идет на обжимки карандашей»{182}.

И хотя Горький в конце немного смягчился по отношению к Соломеину («Люди, которые заставили Вас испортить ценный материал, конечно, виноваты более, чем Вы») общий эффект был сокрушительным. Написанную Соломенным биографию Павлика Морозова напечатали во второй раз только в 1960-х годах, после смерти автора, и то в существенно переработанном виде.

Однако притом что отсылка Горькому книги «В кулацком гнезде» никак не поспособствовала личным интересам ее автора, для прославления Павлика Морозова этот эпизод сослужил хорошую службу. Похоже, Горький, до того как раскрыл книгу Соломеина, не слышал о существовании Павлика Морозова. В своей статье против кулаков, напечатанной в «Правде» 23 ноября 1933-го, он заметил: «И еще недавно, в 1933 году, они убили мальчика, пионера Павлика Морозова»{183}. Такая серьезная ошибка в датировке указывает на то, что Горький ничего не знал об убийстве (получается, кстати, что и редколлегия «Правды» не знала о таких существенных деталях биографии мальчика, раз ошибка не была исправлена)[151]. Причины такой неосведомленности легко понять. Маловероятно, что писатель внимательно следил за пионерской прессой, во всяком случае осенью 1932 года, когда все его внимание было приковано к празднованию пятнадцатилетнего юбилея большевистской революции, а также к торжествам по поводу юбилея его собственной литературной деятельности — события, увековеченного, среди прочего, переименованием главной московской улицы в «улицу Горького». Так что у пионера-героя не было шансов привлечь к себе внимание великого писателя — пока Соломеин не прислал ему свою книгу.

Тем не менее, когда Горький ознакомился с историей Павлика Морозова, он сделал все для его прославления. Конечно, не без содействия Горького возникло новое, более «правильное» жизнеописание, вышедшее из-под пера Александра Яковлева и опубликованное в 1936 году[152]. Напрашивается предположение, что поначалу Горький собирался сам осуществить этот проект, но потом передал его другим по причине своей большой занятости и начавшего ухудшаться здоровья. Впрочем, никаких письменных подтверждений этому нет, но остались свидетельства о радении Горького по поводу установления памятника юному герою. В первый раз он поднял этот вопрос в октябре 1933 года в речи на слете комсомола, представив Павлика образцом борца за коллективизацию:

«Борьба с мелкими вредителями — сорняками и грызунами — научила ребят бороться и против крупных, двуногих. Здесь уместно напомнить подвиг пионера Морозова, мальчика, который понял, что человек, родной по крови, вполне может быть врагом по духу и что такого человека — нельзя щадить. Родные по крови, по классу убили Павла Морозова, но память о нем не должна исчезнуть, — этот маленький герой заслуживает монумента, и я уверен, что монумент будет поставлен»{184}.

К 1934 году эта тема стала idee fixe. На Первом съезде писателей в августе 1934-го Горький организовал сбор средств на памятник, побуждая знаменитых писателей делать свои пожертвования. Более того, в заключительной речи на съезде он назвал сооружение памятника главной задачей Союза писателей на ближайшие несколько лет: «Мы должны просить разрешения союзу литераторов поставить памятник герою-пионеру Павлу Морозову, который был убит своими родственниками за то, что, поняв вредительскую деятельность родных по крови, он предпочел родству с ними интересы трудового народа»{185}.[153] Шесть месяцев спустя, в феврале 1935 года,

Горький, публично ратовавший за увековечение Павлика Морозова, обрушился на секретаря Союза писателей А.С. Щербакова за необъяснимую задержку строительства{186}. Вследствие этого в марте 1935 года появилось постановление Центрального комитета комсомола о возведении памятника Павлику (правда, без указания конкретного места){187}. С этого момента кампания по сооружению монумента стала разрастаться. Так, в одном из пунктов повестки дня на заседании Политбюро 17 июля 1935 года говорилось «О постройке памятника пионеру Морозову. Обязать Московский Совет построить в г Москве, в память погибшего от руки кулаков пионера Павлика Морозова — памятник». Решение по этому вопросу приняли единогласно{188}. Конечно, Горький работал в этом направлении не один, но его положение в сталинском истеблишменте приравнивалось к чему-то вроде комиссии в одном лице, которая просматривала проекты культурной политики и отправляла их на утверждение (или отказ) партийной верхушке{189}. И без сомнения, Горький был самой значительной фигурой в Советском Союзе из тех, кто открыто пропагандировал культ Павлика.

Павлик и Сталин

Примечательно, по контрасту, насколько пассивен в этом вопросе сам Сталин. В 1938 году один из биографов Павлика, Елизар Смирнов, заявил, ссылаясь на поддержку с самых верхов: «Год тому назад товарищ Сталин предложил Московскому совету поставить у Красной площади памятник Павлику Морозову. Лучшие скульптуры, художники, а также сотни пионеров думали над проектом памятника. Теперь проект утвержден. Скоро у Александровского сада, при входе на Красную площадь, будет поставлен памятник»{190}. Но подобное заявление — оснований для которого не нашлось в доступных архивных материалах — больше никогда не повторялось, и похоже, что Смирнов на самом деле имел в виду решение Политбюро, принятое тремя годами раньше.

Сталинское пристальное внимание к деталям хорошо известно. Как написано в прославляющем вождя предисловии к Большой советской энциклопедии, «круг вопросов, занимающих внимание Сталина, необъятен: сложнейшие вопросы теории марксизма-ленинизма — и школьные учебники для детей; проблемы внешней политики — и повседневная забота о благоустройстве пролетарской столицы; создание Великого северного морского пути — и осушение болот Колхиды; проблемы развития советской литературы и искусства — и редактирование устава колхозной жизни»{191}. Несмотря на неумышленную комичность отдельных формулировок, суть они выражают правильно: Сталин действительно лично интересовался всем, включая школьные учебники. Например, он непосредственно участвовал в ревизии учебника истории в середине 1930-х годов. Он также удостаивал своим вниманием детскую литературу и следил за тем, чтобы в свет не выпустили книгу о его собственных юных годах{192}. Сталин, несомненно, следил за развитием морозовского культа и допускал его существование. Но при этом — воздерживаясь от определенных высказываний в поддержку этого культа.

Здесь важно отметить чувство иерархии, проявившееся в панегирике из Большой советской энциклопедии. Тема детства входила в сферу внимания Сталина, причислялась к важным вопросам — и все-таки не к таким важным. Советскому политику столь высокого ранга просто не пристало нянчиться с подобными проблемами и тратить на них много времени. К тому же Сталин предпочитал детей совершенно иного психологического склада, непохожих на Павлика. Когда в 1935—1936 годах культ жанра иконы «властителя с младенцем» стал набирать силу, Сталин, как правило, выбирал для совместного фотографирования маленьких симпатичных девочек с бантом на голове. А его трогательная любовь к дочери Светлане, которой он писал нежные и даже игривые письма, называя ее «маленькой хозяюшкой» и т.п., контрастировала со сложными взаимоотношениями с двумя сыновьями. Реципиенты легенды о Павлике Морозове отличались друг от друга в зависимости от того, с кем они себя отождествляли — с отцом или с сыном. Ясно, что для вождя главная фигура в этой истории — отец. По стандартной версии биографии Сталина, его отец был грубым пьяницей, однако именно это обстоятельство способствовало тому, что Сталин определил для себя роль образцового патриарха. Отдавая должное пропагандистской пользе легенды о Павлике Морозове, он не препятствовал ее распространению, тем самым способствуя (или по крайней мере не мешая) ее продвижению, но теплых чувств к ее герою не испытывал. Сталин ни разу публично не высказался о Павлике, ни в положительном, ни в отрицательном смысле, но, как говорила молва, его личное отношение к мальчику никак нельзя было назвать одобрительным. Однажды он вроде бы даже сказал: «Ну и мерзавец! Донес на собственного отца!»[154]