Елена Блонди - Татуиро (Serpentes)

• Название: Татуиро (Serpentes)
• Автор: Елена Блонди
• Жанр: Ужасы и Мистика

Третья книга трилогии ТАТУИРО

---

— Ты — мастер? — сказал, поднимаясь из темноты.

Девушка замолчала и подняла лицо, освещённое цветными огнями. Глаза её стали широкими, и из руки выпал осколок раковины.

Акут выставил перед собой большие ладони.

— Не бойся, женщина племени рыб, скажи мне, ты тоже мастер?

Она отступила и оглянулась быстро, как змейка. Попятилась.

— Я не хотела. Не взяла ничего. Видишь, вот мои руки, — вытянула перед собой ладони в таком же жесте, как он, — эти вещи, они просто лежали отдельно, а должны лежать вот так, видишь?

— Ты умеешь то, чего не дали мне Боги, когда открыли мои глаза и вложили в грудь это сердце, — Акут прижал одну руку к груди и поклонился, — я должен благодарить тебя, ты показала, что может человек, если в него вложено больше, чем в меня. Я благодарю тебя. И Большую Мать — за то, что тебя вынесло на наш берег. И Большого Охотника, который не пожалел света, чтоб я увидел.

Лада ещё отступила, задев ногой угол стола. Длинноволосый, одетый в небрежно замотанный вокруг бедёр кусок ткани, кланялся ей, прижимая руки к груди. Мигнул и задрожал цветной свет. С горбатой спины щита сползали потревоженные осколки. Мужчина ахнул, нагнулся над куполом света, держа на весу ладони и не решаясь дотронуться до расползающегося на глазах рисунка.

— Он пропадет! Исчезнет! Ты! Зачем показала и разрушила, как теперь?

— Не… не волнуйся, — несмело сказала Лада, — я снова могу его сделать. Если нужно. У тебя клей есть? Там на столе, это клей?

Но мастер не слушал. Попытался удержать на местах перламутровые квадратики, клинышки и шестиугольники, но пальцев не хватало, и он застыл горестно. Лада замолчала. Плечо снова ныло, и она вспомнила, как лежала неподвижно, а этот поднимал нож. Заведя больную руку за спину, тихо отступила еще на шаг. В голове мелькали мысли, куда убежать, если он поднимет голову. Поднял… И повалился на колени, задевая стол.

— Мастер из племени рыб, не падай в гнев, позволь мне… Я не хотел вреда, я думал… ты лежала… и твоя рука, — он приложил руку к своему плечу, и Лада машинально повторила его жест, дотронувшись до повязки, — там знак, знак, что тебя заберут, у нас не было такого раньше, но я думал и потому знаю: нельзя носить на плече змею и принадлежать только себе. А ты худая и слабая. Не знаешь, как там. Я спас тебя!

— Есть хочу, — мрачно сказала Лада, и мужчина замолчал, глядя напряженно снизу, — ам-ам, вот сюда, куда лил воду, — раскрыла рот и ткнула в него пальцем. Огляделась и направилась в угол, где стояла посуда.

— Вот у тебя миски, кувшин. У тебя есть еда? — обернулась, держа в руке пустую плошку. Огонёк в светильнике уже погас, но хижину заполнял серый утренний свет. И птицы голосили за стенами.

Акут посмотрел на её жесты, на плошку в руке. Закивал, вскакивая с колен, и принёс от дверей накрытую лепёшкой миску подаренной каши. Показывая рукой на циновку, расстеленную обок стола, поставил еду на край.

Лада приблизилась. Присела на циновку, следя за ним хмурым взглядом. Он разломил лепёшку и подал ей кусок. Придвинул кашу и сам погрузил в крутое месиво пальцы, показывая, что можно есть, не опасаясь. Она откусила от лепешки и, положив на стол, окунула пальцы в кашу, достала комок липкой разваренной массы, осторожно сунула в рот. Прожевала. Каша пахла цветами, незнакомые пряности пощипывали язык. Лада ела медленно и соображала, что же дальше? И где это, вообще, всё?

— Передача «Вокруг света», — пробормотала, проглотив и принимая из рук мастера узкогорлый кувшинчик с каким-то по вкусу компотом. Мастер с готовностью нахмурился, следя за её губами.

Голод пропал почти сразу, и она не смогла проглотить больше пары комков, но компот выпила весь. Мужчина сидел напротив, и в его жестах, когда подвигал к ней лепёшку и миску, было столько заботы, что она почти перестала бояться. Но всё-таки он был страшилищем. Сверкающие, глубоко посаженные глаза и висящие серые волосы, а еще глубокие складки вдоль щёк. Плечи не широки, но руки длинные, жилистые, и большие кисти висят тяжело. Похоже, сильный. Иногда потирает плечо широкой ладонью и морщится. Тогда и у неё под повязкой просыпается боль.

Ставя на циновку пустой кувшинчик, Лада, вдруг резко устав, обмякла, ссутулившись. Хватит с неё, больше никто никогда не притронется к ней, лучше умереть. Пусть попробует, она будет кусаться. Вырвется и убежит из дырявой хижины, а там, если есть вода, — утопится, если львы, пусть сожрут…Просто жила, была замужем, а потом всё стало валиться, как дома во время землетрясения. Когда всё началось? Когда забеременела? Месяцы мучений по больницам, потом операция, и после снова капельницы, таблетки, таблетки, равнодушные медсестры, а Липыч навещал всё реже. И она в огромном халате, укрывшись больничной простыней, по ночам смотрела, как дёргается в прозрачном пустом стакане ложечка, когда по эстакаде проносились грузовики. Плакала и боялась. И начала рисовать. А потом…

— Что смотришь? — сказала грубо сквозь закипающие слезы, — никогда не видел, как п-плачут? Да пошли вы все…

Отвернулась и разревелась, прижимая ладонь к наверченной на плечо повязке. Шмыгая мокрым носом, вдруг завыла в голос, кажется, впервые с того ужасного дня, когда очнулась в палате после наркоза и узнала — нет ребенка и никогда не будет детей, а Липыч потом стоял внизу под окном, и она не могла дойти до подоконника, чтоб помахать ему. И правильно не могла, Липыч вполне с её горем справился, ведь не сам лежал и не его резали вдоль и поперек. Нащупала на животе под тряпкой заживший кривой шов и заплакала горше. Хотела говорить, но слова не шли, рвались, и только через искривленный рот голосила так, как в детстве слышала — бабки на похоронах:

— Ой-ой-ой, да что же, ыыыы… — и притихла, вся потная, с мокрым лицом, с потёкшим носом, передёргиваясь в остатках плача.

Не отклонила голову от широкой тяжелой ладони, когда дотронулся осторожно, а после стал гладить, как маленького кота. Потянул набок, и она послушно легла на циновку, держа голову щекой на его руке. Всхлипывая, успела подумать о том, что хотела спросить про туалет, а какой же тут в хижине туалет. И снова задремала, успокоенная, что он не ушёл, сидит рядом и тихонько качает на ладони её голову. Дышит.

Глава 10 Онна и Кора

— Сколько раз тебе говорить, Оннали, не ходи одна в лес! — гибкий прут свистнул, и девочка завизжала, не успев увернуться. Вытерла кулаком слезу.

— Ему можно, а мне?

— Он мальчик!

— Он маленький совсем, а ходит в лес!

— Мальчики бегают вместе. И они — мальчики!

Онна снова подняла прут, опустила и бросила. Поманила дочь.

— Иди, не буду больше. Ну, кому сказала?

Та подошла, опустив голову. Искоса глянула на младшего брата. Он показывал ей прижатые кулаки, насмехаясь. Мать вытащила из спутанных волос дочери увядший цветок и стала чесать их деревянным гребнем. Гребень был один, и мать не разрешала его трогать, расчесывала детей старым, из рыбьего скелета, а тут вдруг сама. Оннали стояла смирно, поворачивала голову, чтоб мать не передумала. Забыв о пруте, жмурилась от удовольствия.

— Ты уже не маленькая, через три больших воды отдадим тебя замуж. И потому говорю тебе, Оннали, старшая дочь, не ходи одна в лес, большим девочкам нельзя.

— Так ягоды, мама! Осыплется всё, а потом дожди.

— Бери брата с собой. Если с девочками идет мужчина, ничего плохого не случится.

Оннали фыркнула:

— Тоже мне, мужчина… А если вдруг лесные кошки?

— Я их убью, всех, — сказал брат и потряс игрушечным луком. Оннали засмеялась, и Мерути насупился.

— А вы не ходите тропами лесных кошек, и всё будет хорошо, — мать завертела волосы девочки в пучок, закрепила обточенными длинными шипами. Воткнула голубой цветок речного вьюнка.

— Ты у меня красавица. Выберем тебе хорошего мужа, будешь большая, как мама, будет у тебя дом, коза, поросята и куры. Хочешь?

— Д-да, — с сомнением ответила Оннали. И спросила: — А сегодня можно за ягодами?

— С Мерути, можно. Принесёте, сделаю вам пирог.

Мать подтолкнула девочку к брату:

— Идите, и не ругайтесь в лесу, нельзя.

— А почему он!..

— Оннали!

— Хорошо…

Онна посмотрела вслед детям и подошла к корзине, спрятать гребень. Это Акут подарил, на свадьбу. Пришёл, когда уже Онну заперли в праздничном доме и до утра надо было петь грустные песни и плакать. А вместо того она проделала дыру в плетёной стенке и всю ночь с Акутом — в густом кустарнике, на мягких листьях вересника. Плакала, смеялась, почти и не говорили. Акут пришел совсем хмельной, и когда зацвикали первые птицы, Онна еле прогнала его. Заделала за собой щель в стене и лежала до солнца, пока не проснулись подружки — наряжать. А потом увели к мужу. До вечера на площади все танцевали, пили пиво и отту. Онна не выпускала из кулака деревянного гребня и всё искала глазами в толпе. Акут не пришёл. А она была такая красивая. Как вот теперь Оннали.