Любовь Руднева - Голос из глубин

• Название: Голос из глубин
• Автор: Любовь Руднева
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1983

Известная советская писательница Любовь Руднева, автор романов «Память и надежда», «Коронный свидетель», «Странная земля» и других, свою новую книгу посвятила проблеме творческого содружества ученых, мореходов, изучающих Мировой океан. Жизнь героя романа, геофизика Андрея Шерохова, его друга капитана Ветлина тесно переплетается с судьбой клоуна-мима Амо Гибарова. Их объединяют творческий поиск, бескорыстное служение людям, борьба с инерцией, стереотипом, с защитниками мнимых, мещанских ценностей.

---

Если б мог он условиться с провидением, в которое и не верил, чтоб убралось письмо в конверт, а конверт ни единая рука ему не вручила б.

Забыть бы, смыть все, что смяли, исказили слова.

Но строчки вроде б угорели в балаганном плясе, куражились, пустившись во все тяжкие, какие-то словечки. И одно совсем бесстыдно вопило, попав на белое поле последней страницы, — «простофиля!».

Наконец, отбросив письмо, он обхватил голову, требуя от нее немыслимого — немедля оборвать верчение чужих словес…

Но жгло лицо, глаза, и он понял, что плачет. Такого с ним не случалось с отцовой смерти.

10

Столько толковали о горящем факеле, что пылал он уже под веками не только обвиненного капитана, но и у всех, кого несчетное число раз вызывали свидетельствовать.

— Не мог знать наш капитан заведомо о местонахождении лодки «Прогресс», — говорил следователю старпом Журавский, поблескивая монголоидными глазами. — Ведь она очутилась в открытом океане по своевольству начальника отряда. А он рабски послушался несведущих своих помощников. Потому капитан и не мог в открытом, повторяю, океане принять горящий факел неизвестного происхождения, — старпом вычеканил эти слова, — за сигнал бедствия с «Прогресса».

И опять, и опять твердили старпом и другие штурманы: возвратясь на борт «Александра Иванова» в восемнадцать сорок и узнав, что лодка еще не швартовалась, капитан все возможное, да, пожалуй, почти невозможное, сделал.

В узкой комнате, казалось, выпал туман. Следователь курил, как-то манерно держа папиросу в левой руке на отлете. Затягивался, взглядом примериваясь к Журавскому, и снова отбрасывал, как марионетка, руку с папиросой в сторону. Потом он наклонился к столу и тщательно, мелкими буковками, строчил, будто игнорируя того, чьи показания он записывал.

Следователь Прысков обрушил град вопросов на старпома, а ответы выслушивал небрежно, перебивая, навязывая свое отношение к Ветлину.

— С каких пор, скажите мне, — воскликнул старпом, — самовольный выход группы в океан на немореходной лодке надо поощрять?! «Прогресс» — горе-лодка, да еще они вывели ее самовольно и самолично из безопасного места, из лагуны, в открытый океан. Как же вы такое вменяете в вину совсем другому лицу, в вину капитану?

— На следствии задаю вопросы я, а не вы. Тут вам не профсоюзное собрание, — рассердился Прысков.

И уже на другой день жаловался в каких-то инстанциях, как угрожающе сообщил он первому помощнику капитана, на недопустимую манеру «ведущих членов экипажа» вступать в пререкания с ним, лицом полномочным.

— Ну хоть раз, хотя бы разочек, — просил первый помощник Туровский, — вы бы и вправду остановились и призадумались над фактами. Вы ссылаетесь на показания спасенного капитаном же и нами Семыкина, виновного в этом самом нарушении и явно двусмысленно, если не прямо преступно, поведшего себя во время стрясшейся беды…

Туровский, от волнения, еле сдерживая себя, говорил, понижая голос:

— Чем для вас авторитетно нахрапистое поведение спасенного, да еще, как выяснилось, чуть ли не инициатора этого страшноватого самоуправства? Почему вы принимаете к руководству такое, строите обвинение чуть ли не по его указке?

— Вы будете привлечены к судебной ответственности за оскорбление следователя во время служебного действия. И что за распущенный народец вы оказались, душок такой у вас не от капитана ли завелся? Рассуждаете каждый-всяк! Вы не у себя на судне, там можете ораторствовать, сколько в душу влезет.

Следователь повысил голос:

— Забываетесь хронически. И все как на подбор сильно речистые. Еще не хватало, чтоб на английский перешли, говорят, капитан вот на это времечка не жалел, школил вас, чтоб на переходах вы практиковались по-английски, будто мало ему и так в излишестве заимствованных команд?!

— Как вам ответить на эти придирки и глумление не по существу дела? Я усматриваю предвзятость вашего отношения в том, как вы поворачиваете следствие. Нелицеприятность, спокойное выявление истины и заинтересованность в обстоятельных ответах и соображениях не противоречат, а выражают дух нашего судопроизводства, не так ли? Я много раз участвовал в судебных разбирательствах в качестве народного заседателя и изучал разные дела, должен признаться, впервые сталкиваюсь сам с прикрытыми и неприкрытыми угрозами, о чем и считаю нужным вам заявить.

— Храбры, а не боитесь, если мы вынесем частное определение, и плакала впредь ваша должность и виза! — Прысков неожиданно хохотнул, будто припомнив нечто забавное. — Да, сейчас к месту привести народную мудрость: «Всяк сверчок знай свой шесток!»

— А вы прямолинейно действуете, жаль, в школе я уже не верил, что прямолинейное плюс нахрапистое успешнее всего в практической жизни.

Прысков, пригнув голову и чуть щурясь, делал вид, будто испепеляет взглядом Туровского.

Более всего вызывало его неудовольствие, как это, так упорствуя, противничек-то его оказался щуплым малым, небольшого роста. И такое вот несоответствие крупного, упитанного Прыскова особенно оскорбляло, — а видно это было и невооруженным глазом. Он как бы и измерял на глазок рост, ширину грудной клетки, осматривал демонстративно, словно, держа в руках сантиметр-змейку, прикладывал к негабаритному, по его мнению, неправильно выпеченному первому помощнику.

И тут в голове у Туровского мелькнула догадка: Прысков оказался в чем-то схож с Семыкиным, только пообкатаннее, с нюансами.

— Вспомните: «Закрытая, спокойная, мелководная лагуна». Сколько ж раз эти определения протоколировать?! Какого ж черта они поперли на рожон, хотя в том ни малейшего смысла и логики не было?!

— Дерзали в науке, — веско уронил сверху, с высоты своего роста, прекратив писанину и встав со стула, Прысков. — Не ясно?

— Ну да, остается опошлить и понимание дерзаний, воскликнем: «Безумству храбрых поем мы славу». Но вы вспомните капитанскую заботливость, он же предупредил остающихся в лагуне: «В случае чего вам всегда помогут островитяне, мы о том условились уже и с губернатором островов». Конечно, подлавливать Ветлина, как вы это уже пытались делать, что, мол, за забота, а ночью, в темноте, как же? Но ночь-то никак и не предусматривалась, ночью, да еще в непогоду, малый катер никуда б и не сгодился… Вам хорошо было б, — неожиданно мечтательно, сохраняя полную серьезность, ввернул Туровский, — хоть немножко заиметь мореходного опыта. В вас есть, знаете, такой, ну, скажем, физический потенциал.

— Много излишнего позволяете себе вы и иные. Не ветлинская ль это повадка? Держитесь указанной колеи.

— Вот как раз накатанных дорог в океане нет, товарищ Прысков. И что за угрозы: «Не реабилитируйте его, Ветлина». Никто его еще не осудил. А дожить бы вам до зрелого возраста, опыта, иметь славную, трудную биографию, какую он имеет, и попасть под такую пушчонку ни за что ни про что, да еще слышать: «Привлеченный по делу» и пр. и пр. Вы б тогда догадались — как же все неправомерно! Если хотите знать, это все равно что нанести повреждение, заниматься в известной и даже сильной степени членовредительством.

— Смотрю я, не истощили вы ораторский пыл-раж на судне, рветесь учить ученого…

— Следователь — следователь, товарищ Прысков, ну вы хоть можете представить себе ночной поиск, да еще во время шторма? Хоть капельку вы способны вообразить, что такое океан?

— Я, голуба, вырос тут. Я, в отличие от вас, местный, то есть выкормлен на берегу Тихого океана!

— Ну, если у вас такая мощная кормилица, вообразите: поодиночке спасены двое, третий разыскан. Это само по себе редкостный подвиг команды и капитана, ее возглавившего. Ночью-то, в непогоду! Вы только попробуйте представить.

— Что вы все предлагаете какие-то немыслимые штучки — представить то и не вмешиваться в это?! Вас научили искать в потемках, во время шторма, так и вкалывайте как надобно. У меня свое действие — искать в мутной воде концы. Меня учили другому маневру.

— Осподи-господи!

— Да и с материализмом у вас слабовато поставлено, чуть что — не тех и не то поминаете.

— Тогда помянем технического инспектора. Как случилось, что именно он троекратно менял свое заключение? Вначале оно было обосновано, вскоре изменено частично, потом полно крайних противоречий! Вы прекратили дело о Ховре и его заме потому, что кто-то свистнул вам в телефонную трубку, кто постарше вас, не так ли? Они же, Ховра и присные, сами выпестовали псевдоученых с такими замашками. Одна из этих замашек и привела к гибели. И они же, так оснастив своих подопечных, несут ответственность. Вот причинная ясная цепь. Почему же вы прекратили дело, заведенное на них?! И нет показаний Слупского, начальника экспедиции. Вы не истребовали один из основных документов. Существует же он, уже азбучный в экспедиционном флоте: «Положение о взаимоотношении между начальником экспедиции и капитаном научно-исследовательского судна». Там же черным по белому: «Капитан подчинен начальнику экспедиции в административном отношении и обязан выполнять его указания, направленные на выполнение плана экспедиции». Что за «всеобщая» ответственность, какую вы, следователь, возлагаете самостийно на капитана?