Любовь Руднева - Голос из глубин

• Название: Голос из глубин
• Автор: Любовь Руднева
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1983

Известная советская писательница Любовь Руднева, автор романов «Память и надежда», «Коронный свидетель», «Странная земля» и других, свою новую книгу посвятила проблеме творческого содружества ученых, мореходов, изучающих Мировой океан. Жизнь героя романа, геофизика Андрея Шерохова, его друга капитана Ветлина тесно переплетается с судьбой клоуна-мима Амо Гибарова. Их объединяют творческий поиск, бескорыстное служение людям, борьба с инерцией, стереотипом, с защитниками мнимых, мещанских ценностей.

---

Завтра с утра буду я просматривать всякое-разное для сопоставлений, заглядывая в совсем иной район Мирового океана. Нужно обновить мне кое-что из времен хождения на «Гломаре Челленджере-2» в Северную Атлантику. Как я понимаю, он-то полюбился вам давненько. Что же, внушительный вид, умеет проникать в земные глубины под океаном. Я и сам теперь с приязнью вспоминаю хоть и маленький, но любопытный цветной фильм, который вы видели в Доме ученых. Еще тогда я был рад, что он пришелся вам по душе.

Амо уже вскочил на ноги, обошел вокруг стола, подойдя сзади, положил легкую руку Андрею на плечо.

— Вы, Рей, даже не догадываетесь, какой завистник у вас в доме завелся. Я ж наверняка знаю: мне-то никогда не хаживать по океану, ни в жисть не стать ученым, исследователем. На крыле доброго случая мне, легкомысленному существу, полудонжуану, суетному коверному, миму, доставила судьба двух друзей — вас и Наташу. Вы проникаетесь ко мне доверием, щедро образовываете меня, темного, помогаете понять, что живу я всего-навсего на малом пространстве, а вы обитаете в океанах, облапивших со всех сторон матушку Землю. Вы терпеливо делитесь со мной, толкуете о своих изысканиях.

Я не шучу, Андрей, одновременно я завидую и радуюсь, хоть что-то улавливая из хода ваших исследований. Вы, черт возьми, облагораживаете мою «породу», даете мне масштаб, от которого я, грешный, могу вести отсчет. Ну вот, мотаете головой, отрицаете свою роль в очеловечении некоего подкидыша. У вас еще хватает душевных сил, да и у Наташи, выслушивать мои разнокалиберные исповеди.

Андрей, перехватив руку Амо, усадил его чуть не силком на стул рядом.

— Хорошо, после душераздирающей речуги, Амо, вы остаетесь ночевать тут, на верхотуре, а утром приглашаю посмотреть со мною записи о хождении к Фареро-Исландскому хребту. Надо мне, отправляясь к Австралии, все обдумать, тут возможны и не случайные аналогии.

— Зачислите меня в добрые духи вашей лаборатории, Андрей. Ну что вам стоит пойти на уступочку непрофессионалу?

21

Рано утром, непривычно для Амо и буднично для Андрея, забрались в кабинет со скошенным потолком, на втором этаже. Шерохов протянул другу папку, как заметил Гибаров, цвета измученной морской волны — рабочий дневник исследователя, а сам погрузился в чтение своего отчета по рейсу на «Гломаре Челленджере-2».

Амо читал, иногда посматривая на Рея. Тот сидел за письменным столом, а Гибаров примостился у подоконника, так ему казалось уютнее; время от времени, отрываясь от записей Шерохова, поглядывал на ворон. Только об эту зимнюю пору будто становились они и франтоватыми. На снегу теперь резко выделялись обычно неброские фрачные серо-черные «двойки». Крики их доносились сквозь открытую форточку требовательно и жизнелюбиво.

Негромко Амо сказал, боясь помешать Андрею:

— Вот в такой еще и не разгоревшийся денек, вглядываясь в этот сад, уж очень остро представляешь ваше тысячемильное хождение по водам. И, вроде Наташи, я будто притаился, притих в ожидании вашего возвращения восвояси. Смешно, но, желая вам всяческих удач, вместе с тем я как бы загадываю: каков же будет день приезда?!

Андрей, не отрываясь от своих графиков и описаний, кивнув головой, обронил:

— Взаимно, Амо, совершенно взаимно, — буду ждать новых встреч с вами.

А Гибаров читал:

«Впереди Исландия, никому не признаюсь, еду не только на буровое судно, очень меня интересующее, — на «Гломар Челленджер-2», но попутно загляну хоть на денек к тому, кому обязан не просто по мальчишеству братским отношением к Гулливеру. Я был захвачен еще ребенком его приключениями, невероятными метаморфозами — я оказывался на гигантских качелях: р-раз — он у лилипутов, великан. Два — он лилипут средь великанов. А каков остров Лапуту с вовсе окосевшими от рассеянной учености жителями. И сам Джонатан Свифт — увлечение непреходящее. И вот Холли-Хауз, Дан Лирин и Дублин.

Но сперва я мчусь на машине в порт, на топливный причал, — там работяга-гигант среди буровых судов «Гломар Челленджер-2». Существо с почтенной биографией, со своей физиономией. На Дублин времени в обрез, уже назавтра — Ирландское море. У меня самые неожиданные коллеги, американцы Джон, Эндрю. Они угостили меня пивом, черным, как кофе. За пивом-то и помянули добрым словом юмор рыжеватых аборигенов Дублина, нестареющую саркастичность Свифтовой «Сказки о бочке», прекрасную страну благородных коней гуингнмов. Я же признался, что уважаю рассеянных обитателей острова Лапуту, тот остров все носится над грешной землей нашей по воле старого Свифта.

Обсудили программу обработки материала на борту «Гломара» и как поделим образцы. С каждого горизонта, в среднем их три в девятиметровом керне — он по-немецки и назван ядром, сердцевиной. Такой цилиндрический столбик породы — своего рода важнейший геологический документ, мы получаем его при бурении дна океана. Отбираем, анализируем керны, и рождаются доказательства, порой и неопровержимые. Потому обмен мнениями о дележе образцов особенно важен для меня.

Эндрю, потряхивая рыжей вьющейся гривой, приговаривал: «Тьфу-тьфу, не сглазить бы, едва вышли, опять идем к берегу».

Мы и вправду повернули вспять, к Дублину, из-за неполадок в подруливающем устройстве. Придет специалист, а пока выжидаем на рейде. Забавно, прочел по виду даже будто и скучное — инструкцию для лаборатории литологии. Но тут-то, изучая осадочные породы, добытые из больших глубин, возможно, мы и найдем признаки континентального происхождения.

…Наш «Гломар» приближается к скважине 336. Все просвечено и прогрето солнцем, видны берега Шотландии и Ирландии — базальтовые. Итак, первая станция Фареро-Исландский хребет. Мы обмениваемся мнениями, стоим на палубе, рассматривая берега.

Джон спрашивает меня, прочитал ли я уже отчет, как в скважине триста тридцатой на глубине пятисот метров обнаружены граниты возраста в шестьсот миллионов лет, то есть докембрий. Теперь говорит он, что тут и ожидал породы материкового происхождения. Но я же помню, как он писал мне — тут, мол, океаническая плита. Впрочем, замечаю я не впервой естественные смещения в памяти даже и глубоко порядочных ученых.

Продолжаю сводить близкое знакомство с буровой установкой. А к скважине придем в ночь с шестого на седьмое августа. Глубина шестьсот — семьсот метров. Мощность осадков — семьсот. Вечером, еще на переходе, споры в кают-компании о происхождении Норвежского моря. Я не смог последовательно обосновать свою точку зрения. Порой на меня не совсем вовремя накатывает внутренняя робость. Возможно, я не привык что-либо утверждать, находясь на полдороге.

Особенно рьяно наблюдал за регистрирующей аппаратурой — работал профилограф. Когда возишься с приборами, торчишь на виду у всех, кто тут заприходован, мыкается с тобою вместе, немного успокаиваешься. И Джон старался меня отвлечь от саморугани, дружески иронизировал над характером наших споров, уловив, что я собой недоволен. Хотя мне-то казалось — я и виду не подавал, насколько сам ополчился на себя. За ужином рыжий Эндрю бросал камешки в мой огород. Они хорошие парни, но палец им в рот не клади. Эндрю искоса, поглядывая на меня рыжими глазами, проронил:

— Когда вы все-таки сумеете скрупулезно все обосновать, привести сокрушительные доказательства вашей все более проклевывающейся обновленной гипотезы, нам придется сворачивать свои работы и сматывать удочки. Пожалуй, вы заполоните даже упрямого буровика «Гломара Челленджера-2», которого я считаю существом до некоторой степени суверенным и конечно же одушевленным.

Эндрю, несомненно, тоже помогает мне своими шутками».

…Амо прочел о рыжем спутнике друга, про себя одобрил его: шутит еще, когда на буровике такая тягомотина, изо дня в день маета, долго добираются от скважины к скважине, продираясь сквозь шторма, туманы. Ждут ночами, порой сутками, что принесет им длиннющая колонка — проба донного, как бы сказал Амо не по-научному, подземелья. Спорят до одурения, а упрямый керн их опровергает — то одного, то другого. И так из недели в неделю, из месяца в месяц.

Но и в самых сухих Андреевых строках, в его числах, знаках, когда и в какие миллионолетия что за штуковины водились, минералы ли или крохотные живые организмики, изящнейшие там микроскопические раковины-корненожки со звонким именем фораминиферы, Амо открывал для себя ритм, нерв эксперимента.

Наверное, надо вот, как он сам, сгибать свой хребет изо дня в день, из года в год, чтобы понять: даром-то ничего серьезного ты не получишь в жизни — в творчестве своем. Нет, он, читая, не пропускал ни одной цифири, ни одной возни со всеми там профилографами, автоматически рисующими, как именно аукаются волны, преломляется звук в разных донных слоях.

Но упорно в голове Амо вертелось самое неподходящее сравнение. Среди его собственных работ была одна давняя, он и откладывал ее в дальний ящик, а она сама вылезала из дальнего и плелась за ним с упрямством, каким наделены бывают только живые существа. Так вот сейчас мыкания «Гломара» и серьезных мужчин, съехавшихся для рейса к Фареро-Исландскому плато, напоминали Гибарову восхождение одного из любимейших его героев на горные кручи Тянь-Шаня.