Любовь Руднева - Голос из глубин

• Название: Голос из глубин
• Автор: Любовь Руднева
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1983

Известная советская писательница Любовь Руднева, автор романов «Память и надежда», «Коронный свидетель», «Странная земля» и других, свою новую книгу посвятила проблеме творческого содружества ученых, мореходов, изучающих Мировой океан. Жизнь героя романа, геофизика Андрея Шерохова, его друга капитана Ветлина тесно переплетается с судьбой клоуна-мима Амо Гибарова. Их объединяют творческий поиск, бескорыстное служение людям, борьба с инерцией, стереотипом, с защитниками мнимых, мещанских ценностей.

---

— Так предначертано, — говорил Рубен, отстраняя от себя Амо, но не отпуская, и жадно разглядывал его лицо, фигурку в тренировочном костюме, в трико, — мы все ж оказались родственными и в профессии. Твой брат, то есть я, Рубен, — артист, драматический.

Он сразу не сказал, скромно умолчав, что он даже там, неподалеку от самого Арарата, заслуженный…

— А средний наш брат художник, я только недавно написал ему, но уже получил ответ и фотографию. А ты? Ты, надеюсь, закончив свое цирковое, приедешь жить ко мне и станешь тоже артистом театра?!

Он, кажется, забирал власть с ходу, но это было поправимо для Амо, хотя наверняка сулило разочарование старшему брату.

— Я выбрал свою профессию, когда стал уже совсем взрослым мужчиной, лет так с семи. Вряд ли я смогу изменить самому себе.

Амо улыбнулся и сам покровительственно взглянул на Рубена.

Рубен сделал вид, что не слышит возражения младшего, иначе это могло бы перейти в их первую размолвку.

Он снова привлек к себе Амо, что было тому крайне непривычно, и тихо переспросил:

— Ты серьезно думаешь о жизни в цирке?

Выслушав еще раз ответ, он, как бы убеждая себя самого, но разочарованно, понизив голос до шепота, произнес:

— Я чту любое творчество, если только оно не подменяется ремеслом, голым ремеслом. Мы все равно оба артисты, не так ли?

И он вроде б смутился. Потом Амо понял, только великодушие вдохновило Рубена приравнять цирковой путь брата к актерскому, своему. Нет, он уважительно отнесся к тому, что Амо пробежал самостоятельно, своими некрупными ступнями, по тернистому пути. Армяне в этом кое-что понимают, это у них от предков унаследована чуткость, все-все доставшееся с трудом и в драматических обстоятельствах вызывает сочувствие.

Но в иерархии ценностей наверняка цирк не мог у Рубена занимать такое же место, как драматический театр. Куда там!

Но тогда, в тот момент, прижатый к великодушной армянской груди, Амо уже и не помышлял о иерархии и шкале ценностей. Хотя не мог и другого: поднять на свои не больно-то широкие плечи или взвалить на спину груз родства.

Неужели у него на самом деле есть брат? Не выдуманный боксер-силач, который мог всю шпану с его улицы и с соседских тоже расшвырять, набить морды, скалящиеся и изрыгающие обидные прозвища.

Когда-то Амо привязался к Джеку Лондону и его героям, и именно тогда он, хлипачок, бегал к боксеру на тренировки. Спасался, как мог, не подозревая — и в цирк его прибьет оттого, что многое могли акробаты, дрессировщики, эквилибристы, могли, смели, одолевали.

Но вот перед ним явилось воплощение остойчивости, как бы выразился Шерохов, брат.

…Нет, не подумайте, будто я сразу так и поверил в это припоздавшее лет на пятнадцать, а то и все двадцать видение. Я мог бы ему сказать, что уже побыл без него котенком, даже не щенком, которого потащили топить. И топили. Но я булькал и… всплывал, опять уходил под воду с головой и шлепал лапками по воде. И выплывал. Не просто выплыл, а под воду сам уже погружался, чтобы подальше отплыть от моих преследователей. Одиночество детства штука занозистая, заковыристая, и если ты не оплошал головой, чувствами, то будет разматываться оно до скончания твоего маленького, персонального века.

…Да, возник брат, пусть и совсем иной, чем выдумывалось…

В конце концов Амо чуть и прихрабрился, решил показать свою цирковую марку, тоже обнял его за плечи и сказал Рубену:

— Сейчас я попрошу, чтобы меня отпустили с занятий, и мы пойдем посидим где-нибудь.

— Но я хотел бы познакомиться с твоею матерью, посмотреть, как ты живешь.

— Мы так и поступим, — согласился Амо, — только захватим по дороге угощение. Я же не подготовлен, такого гостя мы никак не ждали, а мама так совсем стушуется.

— Не стесняйся меня, о чем хлопоты?! Ты можешь теперь просто располагать мною.

— Но сперва я должен научиться располагать собой, — ответил тихо Амо.

Так началось получение наложенным платежом близкой родни.

Позднее Амо, отправившись на гастроли в Армению, узнал: в тех краях в почете и та родня, которая известна с колыбели, и та, какую прибило даже из-за моря. А встречи — это ритуал.

Между прочим, там многие считали, что ежели бабка знаменитого певца Шарля Азнавура, древняя старуха, здравствует в какой-то деревеньке, то и Азнавур всем армянам кровный, близкий родственник, впрочем, как и Горьки, художник, живший в Америке, сверхмодерновый и сильно талантливый. И уж конечно Сароян! Тот даже собственной персоной приезжал в Ереван и именно на эту тему толковал публично.

Но по дороге к себе домой Амо, преодолев смущение, поинтересовался: как же старший его брат узнал, что живет на этом свете младший? Да еще в Москве, в Марьиной роще?

Отец их странным, быть может даже таинственным, созданием был. Он, повар, женился на матери Рубена, потом, когда тому было вроде б около года, исчез. А мать, погоревав, возьми и выйди замуж за Саркисяна. Верного и интеллигентного. И вырос у них сын Рубен. А когда Саркисян умер, Рубен хоронил отца, усыновленный, и не ведал, что он плод другой недолгой любви. И по обычаю предков свято блюл все даты и рыдал с родственниками по отцу своему, пока один из сердобольных родичей не воскликнул:

— О Рубен! Зачем так беспощадно относиться к себе! Не оплакивай слишком горько того, кто лишь исполнил свой долг, воспитал честно сына своей жены. У тебя же есть собственный отец, то есть он был.

Рубен побежал к старушке матери, а случалось с ним редко, чтоб он проявлял нетерпение и так явно торопился. И она призналась во всем.

И тут сын выведал: настоящим его отцом был и вправду повар Гибаров. «Красавец, — как выразилась старушка, закатив свои исплаканные глаза, — и фантазер. Наверняка любил меня, и ты, Рубен, ему очень понравился, тогда тебе исполнился годик. Но отец твой твердил, что никак не может больше жить на одном месте, у него была ну прямо цыганская страсть к перемене мест, и так он прожил в своей первой семье, то есть с нами, почти целых два года!» И тут старушка рассказала Рубену — у него есть еще два брата. Когда родились они, Миша в Одессе, а позднее Амо в Москве, в доказательство большой преданности повар Гибаров извещал о том свою первую нареченную.

Едва открылась истина, Рубен посчитал необходимым немедля же выехать к младшему в семье, — тут он почувствовал всю ответственность, в известном смысле как глава рода.

Нет, он не унаследовал от отца ни авантюрную душу, ни привычку к бродяжничеству. Но Рубен сказал Амо, в отце, судя по всему, несомненно, таилось очарование, оттого-то всюду оставались жены и малые дети, а три брата, видимо, унаследовали его артистизм. Он, родитель, которого ни один из них не помнил и даже помнить не мог, одарил их сходством устремлений, пожизненным влечением к перевоплощениям и некиим сходным в чем-то рисунком характеров, впрочем, у Амо проявилось это позднее.

Рубен назавтра вылетел в свой родной Ереван, взяв с Амо слово, что тот обязательно в ближайшее полугодие постарается навестить брата и познакомиться с его семьей.

— В отличие от нашего предка, я чту превыше всего святыню семейной жизни.

Выражался Рубен, может, и чуть возвышенно, привычно взбираясь хоть и на невидимые, но достаточно ощутимые котурны.

Амо усмехнулся, не мог же он признаться вот так, с бухты-барахты этому, в сущности, вовсе чужому человеку, что сам-то он легковерен и влюбчив; впрочем, и до сих пор все еще любит одну девочку, хотя наверняка она уже давно чья-то мужняя жена, если только жива еще, то есть уцелела на этом белом свете. Слишком быстро она исчезла из Марьиной рощи. Ее мать, овдовев, переехала куда-то на Север, к сестре, а от самой Аленки пришло письмо-другое маленькому Амо, а потом след ее затерялся, но не простыл. Он и влюблялся в девушек, чем-то хоть отдаленно смахивающих на Алену.

Встреча с братом, разговор с ним всколыхнул самое затаенное, но не вызвал желания толковать об этом вслух, тем более с таким благополучным, уверенным в себе человеком, хотя, наверное, и широкодушным.

И снова Амо увидел себя подростком, который не раз чуть ли не с тоской думал: вот мог же у него на самом деле быть старший брат. Но еще чаще представлялось тогда, как он в одночасье лицом к лицу действительно сталкивается со своим братом, да еще и близнецом, только почему-то давным-давно запропастившимся. Иногда даже пытался говорить с этим близнецом вслух, играть с ним, как с надежным партнером, и выходило — тот уж всегда оказывался на подхвате.

Рубен не совпадал с вымыслами подростка Амо. И никак не втеснялась их встреча в грустноватые фантазии взрослевшего циркового Гибарова.

После ухода старшего брата все еще носился по комнате легкий запах чужих заграндухов.

Но именно после отъезда Рубена, в тот же вечер, Амо, встретясь с другом, режиссером Юбом, сказал: