Любовь Руднева - Голос из глубин

• Название: Голос из глубин
• Автор: Любовь Руднева
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1983

Известная советская писательница Любовь Руднева, автор романов «Память и надежда», «Коронный свидетель», «Странная земля» и других, свою новую книгу посвятила проблеме творческого содружества ученых, мореходов, изучающих Мировой океан. Жизнь героя романа, геофизика Андрея Шерохова, его друга капитана Ветлина тесно переплетается с судьбой клоуна-мима Амо Гибарова. Их объединяют творческий поиск, бескорыстное служение людям, борьба с инерцией, стереотипом, с защитниками мнимых, мещанских ценностей.

---

Андрей хохотал:

— Ну и компоновка!

— А вам не надоели псевдореалисты, которые не верят, что я могу по телефону прочесть любимой десять страниц кряду из «Прощай, оружие!» Хемингуэя, да еще наизусть. Какое ж детективное обстоятельство — высадили вас на берег Святой Елены на боте агента фирмы Соломон и К°, той самой фирмы предприимчивого Соломона, который, исхлопотав разрешение, ринулся за сосланным императором и был его поставщиком. Даже рассмотрел на вашем слайде его вывеску — Соломона на одной из трех улиц Джеймстауна… Сюжет! А? — Амо прочертил перед собою зигзаг и воскликнул: — Чего стоит лестница святого Якова и семьсот ступеней, по которой поднимается неутомимый герой!

А запись о документах Вест-Индской компании, вездесущей, акульей, предприимчивой, владевшей островом?

А лунный пейзаж на склоне вулкана, то есть острова? Больше ни словечка, но я вижу, Рей, вижу, как будто там прошлялся босиком по океану вслед за судном. Так ваши скучные, рабочие записи с вкраплениями отдельных живых фраз и есть босой ход по волнам. Вот что имели в виду сочинители древности о хождениях по водам.

И в заключение моего монтажа ваших записей вписываю, то есть повторяю, фразу Наполеона:

«Все высокое искусство заключается в умении сосредоточить в нужный момент и в нужном месте больше сил, чем есть в этот момент в этом месте у противника».

У вас, Рей, больше сил, чем у противника. Вы огнедышащая материя под защитным обликом северянина.

Он шел не отставая, не прибавляя шага, хотя у Андрея ноги были длиннее и шагал он крупно.

Уже обошли вокруг пруда, посидели на поваленном дереве.

Шерохов подробно рассказал Амо, как провел он вместе с капитаном время у шипшандлера Хезуса в Лас-Пальмасе и сожалел, что не оказалось с ними Гибарова.

— Я б дорого дал, чтобы вы посмотрели вместе с нами импровизации его детей — карнавал в миниатюре.

— Что ж, я на верном пути, сжимая свои поначалу большие композиции до размера миниатюр и подглядывая всюду, где представится случай, шутки и казусы, свойственные свычаям-обычаям дальних и ближних. Самонадеянно рассчитывал, вернувшись, вы кое-чем вооружите и меня. И не ошибся.

Амо привстал, раскинул руки, резко бросил их вниз, и, уже вытянув перед собою, он и сам вытянулся во весь рост, чуть больше скруглил пальцы, будто крепко-накрепко удерживал обеими руками округлый скользящий предмет. Потом это объемное, ухваченное им завибрировало в его руках, пытаясь высвободиться. Но Амо не выпускал огромную «змею», то чуть пригибаясь, то вновь расправляя плечи.

Андрей уже знал, Гибаров двукратно в день не только занимался йогой, но выполнял и движения «змея», и другие упражнения, не давая себе спуска.

— Ну, отпустил змея, теперь готов шагать в глубь ваших джунглей. А испанский карнавал я б посмотрел в натуре, вру, я б хотел в нем и участвовать. И в итальянском тоже. Только и пробавляюсь, когда выпадает время, тем, что ухватываю зрелища эти по документальному кино. Не густо, но иной раз в карнавальной толпе шибанет мелькнувшая масочка или жест, а то и нехитрый реквизит какого-нибудь паяца или его подружки.

— Паяца? Мне присвоено это звание как раз вчера.

Шерохов прижмурился, повел плечом и наклонил голову, — привычный тик, но Амо словно кто-то ударил, так давно он не видел этой быстрой судороги войны.

— Что ж, у Гарсии Лорки, кажется, роль паяца иную ночку исполняет луна. Тут замешаны крупные силы природы, в превращениях маленького паяца. Мещане, осердясь, талдычат его имя как ругательство, не догадываются притом, какой комплимент они отвешивают тому, кого пытаются унизить.

Амо захотел отвлечь Шерохова от неприятных воспоминаний о вчерашнем столкновении. Он наклонился, сорвал незабудку, протянул Андрею.

— Еще раз с приездом, Рей. Опять встретились, или, как говорит моя Ярослава, дожили до встречи. Вот ведь какая удача. А я что-то сегодня все по цветам ударяю. Только остается еще, ко всему моему прочему, заняться икебаной — составлением букетов на японский манер. Признаюсь, такое занятие меня слегка интригует: говорящие цветы, цвета.

Андрей кивнул.

— Мне повезло, я видел у своих друзей, океанологов из Токио, Иокогамы, как их жены и дочери составляли букеты, икебана выглядит как сочинение цветовой композиции и умиротворяет.

Они обогнули небольшое болотце, собирая для Наташи букетик незабудок.

— После рейса и верно как-то все укрупняется, приобретает значение хоть маленького, но события. Вы правы, Амо, поудивлявшись там на гигантские реликтовые маргаритки, с тихой радостью наблюдаешь здесь голубую нежность крохотных незабудок.

Амо протянул Шерохову букетик, чтобы он присоединил его к своему.

— Рей, я углядел, есть таинственный смысл в одном колечке, глянь — на него нередко нацепляется другое, там, и оглянуться не успеешь, третье и четвертое, и вот уже возникает цепочка событий ли, происшествий, чудес, а то и зол. Я ж не ожидал, что мы с вами попадем в гости к этим крохотным девчоночкам с голубыми глазами. Но еще позавчера, представьте, подарила мне девочка-подросток, конопатенькая и неловкая, незабудки!. И, хоть случилось это у цирка, мне сделалось просторно, вроде б обступили меня враз малые полуболотца, ну, вроде такого, от которого мы сейчас отошли. И увидел я как бы изножья предрощинские и себя самого, лет эдак трех-четырех. Всем лицом приник я к растущим незабудкам, стоя перед ними на коленях. Легонького, меня терпела мать сыра земля. А я не смел разорвать их, незабудок, связь с мокрой, вязкой почвой, унести их с собою. Гладил одним пальцем их овальные, с заострениями на конце лепестки.

Учился в ту пору раннему счету — пять. Всегда пять, пять крохотных небес с внутренней звездочкой, чуть играющей в желтизну. Я еще маленьким понимал силу незабудкиных небесностей. И запах вбирал, заглатывал, медовый, нектарный. Никогда не было мне грустно на них смотреть, а вымывали они своим светом-запахом грешное, что вступало в малое мое существо.

Томления взрослого парня нападали на меня, четырехлетнего, влюбленность и ревность. Потом понял я — грехи такие рано сунули мне злокозненные музы в плетеную корзину-колыбель, если уж доверять старопрежнему. А отчего бы нет? Потомку скоморохов российских надобно дорожить своей московитостью и тем, что сберегла для своего сына-пасынка вроде б и руганная мною, но и щедрая на доброту Марьина. Я ж наоткрывал там свои крохотные Америки. И колыхание незабудочье, почти волнового звучания. Есть же своя музыка и у малых болотц. Может, и хорошо, что в раннем детстве меня подолгу упускала из виду мама, она ж рушилась от усталости, едва возвращалась с поденки, и я рано уже совершал свои путешествия по Марьиной роще.

— Как я давно понял, Амо, они сто́ят иных странствий.

Шерохов и Амо меж тем вышли на прогалину, где кто-то сбил самодельную, неструганую скамеечку, и присели.

Амо все-таки пытался Андрея вернуть к рейсу, но Шерохов возразил:

— На сегодня дайте мне отпущение, и не грех побаловать друга вашими рассказами. Мне надо войти в свою колею, а в последние год-два это получается не сразу, больно не простую обстановку я нахожу по возвращении в институте. Так что выручайте, Амо. Вернемся лучше в ваши, а теперь, мне чудится, и немного мои, марьинорощинские «свояси». Я ж там бродил в юности тоже, но извне того не увидишь, не рассмотришь, что и как вылеплялось в домушках самого пестрого населения.

Амо отломил длинный прутик, «украл» его у засыхающей липы, вытащил небольшой, с черной ручкой перочинный нож, хитро подмигнул ему и тихо обещал прутику:

— Я из тебя сделаю коня моего детства, верхом на тебе поскачу, только чуть побелеешь ты у меня. Мне снились белые лошади, потому что первая дружба с конягой случилась именно с белой. И поскачу я в страну своего детства.

Андрей смотрел, как пронесся мимо него Амо на воображаемой лошади, прутик он уже закинул, а держал коня за уздечку, одновременно изображая всадника и лошадь. Только верхняя часть торса его то чуть откидывалась назад, то, наоборот, пригибалась к голове коня, а ноги то переступали, как передние ноги лошади, то били о землю нетерпеливо, то лошадь отправлял всадник движением воображаемой уздечки вскачь.

Еще через несколько минут Амо уселся на скамейку и предупредил, серьезно и задумчиво глядя на Андрея, будто определяя наново, каков слушатель маленьких историй, не смахивающих ни на одну из предыдущих, когда-либо услышанных Шероховым от него:

— Мы отправляемся в рейс. Начальник экспедиции на этот раз Амо Гибаров, мальчишка. Чур, рассказ ведется в третьем лице, чтоб и я мог вместе с вами следить за всеми перипетиями не дублируемого никем рейса. Хватит ли у вас терпения, многоуважаемый доктор географических наук Шерохов? Можете по своему обыкновению не отвечать, хватит. Кое-какие маленькие совпадения наверняка найдутся с вашим детством, хотя оно проходило лет на десять раньше. Но в остальном, ручаюсь, даже по старым мотивам окажется вышиваньице на свой салтык.