Сергей Шокарев - Повседневная жизнь средневековой Москвы

• Название: Повседневная жизнь средневековой Москвы
• Автор: Сергей Шокарев
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: История
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-235-03540-9

Столица Святой Руси, город Дмитрия Донского и Андрея Рублева, митрополита Макария и Ивана Грозного, патриарха Никона и протопопа Аввакума, Симеона Полоцкого и Симона Ушакова; место пребывания князей и бояр, царей и архиереев, богатых купцов и умелых ремесленников, святых и подвижников, ночных татей и «непотребных женок»... Средневековая Москва, опоясанная четырьмя рядами стен, сверкала золотом глав кремлевских соборов и крестами сорока сороков церквей, гордилась великолепием узорчатых палат — и поглощалась огненной стихией, тонула в потоках грязи, была охвачена ужасом «морового поветрия». Истинное благочестие горожан сочеталось с грубостью, молитва — с бранью, добрые дела — с по­вседневным рукоприкладством.

Из книги кандидата исторических наук Сергея Шокарева земляки древних москвичей смогут узнать, как выглядели знакомые с детства мес­та — Красная площадь, Никольская, Ильинка, Варварка, Покровка, как жили, работали, любили их далекие предки, а жители других регионов Рос­сии найдут в ней ответ на вопрос о корнях деловитого, предприимчивого, жизнестойкого московского характера.

---

Это подтверждают и документы, рассказывающие о семейных конфликтах. В 1612 году крестьянин Беляйка Артемьев жаловался архиерею, что его жена ушла из дома к отцу, прихватив с собой имущество. Когда незадачливый супруг попытался вернуть свою вторую половину, его избили отец и братья беглянки. Аналогичный случай произошел в 1626 году. Кирилл Григорьев жаловался на сноху, ушедшую от сына и забравшую с собой общее добро. Другая челобитная повествует о многолетнем конфликте в семье приходского священника. Его сноха Анна уходила из мужнего дома аж четырежды и каждый раз не с пустыми руками. Батюшка утверждал, что к снохе относились хорошо и не били ее, но она всё равно возвращалась к родителям, поскольку не любила супруга. Еще один жалобщик, Григорий Вологжанин, натерпелся от своей жены Матрены — та продавала его дворы, присвоила его деньги, грозила убийством, а затем ушла{600}. То, что эти случаи происходили не в Москве, сути не меняет — документы свидетельствуют, что женщины XVII века были готовы на бунт против законных мужей. Впрочем, неменьшее число челобитных содержит жалобы жен на избиения и притеснения со стороны супругов.

Как уже говорилось, «Домострой» резко противоречит сообщениям иностранцев о том, что знатные женщины полностью удалены от любых дел и проводят дни в безделье и скуке. Еще более явственно проявляется роль женщины как помощницы, советчицы, а порой и соправительницы супруга в документах и частной переписке следующего столетия. Н.Л. Пушкарева справедливо замечает: «Сами обстоятельства — постоянные и частые отлучки мужей на “государеву службу” — заставляли “жен дворянских” подолгу выполнять функции управительниц поместий, показывая себя властными и расчетливыми домодержицами. В пользу этого говорит количество сделок второй половины XVII в., заключенных женщинами от собственного имени и по поручению мужа»{601}.

Сам факт существования во второй половине XVII века переписки между супругами свидетельствует о том, что женская грамотность в дворянской среде стала обыденным явлением. Сложнее что-то сказать о более раннем периоде. Послания, адресатами или авторами которых являются женщины, встречаются среди новгородских берестяных грамот. Очевидно, что умели читать и писать женщины в великокняжеской и царской семье. Об этом свидетельствуют духовные грамоты княгинь XIV—XV веков, собственноручные письма Ксении Годуновой, любовные письма царевны Софьи князю В.В. Голицыну, собственноручная переписка царицы Прасковьи Федоровны и ее дочерей и др. О грамотности святых жен — монахинь и подвижниц — рассказывают жития. Свидетельством распространения в XV—XVII веках грамотности среди простых москвичек являются женские имена, нацарапанные на кувшинах или бочках, обнаруженных при археологических раскопках в городе. Пометив свое имущество, горожанка уже не опасалась, что его уведет у колодца проворная соседка. К сожалению, таких данных немного, но для того, чтобы опровергнуть представление о «темноте» русских женщин, вполне достаточно.

Что касается «теремного рабства», то, по справедливому замечанию Н.Л. Пушкаревой, сама возможность такой изоляции женщины от окружающего мира существовала только в боярских семьях, поскольку обычные горожанки жили не в теремах и проводили дни в хлопотах по хозяйству. Исследовательница приводит весьма характерную приписку, сделанную в тексте одного из «Прологов» XV века неким священником: «Плечи болят. Похмелен… Пошел бы в торг, да кун нет. А попадья ушла в гости…»{602} Ясно, что командовала в этой семье жена — ушла в гости, не оставила мужу денег, чтобы вновь не напился, и тому ничего не оставалось делать, кроме как читать душеспасительные книги да жаловаться на судьбу Не менее показательны статьи «Псковской судной грамоты» того же времени, оговаривавшие право женщин… на «поле» — судебный поединок! Составители этого кодекса определили, что в случае, если на бой за правду выходят две женщины, за них не могут биться «наймиты» — нанятые бойцы{603}. Очевидно, что никаким «теремным рабством» в Пскове в XV столетии и не пахло, не говоря уже о том, что зрелище двух сражающихся псковитянок, несомненно, производило сильное впечатление. К слову, «поле» или «Божий суд» были средствами разрешения споров в первую очередь в феодальной среде, и поэтому выходившие на поединок дамы, скорее всего, относились именно к боярству.

Заточение в тереме боярынь XVI—XVII столетий также представляется спорным. Как уже говорилось, жены бояр и дворян принимали деятельное участие в управлении вотчинным и домашним хозяйством. Опасность сближения боярыни с первым лицом домашнего управления — ключником — метко подмечена в фольклоре, породившем образ «Ваньки-ключника, злого разлучника». Думается, такие сюжеты подбрасывала народным сказителям сама жизнь, ведь служилый человек часто подолгу отсутствовал дома, находясь в походах и «на службах». Однако оставим пока тему адюльтера и вернемся к общественному положению боярыни. Дворцовые разряды свидетельствуют, что жены бояр являлись обязательными участницами свадебных церемоний русских царей. Нельзя также забывать и о том, что они составляли придворный штат цариц и так же, как их мужья, регулярно являлись во дворец. Ходили знатные люди и в гости друг к другу, о чем свидетельствует «Домострой».

Получается, что на затворничество были обречены только девицы из знатных семей, что засвидетельствовали как иностранцы, так и Котошихин: «…а дочерей они своих девиц к гостем не выводят и не указывают никому, а живут те дочери в особых далних покоях». Таково было общее правило, но в реальной жизни дворянская девица могла обрести желаемую степень свободы — с вполне определенными последствиями. Тот же Котошихин отмечает, что на другой день после бракосочетания жених ездит «бить челом царю»; в случае же, если «невеста… девства своего не сохранила», одураченный муж и не думает показываться во дворце, «потому что уж царю до его приезду объявят, и он его к себе на очи пустить не велит». Несомненно, данная коллизия случалась крайне редко, но в самой ее возможности Котошихин не сомневался{604}.

Нельзя не сказать и о так называемом «поцелуйном обряде» — еще одном случае появления женщин в обществе, весьма удивлявшем иноземцев. Мейерберг рассказывает: «Всегда входит в столовую и жена хозяина в самой нарядной телогрее и во всём женском убранстве в сопровождении двух или многих прислужниц; она подает знатнейшему из собеседников чару водки, омочив в ней края своих губ. А пока пьет он, она поспешно уходит в свою комнату, надевает на себя другую телогрею и тотчас же приходит назад для исполнения такой же обязанности к другому собеседнику. Повторив этот обряд с каждым из прочих гостей, потом она всегда становится у передней стены: стоя там с опущенными на пол глазами и сложив по бокам свешенные вниз руки, она отдает терпеливые уста поцелуям собеседников, которые подходят к ней по степени своего достоинства и от которых так и разит неприятным запахом всего, что они ели и пили». Сходно с этим и описание Котошихина, знавшего, чем поразить читателей-шведов. Правда, беглый подьячий описывает ритуал в обратном порядке: сначала целование, а затем питье: «Обычай же таковый есть: пред обедом велят выходити к гостем челом ударить женам своим. И как те их жены к гостем придут, и станут в полате, или в ызбе, где гостем обедать, в болтом месте, а гости станут у дверей, и кланяются жены их гостем малым обычаем, а гости женам их кланяются все в землю; и потом господин дому бьет челом гостем и кланяетца в землю ж, чтоб гости жену его изволили целовать, и наперед, по прошению гостей, целует свою жену господин, потом гости един по единому кланяются женам их в землю ж, и пришед целуют, и поцеловав отшед потомуж кланяются в землю, а та, кого целуют, кланяетца гостем малым обычаем; и потом того господина жена учнет подносити гостем по чарке вина двойного или тройного з зельи, величиною та чарка бывает в четвертую долю квартаря или малым болши; и тот господин учнет бити челом гостем и кланяетца в землю ж, сколко тех гостей ни будет, всякому по поклону, чтоб они изволили у жены его пити вино; и по прошению тех гостей господин прикажет пити наперед вино жене своей, потом пьет сам, и подносят гостем, и гости пред питием вина и выпив [и] отдав чарку назад, кланяютца в землю ж; а кто вина не пьет, и ему вместо вина романеи, или ренского, или иного питья по купку; и по том питии того господина жена, поклонясь гостем, пойдет в свои покои, к гостем же, к бояроням, тех гостей к женам»{605}.

На первый взгляд не вполне ясно, как «поцелуйный обряд» мог сочетаться со строгостью древнерусских нравов. Разгадка лежит в средневековой трактовке поцелуя как знака внимания и уважения, бессловесного пожелания человеку быть целым (отсюда и само слово) и здоровым. Н.Л. Пушкарева пишет: «“Поцелуй” предполагал лишь прикосновение губами к губам, “дух в себе удержав”. Так должны были целовать друг друга соседи, побратимы, друзья, гости, а также все власть имущие (давно известно, что русская культура предполагала нормальность таких поцелуев между лицами одного пола, и выражали они признательность, соучастие, уважение и расположение)»{606}. Таким образом, «поцелуйный обряд» не носил никакого оттенка сексуальности, как бы этого ни хотелось видеть иностранным наблюдателям русской жизни.