Сергей Шокарев - Повседневная жизнь средневековой Москвы

• Название: Повседневная жизнь средневековой Москвы
• Автор: Сергей Шокарев
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: История
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-235-03540-9

Столица Святой Руси, город Дмитрия Донского и Андрея Рублева, митрополита Макария и Ивана Грозного, патриарха Никона и протопопа Аввакума, Симеона Полоцкого и Симона Ушакова; место пребывания князей и бояр, царей и архиереев, богатых купцов и умелых ремесленников, святых и подвижников, ночных татей и «непотребных женок»... Средневековая Москва, опоясанная четырьмя рядами стен, сверкала золотом глав кремлевских соборов и крестами сорока сороков церквей, гордилась великолепием узорчатых палат — и поглощалась огненной стихией, тонула в потоках грязи, была охвачена ужасом «морового поветрия». Истинное благочестие горожан сочеталось с грубостью, молитва — с бранью, добрые дела — с по­вседневным рукоприкладством.

Из книги кандидата исторических наук Сергея Шокарева земляки древних москвичей смогут узнать, как выглядели знакомые с детства мес­та — Красная площадь, Никольская, Ильинка, Варварка, Покровка, как жили, работали, любили их далекие предки, а жители других регионов Рос­сии найдут в ней ответ на вопрос о корнях деловитого, предприимчивого, жизнестойкого московского характера.

---

Еще одним безбородым государем был Лжедмитрий I, однако он имел на это право, будучи еще молодым человеком, — ему не было тридцати лет. На миниатюрах Лицевого летописного свода Иван IV до этого возраста также изображается без бороды. Безбородым показан на парсуне XVII века и герой Смутного времени, выдающийся полководец князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский, умерший в 24 года. Другой деятель Смуты, приближенный самозванца Михаил Андреевич Молчанов, согласно описанию участников русского посольства к польскому королю Сигизмунду III, был, напротив «возрастом не мал», но бороду не отпускал: «…ус чорн, а бороду стрижет, на щеке бородавка с волосы»{570}. Сподвижник самозванца стрелецкий голова Григорий Иванович Микулин также носил только усы — об этом свидетельствует его портрет, написанный несколькими годами ранее в Англии, куда Микулин ездил посланником. Очевидно, что в годы Смуты бритье бороды на польский манер распространилось весьма широко. Смута закончилась, но «бритобрадцы» не перевелись. Протопоп Аввакум вспоминал: «Василей Петрович Шереметев, пловучи Волгою в Казань на воеводство, взяв на судно и браня много, велел благословить сына своего Матфея бритобрадца. Аз же не благословил, но от писания ево и порицал, видя блудолюбный образ. Боярин же, гораздо осердясь, велел меня бросить в Волгу и, много томя, протолкали»{571}.

Волосы на голове, как правило, коротко стригли или же брили голову. Посол Священной Римской империи Даниил Принц из Бухова описывает внешность Ивана Грозного таким образом: «Борода у него рыжая (rufa), с небольшим оттенком черноты, довольно длинная и густая, но волосы на голове [он], как большая часть русских, бреет бритвой». О том же говорит Петрей: «Перед большими праздниками все они, высшего и низшего звания, кроме только таких, которые в опале у великого князя, снимают волосы с головы бритвою»{572}. Опальные бояре и дворяне в знак печали волосы не стригли и не брили. Не стриглись и во время путешествий. Как и в случае с бородой, здесь не было единого для всех правила или канона. На миниатюрах Лицевого летописного свода можно видеть изображения мужчин с волосами средней длины, духовенство вообще не стригло волосы. Обнаруженные в погребении царя Федора Ивановича волосы были длиной пять-шесть сантиметров. По-видимому, он стриг и бороду{573}.

Борода была не только украшением, но и воплощением мужского достоинства. Таскать или дергать за бороду значило нанести оскорбление. Царь Алексей Михайлович в гневе таскал за бороды провинившихся бояр. Иван Грозный был более жесток — в 1547 году приказал мучить псковичей, бивших челом на своего наместника, — «бесчествовал, обливаючи вином горячим, палил бороды и волосы да свечою зажигал и повеле их покласти нагых на землю».

Большая борода дополнялась «дородством», сочетавшим физическую силу и полноту. «Мужчины у русских, большею частью, рослые, толстые и крепкие люди, кожею и натуральным цветом своим сходные с другими европейцами», — пишет Олеарий. «Русские обыкновенно высокие, крепкие, дородные и статные молодцы», — замечает Петрей. «Надо отметить, что летом все ездят верхом, а зимой на санях, так что не совершают никаких упражнений, что делает их жирными и тучными, они даже почитают наиболее пузатых, зовя их Дородный Человек, что означает славный человек…» — вторит им Маржерет{574}.

Идеалом средневекового мужчины мог считаться царь Иван Грозный. По отзыву Даниила Принца, «он очень высокого роста. Тело имеет полное силы и довольно толстое». Этому описанию вполне соответствуют результаты антропологического исследования останков царя, проведенного М.М. Герасимовым и его сотрудниками в 1963 году: «Он был высок и дороден (рост — 178 см, вес — не менее 85—90 кг). Судя по степени развития рельефа костей скелета, он был очень силен, смолоду хорошо тренирован»{575}. Могучим сложением отличался и воевода М.В. Скопин-Шуйский. «Повесть о преставлении и погребении князя Михаила Васильевича Скопина-Шуйского» рассказывает: «И тогда привезоша гроб каменен велик, но ни той довляше вместити тело его, понеже велик бе возрастом телес своих, по Давиду пророку рече “паче сынов человеческих”»{576}. Не столь могуч, но также вполне близок к средневековому идеалу мужчины был царь Алексей Михайлович — по описанию Мейерберга, «статный муж, среднего роста, с кроткой наружностью, бел телом, с румянцем на щеках, волосы у него белокурые и красивая борода; он одарен крепостью телесных сил, которой, впрочем, повредит заметная во всех его членах тучность, если с годами она всё будет увеличиваться и пойдет, как обыкновенно, в живот; теперь он на 36 году жизни»{577}.

Конечно, далеко не каждый москвич, будь то боярин или посадский человек, отличался физической крепостью, но полнота и степенность были обязательны для вельможи. Фигуре соответствовала и важность — медленная походка, плавные движения, властный взгляд. Солидное положение бояр подчеркивалось и многослойной одеждой — кафтан[21], ферязь, шуба, — и высокими «горлатными» (сшитыми из куньего или собольего меха, взятого с горлышек зверей) шапками, и символами власти — посохами. Парадное одеяние патриархов и царей весило десятки килограммов, поэтому во время торжественных церемоний их вели под руки бояре, что и называлось шествием. Принадлежность к сильным мира сего определяла и внешний облик, и одеяние, и манеру поведения.

«Каждый ходил в приличном состоянию костюме, выступал присвоенной званию походкой, смотрел на людей штатным взглядом. Занимал человек властное положение в обществе — он должен был иметь властные жесты, говорить властные слова, глядеть повелительным взглядом, с утра до вечера не скидать с себя торжественного костюма, хотя бы всё это было ему тяжело и противно. Родился князем Воротынским — поднимай голову выше и держи себя по-княжески, по-воротынски, а стал монахом — так и складывай смиренно руки на груди и береги глаза, опускай их долу, а не рассыпай по встречным и поперечным, — пишет В.О. Ключевский. — Когда древнерусский боярин в широком охабне и высокой горлатной шапке выезжал со двора верхом на богато убранном ногайском аргамаке, чтобы ехать в Кремль челом ударить государю, всякий встречный человек меньшего чину по костюму, посадке и самой физиономии всадника видел, что это действительно боярин, и кланялся ему до земли или в землю, как требовал обычай, потому что ведь он — столп, за который весь мир держится, как однажды выразился про родовитых бояр знаменитый, но неродовитый князь Пожарский»{578}.

Важной особенностью средневекового мироустройства было господство мужчины не только в общественной и семейной жизни, но также в культуре и искусстве. Вся культура была мужским миром, итогом мыслительной и творческой деятельности мужчин (за исключением такого жанра декоративно-прикладного искусства, как лицевое шитье). Поэтому, читая отзывы иностранцев о грубых крепышах-бородачах, которыми представлялись западноевропейцам московиты, нельзя забывать о том, что мужчины средневековой России не только грудью стояли на защите Отечества, омываясь в крови, и строили крепости, храмы и дома, обливаясь потом, но также создали своими руками все произведения искусства и литературы той поры, которыми мы восхищаемся и поныне. Иконы и фрески Феофана Грека, Андрея Рублева, Дионисия, Симона Ушакова, «Слово о полку Игореве», «Задонщину», «Повесть о Дракуле», сочинения Андрея Курбского, Ивана Грозного, Авраамия Палицына, Семена Шаховского, протопопа Аввакума, Симеона Полоцкого — эти шедевры русской средневековой культуры были созданы мужчинами — «государями» того мира.

Облик средневекового москвича получился не столь ярким, как портрет москвички, следующий далее в нашем повествовании. Отчасти это объяснимо. Помимо того, что мужская природа проще и примитивнее женской, последняя была предметом дискуссий, изысканий и специальных сочинений. Понятие «муж» не требовало особых комментариев. «Муж» господствовал внешне, он всегда был на виду, тогда как женщина, скрываясь в его тени, оставалась загадочной фигурой, объяснения которой сами же мужчины и предлагали.

О злых и добрых женах

В древнерусской духовной литературе созданное монахами учение о «злых» и «добрых» женах претендовало на понимание женской природы. К счастью для наших предков, аскетическое представление о женщине не принималось как безусловное руководство к действию. Несмотря на явное неравноправие полов, положение женщины в средневековой Москве всё же не было столь унизительным, как это представлялось историкам XIX века, например Н.И. Костомарову, писавшему: «Русская женщина была постоянною невольницею с детства и до гроба»{579}. Исследования последних лет показывают, что семейный и общественный статус женщины на протяжении средневекового периода российской истории претерпевал существенные изменения. Господство того уклада, который можно условно назвать «теремным рабством», одновременно с активной проповедью женофобии приходится на весьма недолгий срою середину XVI — первую половину XVII столетия{580}. Впрочем, и в этот период, как свидетельствуют разнообразные источники, женщина не являлась такой уж бесправной и забитой.