Валентин Берестов - Избранные произведения. Т. I. Стихи, повести, рассказы, воспоминания

• Название: Избранные произведения. Т. I. Стихи, повести, рассказы, воспоминания
• Автор: Валентин Берестов
• Издательство: Издательство имени Сабашниковых, Вагриус
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1998
• ISBN: 5-8242-023-8

Имя Валентина Берестова широко известно читателям. Двухтомник избранных произведений — итог его многолетней работы в литературе. В первый том вошли ранние стихи, повести и рассказы об археологах, мемуары о детстве и другие сочинения.

---

Вот несколько предположений, высказанных Юрием Александровичем, знатоком древних верований и обрядов.

5

Итак, ворота слишком узки. Это скорее калитки шириной около метра. Башни, в сущности, вовсе не башни. За невысокими валами не укроешься от врагов.

Не убежище, а символ убежища. Не крепость, а ее модель. Но модель, по замыслу строителей, действующая. Она что-то защищала, от чего-то оберегала, кого-то прятала.

За стенами крепости курганы, то есть дома ушедших людей. Людей, которых наделили воображаемой жизнью в потустороннем мире, проще говоря на том свете. Чтобы они не испытывали голода и жажды, им дали еды и питья. Чтобы они не оказались беспомощными, живые оставили им оружие и соорудили вот эти крепости. Значит, и на том свете могли происходить некие грозные события.

Тревога! Обитатели страны теней бегут из домов-курганов и прячутся здесь, в родовом убежище, за стенами и башнями. Безмолвные и невидимые, они заполняют всю крепость и вместе пережидают беду, отсиживаются в осаде, ведут бой с незримой опасностью, неведомыми силами. Потомки же не только возвели для них крепость, но и заколдовали ее особыми обрядами, придав стенам и башням магическую, сверхъестественную мощь. Если так, то мой двор — крепость, которую живые ухитрились построить на том свете.

Однако могло быть и наоборот. В крепости была заперта и осаждена нечистая сила, а заколдованные стены ограждали от нее весь окружающий мир. Сюда, как в тюрьму, загоняли злых духов.

Это происходило, должно быть, таким образом. Во двор вносили тело покойного. Тело, еще не покинутое душой. В бой за эту душу вступали добрые и злые силы. К сожалению, злые силы обычно отличаются большей активностью и целеустремленностью. Они целыми легионами устремляются к телу, роятся над ним, норовят схватить беспомощную душу. Тут-то они и попались! Жрецы «запирают» крепость, и нечисть оказывается в ловушке. Теперь уж ей не до поживы, только бы вырваться наружу!

Но жрецы, так сказать, прекрасно оснащенные для борьбы со злыми духами, отважно входят в крепость, точно и добросовестно творят таинственные обряды и этим обезоруживают запертую в ней нечистую силу. Спасенная душа в окружении добрых духов радостно вступает в мир иной, а злые духи разлетаются кто куда — залечивать раны.

Еще один вариант. Главное в крепости не стены, не двор, а ворота. Недаром их роль подчеркнута двумя парами массивных башен. В таком случае двор — нечто вроде чистилища. Войдя в одни ворота, покойный навсегда становится чужим миру живых. Во дворе жрецы готовят его к вступлению в иную жизнь. А когда его выносят через другие ворота, это означает, что он перешел грань потустороннего мира, что он уже на том свете.

6

Мы столько говорили о колдунах, покойниках, злых духах и нечистой силе, что Жаниберген совсем приуныл. Кое-что он пересказал Мадамину. Старик относился к нашим разговорам скептически. Казалось, он знает истину, неведомую нам. И, наконец, Мадамин ее открыл.

Большие курганы — всего-навсего юрты. Исполинские юрты богатырей. Вот он, самый высокий, с седой верхушкой — дом Кер-оглы, героя туркменского эпоса. Здесь он отдыхал и наигрывал на комузе. У богатыря и струны богатырские — они были далеко слышны отсюда. Другие курганы — шатры младших богатырей, спутников Кер-оглы.

В укрепленных дворах жили рядовые воины и слуги. Вот и все. Так рассказывают старики значит, так оно и было. И начальнику незачем ломать голову.

Бывают случаи, когда благодарные читатели ставят памятники литературным героям. Туркмены же сделали такими памятниками множество заброшенных в пустыне крепостей. Из книг Толстова я знал, что по меньшей мере шесть средневековых крепостей были, например, посвящены бессмертным влюбленным Шах-сенем и Гарибу. В их числе Ширван-кала и Шемаха-кала, которые видны с Чаш-тепе. Это и есть царство Ширван-Шемаха, куда бежал Гариб после ссоры с возлюбленной, хотя настоящие Ширван и Шемаха находятся в Азербайджане. Пустыня стала местом действия любимой поэмы, а крепости превратились в величественные театральные декорации. Целая зачарованная страна была отдана во владения поэзии. Уверен, что караванщики и чабаны временами слышали звон богатырского комуза с вершины того кургана, где, по словам Мадамина, жил Кер-оглы.

Итак, наши курганы были для тех, кто живет внизу, как бы громадным залом литературного музея, развернутой иллюстрацией к хорошо знакомому эпическому сказанию, миром хоть и сказочным, но с детства родным и близким.

А нам за образами богатырей, о которых рассказывал Мадамин, виделась память об исчезнувшем воинственном и сильном народе. Курганы безмолвны, но вокруг них все-таки витал далекий отголосок ушедшей жизни, отголосок истории.

Глава пятая

1

Всякая настоящая работа таит в себе противоречия: она и отделяет вас от людей, и по-новому связывает с ними. Даже если между вами и миром стоят серые валы и башни.

Все, что я мог сделать со своей крепостью, уже сделано. Остались только три кургана, каким-то образом оказавшиеся внутри ограды. В чем причина? То ли назначение двора было забыто. То ли решили похоронить кого-то прямо в «чистилище», внутри заколдованных стен. Почему? За какие заслуги или провинности? А может быть, род, которому принадлежали и укрепленный двор, и курганы вокруг него, оторвался от своего племени, ушел куда-то, создал себе иную святыню и там, на другой земле, воздвиг исполинский курган своему вождю? Или же этот род был полностью разгромлен в каком-то сражении, и некому стало заботиться о могилах предков, и в ограде стали хоронить чужих?

Так или иначе, но курганы внутри ограды нарушали установленный порядок.

Зато сами они были воздвигнуты по всем правилам: тут и ров, пробитый в песке и камне, и «стол», и углы, ориентированные по странам света. Ограблены курганы тоже по всем правилам, то есть до основания.

По всем правилам я их и копал, сначала одну половину, потом другую, потом снимал разрез и, наконец, сносил бровку, делившую курган пополам. Мне уже было не до бесед с Мадамином и Жанибергеном. Теперь и во время перекуров мы разговаривали только о работе.

Работали в перчатках. Каменная крошка, из которой состояла насыпь, могла бы в кровь ободрать руки.

Я уже свыкся с полным отсутствием находок и работал, как говорил Жаниберген, с музыкой: я все время что-нибудь напевал, мурлыкал, насвистывал. Говорят, что теперь и в цехах работают под музыку, — это повышает производительность труда. Во всяком случае, это не казалось странным моим рабочим, и я не стеснялся мурлыкать в их присутствии.

Работа отделяла нас не только от всего мира, но и друг от друга. Но в то же время связывала настолько, что мы понимали друг друга почти без слов.

Работа, как сказано выше, уводит от людей и снова приводит к людям. Сколько раз соединяла она меня с новыми друзьями, вводила в новый круг дел, забот, книг, мыслей и чувств, незаметно заставляла по-новому видеть мир. Да и самого меня делала другим.

Я люблю это чувство сосредоточенного уединения и нового, глубокого единения с миром. Оно очень близко к моему представлению о счастье.

Но я и сам не заметил, как мое рабочее уединение было нарушено. Теперь, начав мурлыкать любимые мелодии, я смущенно озирался по сторонам: нет ли посетителей.

«Взрывая, возмутишь ключи», — сказал Тютчев.

Наша работа на Чаш-тепе оказала какое-то влияние на мир, раскинувшийся у подножия плато, стала для него событием, смысл которого мы поняли не сразу, связала нас с людьми, живущими там.

С каждым днем на раскопках появлялось все больше и больше местных жителей. Они ни о чем нас не спрашивали, только брали по горсти земли из отвала, разминали ее пальцами, разглядывали серую пыль и белую каменную крошку.

К нам приезжали на верблюдах, на велосипедах, на мотоциклах, на осликах, в легковых машинах и в грузовиках. На рассвете и на закате чабаны норовили провести стадо мимо наших раскопок, чтобы по пути бегло взглянуть на них.

Однажды я наблюдал такую сцену: к нам спешили два приятеля, один на осле, другой на велосипеде. Один изо всех сил гнал ишака, другой, наоборот, притормаживал велосипед. При этом оба ухитрялись вести оживленную беседу. Но вот приятели подъезжают к нам, здороваются, трогают выброшенную землю, прощаются и уезжают, притихшие и взволнованные. Это был какой-то необычный интерес. Местное население всегда привлекают к нам находки. А сейчас людей тянуло на наши печальные раскопки не что иное, как именно вот это упорное, тотальное отсутствие каких бы то ни было находок.

Какие ключи возмутили мы, взрывая своими ножами и лопатами скудную каменистую землю?

Казалось, жители знают нечто такое, чего не знаем мы. У меня было чувство, что они ясно представляют, чем кончатся наши раскопки. Один толстяк в мятом пиджаке, из нагрудного кармана которого выглядывало четыре авторучки, не выдержал и сделал нам следующее заявление: