Юзеф Крашевский - Сумасбродка

• Название: Сумасбродка
• Автор: Юзеф Крашевский
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1987

«Сумасбродка» — социально-психологический роман классика польской литературы Юзефа Игнация Крашевского (1812-1887).

---

Безмерно удивленный таким поворотом, француз рассыпался в выражениях благодарности.

— Тсс, хватит! Садитесь, — прервала его Зоня, — до этого, может быть, еще очень далеко, может никогда и не дойти… Но если вы любите, докажите свою любовь ожиданием. Кто знает? Ждать любя — это большое наслаждение, — прибавила она иронически, — я на себе это испытала, когда влюбилась в Эвариста.

Затем прекрасная Титания быстро перевела разговор на другой предмет, начала рассуждать о новом общественном строе, о реорганизации брака и семьи по новым принципам и больше не дала французу говорить о любви. На прощание она протянула ему для поцелуя руку.

— Итак, вы велите мне ждать? Позволяете надеяться? — воскликнул д'Этонпелль.

— Я хочу, чтобы мы поняли друг друга, — сказала Зоня, глядя ему в глаза. — Я безумно люблю Эвариста и сомневаюсь, что смогу еще раз так полюбить, но может настать минута… минута пресыщения, каприза, тогда…

Как положено французу, д'Этонпелль услышал в этом признании больше, чем было сказано, поскольку придерживался теории, согласно которой женщины выдают Свои чувства лишь наполовину, и вышел осчастливленный.

Когда через несколько часов пришел Эварист, Зоня бросилась его обнимать.

— А знаешь, знаешь, — восклицала она хохоча, — тут был д'Этонпелль и, упав на колени, объяснялся мне в любви!

Эварист гневно нахмурился.

— Ты должна была показать ему на дверь! — крикнул он.

— Стыдись! Почему же? Любить может каждый, это чувство непроизвольное, стихийное. Разве он виноват, что влюбился в меня, разве я виновата, что люблю тебя? Я над ним посмеялась, но и не думаю из-за этого терять знакомство, которое меня развлекает.

И заметив, что Эварист продолжает хмуриться, Зоня прибавила:

— Послушай-ка! Ты должен знать, что Зоня никогда не изменит; измена — это трусость и подлость, а я не трус и у меня есть чувство собственного достоинства. В тот день, когда я перестану тебя любить и полюблю другого, я скажу тебе об этом так же открыто, как говорю теперь.

Подавать к столу!

* * *

Уже все замиловские соседи знали, по какой причине Эварист так затягивает свое пребывание в Киеве, одна мать ни о чем не догадывалась. Свято веря всему, что он писал в оправдание своей задержки, она не раз говорила соседкам о всяких трудностях, которые его там держат, а жалостливые дамы опускали глаза и ничего не отвечали.

Должно быть, сама судьба решила поразить бедную женщину известием, к которому она была совсем не подготовлена.

Как мы уже говорили, Эварист не хотел брать лишних денег у семьи, опасаясь привлечь внимание к своим чрезмерным расходам, поэтому он занимал у ростовщиков и делал долги.

Зоня, привыкнув жить на широкую ногу, совершенно не умела обращаться с деньгами; у нее бывали капризы, мимолетные, но обычно очень дорогие. Главным поставщиком денег у Эвариста был некий Лейзор Цудновский, часто ездивший в Киев и искавший любой возможности заработать.

Лейзор, однако, никак не мог понять, почему сын хорунжего, человек с состоянием, не имел другого кредита и платил такие большие проценты. Это его беспокоило. В конце концов он пришел к убеждению, что, должно быть, плохи дела в Замилове, он, видимо, переоценил покойного хорунжего, а в таком случае капитал, которым он ссужал сына, мог подвергаться опасности.

Вдобавок Лейзору срочно понадобились деньги для какой-то спекуляции, и он стал настойчиво требовать их с Эвариста. Денег Эварист вернуть не мог, предлагал повысить проценты. Лейзор испугался.

Когда ни просьбы, ни угрозы, ни настояния не помогли, он решил обратиться к пани Эльжбете.

Ничего не говоря Эваристу, молчком, Лейзор направился в Замилов. Человек он был страшно запальчивый, а когда речь шла о деньгах, не считался ни с чем на свете. В один прекрасный день пани Эльжбете доложили, что Лейзор Цудновский, о котором она никогда не слышала, хочет срочно поговорить с ней о делах. Старушка удивилась, однако спокойно вышла в столовую, где уже нетерпеливо поджидал ее Лейзор, которого даже эта небольшая задержка привела в раздражение. Его жгла тревога — капитал!

— Я — Лейзор Цудновский, — сказал он с поклоном, очень громко и смело. — Пани меня не знает, но сыну пани я, по его желанию, оказывал услуги, у меня к нему счет, большой счет, я не могу получить с него денег и должен обратиться к вельможной пани.

— Что, что? — крикнула старушка, не помня себя от удивления. — Как мог мой сын нуждаться в деньгах, если в его доме их сколько угодно? Что это? Какое-то мошенничество?

Лейзор возмутился.

— Это я мошенник? Я не мошенник, — крикнул он, — да что тут долго говорить, у меня же есть векселя, подписанные его рукой…

— Этого быть не может, — воскликнула пани Эльжбета, — это, наверно, фальшивые векселя, моему сыну не надо было одалживать…

Еврей при слове «фальшивые» дернулся как ошпаренный.

— Фальшивые? Что значит фальшивые? Мне еще никто и никогда не говорил такого! Я в жизни ничего не подделывал…

Дрожащими руками он развязывал кошель и, уже не управляя языком, продолжал:

— Сын пани много тратит на свою любовницу, может, он не хочет, чтобы пани об этом знала.. — Такая жизнь дорого стоит! Много, много тратит, и нечему удивляться…

Пани Эльжбета сначала не поняла.

— Что ты плетешь, человече?

— Да? — огрызнулся Лейзор. — Так я подделываю и плету, и не могу получить свои деньги, и еще должен такие слова выслушивать! Вы, пани, разве не знаете, что он как муж с женой живет с той панной, сестра которой при вас состоит? Весь мир это видит и знает.

Пани Эльжбета пошатнулась, ухватилась за стол и из груди ее вырвался крик, полный такой боли, что Мадзя в старая служанка тут же вбежали, испуганные, в комнату и не дали ей упасть.

Только теперь у Лейзора открылись глаза на то, что случилось. Ему велели ждать в передней, пока пани не придет в себя.

Немного времени на это понадобилось, огромная энергия и сила характера тотчас заставили ее очнуться. Не уронив ни единой слезы, не сказав лишнего слова, пани Эльжбета перекрестилась и приказала позвать еврея в столовую, а Мадзю и служанку отправила. Ей только пришлось сесть на стул, ноги ее не держали.

Вошел Лейзор, поостывший, смущенный.

— Извините, вельможная пани, — начал он.

— Сколько с нас причитается? — спросила старуха. — Векселя попрошу.

Еврей подошел и положил бумаги на столик.

— Сейчас все будет оплачено, — продолжала хозяйка слегка дрожащим голосом. — И не думай, уважаемый, что ты первый пришел ко мне с этим поклепом, я и раньше все хорошо знала. Моему сыну не в чем себя упрекнуть, он спасал свою бедную родственницу, а злые люди его чернили. Больно было оттого, что ты смел повторить мне это.

— Вельможная пани… — снова заговорил было Лейзор.

— Нам не о чем говорить, хватит, — прервала его старуха повелительным тоном, — хватит, ни слова больше. Бери, сударь, деньги, а если вздумаешь распространять клеветнические вымыслы, знай, что я не оставлю это безнаказанным, я уж найду средстве…

Лейзор попытался вставить слово, но она не позволила.

— Хватит! Ничего не хочу слышать.

Кассу она держала у себя и, кликнув Мадзю, дала ей ключи. Сумма, причитавшаяся Лейзору, составляла около шести тысяч рублей.

— Принеси мне шкатулку, — сказала старуха перепуганной воспитаннице, которая уже догадывалась о катастрофе.

На глазах у не смевшего уже и рта раскрыть Лейзора пани Эльжбета достала толстую, тысяч на сто рублей, пачку, отсчитала из нее то, что следовало, и, убрав вексель, презрительным движением бросила деньги на стол.

— Всего хорошего, — кивнула она еврею, показывая на дверь.

Тот попробовал еще что-то сказать, но рука, указующая на дверь, не опускалась. Только когда этот свидетель вышел, бедная женщина расплакалась, однако Мадзе так ничего и не сказала, не пожаловалась, молчала как заклятая.

После обеда она велела приготовить все для поездки, не объясняя ни куда, ни зачем хочет ехать. Распоряжения отдавала с сухими глазами, сдержанным голосом.

— Тебе нет нужды ехать, — сказала она бледной, испуганной Мадзе, — со мной поедет служанка. Я надеюсь скоро вернуться и не хочу, чтобы ты напрасно мучилась в дороге.

Она поцеловала ее в голову и уронила две-три слезинки. Не догадывалась Мадзина опекунша, что бедняжка все впала, только от нее же и таилась.

— Пани, милая, — осмелилась тихо возразить Мадзя, — я ведь могла бы пригодиться в дороге или там, на месте. Саломея не всегда здорова, у нее часто голова болит…

Старуха посмотрела на Мадзю.

— Нет, дитя мое, будет лучше, если ты останешься дома. Поверь мне и не спрашивай больше.

Мадзя, которой было страшно и горько отпускать свою опекуншу одну, с плачем бросилась к ее ногам.

— Милая моя пани, — восклицала она, рыдая, — не щадите вы меня, не жалейте ангельским своим сердцем. Я все знаю… Я уже давно ношу в себе эту боль… Позвольте мне отслужить за измену той, неблагодарной…