Вера Кудрявцева - Летний дождь

• Название: Летний дождь
• Автор: Вера Кудрявцева
• Издательство: Средне-Уральское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1988
• ISBN: 5-7829-0012-3

В книгу вошли широко известные и полюбившиеся читателю произведения из книги «В лес по ягоды зимой», а также новые. Писателя глубоко волнует сложность человеческих отношений, особенно детей и взрослых, острые моменты решений, нравственного выбора.

---

— Афонька Оглобля, — помогла вспоминать и старуха деда Пётры. — Митька Ватяк…

— Да, текет время, текет и утекает…

Из механизаторов выбрал Анатолий Егора. Тот немного поартачился, согласился. И пока ждал его Анатолий в горнице, все нашептывала трактористу дородная его жена:

— Костюм-то надень кримплиновый! Да медали не забудь!

— Дак там, поди, не видно будет, кримплиновый не кримплиновый, — посмеивался в ответ Егор. — Не костюм пришли рисовать — человека, поди…

А сам волновался, поправлял галстук. Пока прихорашивался муж, выбрала Даша минутку, спросила Анатолия:

— Здесь жить станете или в город увезете нашу Аннушку?

Смутился от ее вопроса Егор, заторопился загладить промашку жены:

— Легко сказать — в город! Кто где, поди, родился, там ему и место. Оторвешься — намаешься.

Заглядывала украдкой через плечо Анатолия Даша: что, мол, там получается, такой ли ее муженек, похожий ли? И посмеивалась, прислушиваясь к беседе: знала, о чем речь пойдет.

— …По себе знаю, — продолжал Егор. — Как-то сорвался. Да что, мол, я как привязанный! Попробую другой жизни! А уж Федька был, сынок. Между прочим, тоже художествами этими увлекается, Анна его с панталыку сбивает… Да, наладился я было, эта, — кивнул на жену, — ни в какую. Она у меня хоть и тихоня, а скажет — отрежет. Ну, отправился. Один. Так-то, мол, поди, еще лучше…

Усмехнулась дородная его тихоня.

— Профессия наша такая — везде нужны. Устроился. Отвели мне угол в общежитии — воля! Свобода! А до аванса не доработал, давай домой рвать. Никогда вроде такой несамостоятельный не был. Не веришь — утром встану, стену каменную перед окном, увижу: тюрьма и тюрьма!

— Видно, кто-то лапти носами к дому повернул, а то бы поминай как звали! — вставила Даша. Анатолий не понял.

— Это притча есть такая, — пояснил охотно Егор, — Значит, жил-жил мужик с женой, с детишками, захотел другой жизни отведать. Собрался, пошел. Шел, шел, устал. Прилег под кустом отдохнуть, а лапти носами вперед поставил, чтобы, значит, не забыть, куда дальше-то идти. А пока спал, кто-то и поверни обутки его в обратну сторону, носками, значит, к дому. Вот пошел мужик дальше. Глядь — деревня, на его деревню похожая. Изба стоит — точь-в-точь его изба. Баба выходит — как две капли воды его баба. И ребятишки, на его сорванцов похожие. Дай, думает, здесь останусь: уж больно на мое все похожее…

Бабка Липа сама напросилась: срисуй да срисуй. Щеки подрумянила, цветастый платок на плечи накинула. А не сиделось спокойно-то: смолоду говорунья была. Сидела прямо, держала на коленях Тришу, рассказывала:

— …Вот сагитировал нас со Степанидой батюшка твой, Петро Иванович, он комсомолом-то у нас верховодил. Стали мы комсомолки. Как-то надо проявить себя! Мы и проявили! В первый же день паски одели со Степанидой юбки, в которых пойло скотине выносили, холщовые, корьем крашенные. Люди-то в сатинетовые да кашемировые, а мы вот как! Взяли в руки по флажку и — айда по улицам! С пережитками, значит, бороться пошли! Степаниде-то ничего, а у меня отец строгий был, кержак! Посадил в погреб — и на замок! Мол, дня три посидишь, одумаешься!

Бабка Липа засмеялась озорно:

— Ох, на всю-то жизнь запомнились мне эти три денечка! Ладно, дело прошлое, расскажу уж все до конца. Вожак-то наш комсомольский ночью замок отомкнул, вызволил меня из темницы и опять замок на место. Меня на коня — и на заимку. А заимка у нас далеко была, у грани аж, у самого спорного столба. А к концу третьего дня привез и опять под замок. Открывает отец:

— Ну, жива, комсомолка?

— Жива, батюшка!

— Одумалась?

— Одумалась, батюшка!

В старую избушку Анатолий возвращался только к концу рабочего дня Анны, встречал ее за огородами, переполненный впечатлениями, нетерпеливо рассказывал обо всем, что видел, что слышал, целовал ее свежее с мороза лицо.

Она разминала в руках подобранные на дороге сухие листья травы, оброненные с воза сена.

— Ммм… — вдыхал он запах сена, — обязательно приеду сюда в сенокос…

Екало ее сердце, пронизывало болью: «Приедешь в сенокос. Значит, скоро уедешь. А как я-то доживу до сенокоса того?..»

Понимала Анна: не удержать его, да только не думала, что так скоро наступит этот день.

— Хорошо у тебя, — оглядел Анатолий будто впервые ее горницу. Опустились руки Анны:

— Пора?

— Пора, Аннушка. Если бы ты знала, как работать хочу! — кивнул на папку с набросками.

Зашли попрощаться к бабке Липе. Она расцеловала Анатолия троекратно, промокнула кончиком платка слезы, спохватилась:

— Да что же это я, дура старая! — Проворно в подпол нырнула, достала банку меда. — Бери, бери! Станешь чай пить, бабку Липу вспомянешь!

До околицы увязался проводить дед Пётро.

— А то бы приезжал насовсем! Дом тебе поставим на том же самом месте. Мужики подмогут, не чужак ить нам, сво-ой! А я тебе вороты излажу — сто лет стоять будут!

И смотрел старик вслед, пригорюнясь: «Ох, время, время, текет и утекает…»

Петляла впереди, вела их к тракту усеянная хвоей лесная тропинка. Не поднимая головы, шла Анна, с виду спокойная. А хотелось ей заголосить по-бабьи: на кого, мол, ты меня оставляешь? Ты — один-одинешенек, я — одна-одинешенька! А хотелось ей припасть к нему, обнять, да так, чтобы не уйти ему, не уехать.

Смотрели в зимнее небо пустоглазые соцветия аниса, сухие головки пырея. Шуршали легонько кусты полыни, мол, вот — живы мы, выстояли, несмотря ни на что! Но все это было отжившее, прошлое. А сколько еще под снегами всякого упрятано: трава клочкастая, старая, слежалая листва, ветки, сучки… Ох, и сильно же оно бывает, прошлогоднее. Снега сойдут, а долго не верится, что пробьется через все это новая, молодая зелень…

11

Потянулись для Анны дни ожидания.

Придумала, что должен он ей письмо написать. Придумала и полюбила вечера. Потому что надеялась: прибежит из лесу, а в ящике ждет ее письмо.

— Совсем извелась девка, — вздыхала бабка Липа, шла отвлекать Анну от дум. То картишки раскинет, три короба наобещает. А то вдруг рассердится, выговаривать начнет:

— Ведь немолоденькая ты уже, Аннушка, замужем побывала, а пошто же это ты главной бабьей хитрости не выучилась? Ведь перед мущинами то товар лицом надо казать! А ты все в уголок жмешься! Ты пошто это не показала ему рукоделье-то свое? И мне-ка молчать приказала. Рази этакое богатство в сундуке хоронят? Выставила бы всех своих лесовиков перед ним, он бы посмотрел, понял: не проста! Я — фудожник, она — фудожница, вот мы и парочка!

— А если проста, тогда как?

— Так ведь по себе каждый дерево-то норовит срубить, по себе!

«Не проста, — задумалась Анна. — Видно, правду говорят-судачат о ней бабы: от Дмитрия ушла, а этот сам ее бросил. Того переросла, слышь, до этого не дотянулась…»

Перестать бы уж ей думать о нем.

«Как в воду канул», — вздыхала про себя бабка Липа и все придумывала, чем бы делу помочь. И придумала.

Раз вечерком дождалась, как пойдет Анна с работы, и заковыляла ей навстречу, сильно прихрамывая, припадая на ногу.

— Что с тобой? — кинулась к ней Анна.

— Я говорю, если дружно тёпло возьмется, мотри в начале апреля лес оживет, паска ноне равняя, — оттягивая нарочно главный разговор, бабка Липа морщилась вроде от боли.

— Да что с тобой? Заболела?

— Нога у меня, Аннушка, болит, моченьки нет. Ноне и не сыпала. Ноет-отнимается моя ноженька! Натиранье нужно, а его ни у нас, ни в районной аптеке нету. В городе только, сказывают, достать можно…

— Ну, так, может, мне съездить? — нерешительно предложила Анна.

— Вот бы хорошо, мила дочь! Вот спасибо-то.

— Отгул возьму, завтра же и поеду…

Посмеивалась, радуясь удавшейся хитрости, бабка Липа, возвращалась домой бодренько и ногу волочить забыла.

«…Чего же проще-то? Села да и поехала! И всем мукам конец! А вдруг он болеет, а я сижу и в ус не дую…»

Еле утра дождалась — так растревожила ее бабка Липа.

А на площадке городского дома перед такой знакомой дверью задохнулась от волнения. Потянулась к звонку — мелко-мелко дрожали пальцы.

Но на звонок никто не отвечал. Уже собралась ни с чем назад идти, как вышла соседка.

Ох, уж лучше бы не ездить ей в город! Потихоньку от бесплодных надежд-мечтаний извяла-иссохла бы ее любовь…

Рассказала соседка, поведала: вернулась жена Анатолия с сыном. Наездилась. Хлебнула, видно, сладкого до слез: ниже травы, тише воды теперь живет. Поначалу-то Анатолий дома нисколько не жил — все в разъездах. А теперь, видно, смирился: сын ведь у них, такой хороший мальчик! Отец души в нем не чает…

12

Густо проросла-пробилась сквозь все прошлогоднее молодая трава. Только мочажины темнели еще сыро, тянуло от них холодком.