Иван Супек - Еретик

• Название: Еретик
• Автор: Иван Супек
• Издательство: Радуга
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1985

Книга посвящена известному хорватскому ученому-просветителю XVI–XVII вв., архиепископу Далмации Марку Антонию Доминису, вступившему в борьбу с католическим Римом во имя торжества разума и справедливости.

Автор взволнованно повествует о научном подвиге человека, стойко защищавшего право своего народа на свободу и независимость. Марк Антоний Доминис принадлежит и плеяде замечательных европейских ученых, павших жертвой инквизиции и церковной реакции.

---

– Ты грязно служила ордену…

– Тот, кто чист, монсеньор, не служит.

– Ужасно!

– Что тебя ужасает? – Она грубо открывала ему правду. – В курии все шпионят за всеми, и на тысячу ладов. Да и ты сам без присмотра ли?

Да, он ничем не отличался от других. И это не казалось ему чудовищным. Его скорее поразила суть такой слежки. Божественное всевидящее око оберегало слабого от падения, однако надзор иезуитов по существу являлся грехом. Церковная иерархия оказывалась подлой, развратной и грязной, но не это само по себе представлялось самым страшным. Много страшнее было то, что извращенность лежала в основе власти святого ордена. Исповеди сплитского архиепископа и приставленной к нему орденом доносительницы являли собой горькое откровение, возмущавшее праведного кардинала. Епископы и каноники, о которых рассказывал Доминис, служили Риму лишь потому, что были непоправимо испорчены. Будь их совесть чиста и будь они преданы интересам своего диоцеза, они неминуемо оказались бы на стороне примаса: теперь же, рассорившись со всеми сословиями из-за постоянных обременительных повинностей, стяжав дурную славу своими пороками, под вечной угрозой лишения сана, они становились послушным инструментом папской политики. Орден шпионил за преступником не для того, чтобы помешать ему совершить преступление. Наоборот! Его грех служил для ордена средством опутать преступника. Потому и придумывались суровые наказания и противоестественные обеты, как объяснял в свое время возмутившийся архиепископ принявшей постриг неофитке. Во тьме Замка святого Ангела надломленному аскету вдруг открылись причины того, почему все глубже погружался в трясину святой престол, вместо того чтобы славить жертву Спасителя; и кардинал содрогнулся от собственной слепоты.

С самого детства он жил так, будто око Всевышнего лежало на нем. А что, если это было позой, трусостью или безумием? Суровые предписания, обеты бедности, послушания и целомудрия, древние каноны – все было столь невыносимо и безумно, что люди в страхе предпочитали грех. И, сокрушаемые чувством вины, либо замаливали его до конца дней своих, либо навеки оставались испорченными, погрязнув в разврате, верные слуги церкви…

Терзаемый мучительной двойственностью, Скалья не мог больше выносить присутствия равнодушной, безнравственной аббатисы. Чтобы освободиться от ее взгляда и тяжести каменного свода над головой, он вышел в соседний покой, убранный для отдыха инквизиторов, оттуда перешел в пустынный двор, залитый светом молодой луны. Этот уютный внутренний дворик, Cortile di teatro.[45] Я был расположен внутри трехэтажного дворца на верхней площадке башни, окруженной зубчатым венцом. Здесь, прямо над казематами, где томились узники, папы Лев X и Пив IV устраивали театральные представления. На краю площадки находилось узкое отверстие, сквозь которое в камеры проникал воздух и немного света; через эту отдушину заключенные могли слышать голоса актеров и аплодисменты публики. Теперь одинокому кардиналу казалось, будто он присутствует на полуночном спектакле, поставленном по первой чести «Комедии» Данте. В одной из каменных могил, чей зарешеченный глаз был устремлен на крест святого Ангела, семь лет провел Джордано Бруно, в другой – томился мастер-ювелир и скульптор Бенвенуто Челлини, в третьей – красавица Беатриса Ченчи, в четвертой… В бесконечность уходила вереница истерзанных голодом, измученных, а затем умерщвленных или сожженных заживо людей. Здесь находились каменные ниши, куда бросали узников, и они умирали в них: здесь, в этом камне, были глубокие мешки, куда папские прихлебатели прятали тех, с кем было решено покончить без глума; самыми изощренными пытками славились эти казематы. А над подземельями для экзекуций воздвигли сцену, где при свете факелов под окнами папских покоев разыгрывался извечный фарс. Театральный дворик! Стиснув зубы, удерживал кардинал истерический смех, рвавшийся из перехваченного судорогой горла. Здесь театральные зрелища сопровождались воплями терзаемых жертв и аплодисментами восторга избранных, здесь взрывы смеха перемежались всплесками крови. Папа упивался спектаклями, поставленными в кулисах жуткой яви. И чем бездоннее открывалась пропасть внизу, тем неутолимее наверху оказывалась жажда наслаждения. Взгляд Скальи перешел на другую сторону дворика, где папа Климент VII построил роскошные термы, украшенные фривольными изображениями alla Pompeiana[46] и обогреваемые потоками теплого воздуха; постройка находилась непосредственно над вторым входом в темницы. Противоестественное и чудовищное, все это вместе составляло абсолютную дьявольскую гармонию в архитектуре Замка святого Ангела.

Сестра Фидес последовала за кардиналом и безмолвно остановилась позади него. Лунный свет, озарявший древние плиты и здания, словно растворял ужас, окутывая дворик серебристой тканью.

– Тебе приказано и за мною шпионить, как за сплитским архиепископом? – Повернувшись к женщине, Скалья высказал мучившее его предчувствие.

– Поможет ли тебе мой ответ?

– Твоя лаконичность внушает страх!

– Я откровенна с тобой, – шептала честная сестра, – как мне приказал генерал Муций. Но допустим, что твои подозрения уместны? Что тогда?

– Уходи!

– Ты избегаешь меня?

– Как ядовитой змеи. – Кардинал отступал к выходу в другой, симметрично расположенный дворик, откуда вел спуск вниз.

– Генерал это воспримет как выражение глубокого недоверия. – Ее дыхание он ощущал затылком. – Ты никогда не станешь государственным секретарем.

– Откуда ты знаешь, что я к этому стремлюсь?

– Я многое знаю!

Он предчувствовал это. Распутница явно была сильнее его, поколебленного в своей вере. Она познала все, чего он лишился, одолеваемый монашеской скромностью. Молча смотрел кардинал на венцы замка, озаренные лунным светом, который придавал им необычную легкость. В мерцающей римской ночи ему вдруг захотелось, чтобы окутанная тайной монахиня и впрямь шпионила за ним так же, как она поступила со своим прежним повелителем.

– А может быть, твой генерал вовсе и не приказывал ничего подобного?

– Может быть.

– Как мне узнать правду?

Она была неуловима, олицетворение некоей неземной белой непознаваемости. Теперь ему уже было трудно представить, что Доминис когда-либо мог ею обладать. Она переносила Скалью на тот, иной, исчезнувший в тумане далекий берег, где ничего не оставалось в памяти. В сдержанной улыбке всепрощающей мадонны крылись все добродетели и грехи мира. И помимо своей воли кардинал Скалья повторил слова обвиняемого:

– Вероломная Фидес! Твое лицо, расцветшее в монастырской тени, – совершенная маска, настолько совершенная, что она подавляет естественную красоту. Ты лицемерна, Фидес, и все в тебе искусственно, неверно, подло!

Ее не оскорбляли подобные комплименты, она была слишком уверена в своем торжестве. Кардинал-аскет расставался с иллюзиями, которых сплитская послушница давно лишилась. Не испытывая ни малейшей потребности в оправдании, она спокойно стояла перед ним, а его глаза 'заволакивал туман.

– Как же иначе смогла бы я выдержать в ордене?

– Ты создала некий ирреальный образ в этой галерее святых, воителей, епископов, звонарей, прислужников, патеров и мерзавцев. Твой образ с его кажущейся безликостью предвещает преображение, подлинное и глубокое. Этого требует от меня орден?

Он схватил ее за плечи, озаренную светом молодой луны. Могучая волна страсти захлестнула Замок святого Ангела со всеми его бесчисленными жертвами. Она подхватила и понесла его, несокрушимого кардинала Скалью. И кардинал отдался воле женщины, более опытной и более искушенной, чем он.

– Добродетель стала препятствием для твоего возвышения в курии, – искусительно шептала белая монахиня.

– Да! – стонал он, изнемогая. – Ты отворишь мне двери…

Курия хочет видеть притворщика, подобного ей самой, она надела маску мессианства – суетная, корыстолюбивая, бездушная. Впрочем, иначе папству не устоять. Да, он убедился в этом во время дознания. И еще в одном: он сам, кардинал Скалья, – лжец, лжец, лжец, натянувший личину святого…

IХ

Неподвижно стоявший человек напряженно вглядывался в густую тьму под благоухавшими кронами пиний. В открывавшейся внизу пропасти он едва узнавал место, с содроганием различая контуры знакомого берега. Да, та самая бухта. Берег у подножия Марьяна. Девушка ждала его там, уничтоженная совершенным грехом и его последствиями, но внешне спокойная. Чувство вины, смешанное с осознанием собственного бессилия эту вину искупить, удерживало юношу. Что ей сказать? Он ничего не мог предложить, кроме нищенской сумы и вечного позора. Решать приходилось ей. Не дождавшись парня, прятавшегося наверху, девушка решительно взялась за весла, и лодка пошла от берега. Он знал, что за этим последует. Добрица уходила в бесконечную ночь, лишенную звезд и лунного света. Окаменев, он продолжал вглядываться в темноту. Издали донесся всплеск, что-то тяжелое упало в воду.