Виктор Дьяков - Дорога в никуда. Книга вторая. В конце пути

• Название: Дорога в никуда. Книга вторая. В конце пути
• Автор: Виктор Дьяков
• Жанр: Русское современное

Вторая книга дилогии «Дорога в никуда» является продолжением первой книги. События, описываемые в первой книге, заканчиваются в 1935 году. Во второй происходит «скачок во времени» и читатель переносится сразу в 1986 год, в начало Перестройки. Героями романа становятся потомки героев первой книги и персонажи, к тем событиям отношения не имеющие. Общим же остается место действия: Южная Сибирь, Бухтарминский край, ставшие в советской действительности Восточным Казахстаном и Рудным Алтаем.

Дорога в никуда – это семидесятилетний экспериментальный исторический путь, вконец измучивший весь советский народ (в первую очередь надорвался «коренник», русский народ). Мучились по воле политических авантюристов, сбивших страну с общечеловеческой «столбовой дороги» на экспериментальный «проселок», в попытке «встать впереди планеты всей», взвалить на нее тяжкое и неблагодарное бремя лидера человечества.

---

– Никогда к ним не тянуло. Хотя знаете, большинство из этих неформалов вполне безобидны, – охотно втянулся в разговор Михаил.

– Чего ж тогда везде им кости перемывают кому не лень, и в газетах и по телевизору? Да ты садись Миша, – подполковник указал на стул за столом замполита. – Когда я молодой был, помню, тогда вот также стиляг позором клеймили.

– Да, не знаю, наверное, это как-то непривычно для большинства, что они делают, как одеваются, да и для милиции есть отдушина, работу изображать.

– Что ты имеешь в виду? – не понял Рябинина подполковник.

– Ну, сами посудите, разогнать группу тусующихся парней и девчонок куда как безопаснее, чем на шпану, или настоящих бандитов ходить, – с плохо скрываемой злостью пояснил Михаил. – И вообще, значение всех эти неформальных сообществ сильно преувеличено, раздуто газетчиками. Они на броском материале имя себе делают. Конечно, в Москве всякого навалом. Но вы вот часто там бываете?

– Проездом каждый год.

– Ну, и видели этих самых неформалов?

– Да, как-то, знаешь, не пришлось. Я, правда, особо не присматривался.

– К ним и присматриваться не надо, их сразу видно. Просто их не так уж много, Основная часть молодежи у нас вполне обычная, нормальная, не сдвинутая. Работают, учатся, с такими же нормальными девушками ходят, женятся, семьи заводят. К тому же большинство такие же как я, дети простых работяг и не имеют ни свободного времени, ни лишних денег, чтобы болтаться по ночам на мотоциклах, обряжаться во всякие побрякушки, прически себе сооружать в виде гребня, знаете, «ирокез» называется, или рожи размалевывать…

Рябинин говорил уверенно, даже увлеченно, приводя в виде положительного примера, конечно, прежде всего, самого себя, и своих друзей, знакомых, не сомневаясь, что таких как он и подобных ему даже в Москве абсолютное большинство.

– А вы знаете, – продолжал Михаил, – что есть не только неформалы, о которых вы здесь упоминали, но и те, о которых ни одна газета не пишет. Это так называемые антинеформалы, они борются и с панками, и с рокерами, и с металлистами, и с кришнаитами.

– Нет, первый раз слышу, – с интересом внимал Рябинину подполковник. – А почему же тогда о них молчат?

– Да потому что они у власти в фаворе. Это всякие там «ленинцы», «отечество», и мордовороты накачанные, что из Подмосковья наезжают. Вот они с неформалами борются, – по выражению лица Михаила чувствовалось, что и к этим «борцам» он относится безо всякого пиетета.

– Как борются? – спросил было Ратников. – Хотя, конечно, насчет подмосковных я в курсе. Мне сын говорил. Он сам в их компанию едва не угодил. Но ведь это обыкновенное хулиганье, они ездят в Москву просто подраться.

– Во-во, и «ленинцы», и «отечество» то же самое. Они борются не лозунгами и личным примером, а кулаками и дубинами. Про них не пишут, потому что в ЦК комсомола не велят. А про нормальных ребят и девчонок газетчикам писать не интересно, обыденная тема, скука. Куда престижнее про выпендрюжников писать, опять же только про тех, про кого разрешают.

– Ну и ну, чудеса да и только. Ладно, черт с ними, – Ратников махнул рукой, давая понять, что все это интересно, но так далеко отсюда, – давай-ка лучше о наших делах поговорим. Как ты думаешь, ведь кое что этот доходяга Фомичев верно подметил. Очень уж не пыльно у нас многие кавказцы здесь устроились, а?

– Просто они дружные, и за себя постоять могут, но конечно и хитрят, пристраиваются. А дружность их основана на том, что в их характере много сходных черт, таких которые у других не наблюдаются. В основе у них какая-то особая гордость, они хоть в открытую не говорят, но почти каждый из них не кавказцев ниже себя считает.

– Ты что этим хочешь сказать? – вновь насторожился Ратников.

– Ну, например, заставить кого либо из них чистить сортир почти невозможно, даже молодые считают этим заниматься ниже своего достоинства. Гордые они уж очень.

– Гордые говоришь. А сортиры за них, значит, другие, не гордые чистить должны? – задумчиво спросил Ратников.

– Так обычно и получается, сержанты чаще на вонючие работы посылают других, – подтвердил Рябинин.

«Вот ведь как, он считанные месяцы в дивизионе, а заметил, а я как слепой, не видел ведь. Правду говорят со стороны, свежим взглядом виднее», – напряженно и озабоченно размышлял Ратников.

– И вообще сержанты даже «молодых» кавказцев стараются особо не напрягать, побаиваются. Их старослужащие всегда за своих «молодых» вступятся, не как другие. – Увидев, что лицо командира стало более чем пасмурным, Рябинин поспешил добавить. – Это, конечно, мое личное наблюдение, я ведь впервые с таким многонациональным коллективом сталкиваюсь, могу что-то и не так понять. К тому же и в кавказской среде есть исключения. Тот же Григорянц, он вообще только по фамилии армянин, а так во всем остальном совершенно русский, или Церегидзе, то же нормальный парень, без их болезненной гордости. А вот Гасымов, каптер, мне кажется, очень дурно влияет на своих земляков, – Рябинин покраснел, не без основания опасаясь, что сейчас командир напомнит ему о том инциденте с каптером, произошедшем в ленкомнате, где Михаил повел себя не лучшим образом.

Но Ратников думал совсем о другом:

– А разве в своем институте ты с ними не сталкивался?

– Да было… учились у нас по разнарядкам с союзных республик, но их как-то немного было. В гуманитарных ВУЗах Москвы таких гораздо больше. Но с теми, кто у нас вроде все нормально было. Я вообще думал, что в Союзе везде так дружба и взаимопонимание. А теперь вот посмотрел на нашу казарму и сам себе вопрос задаю: а если бы у нас в институте их было не единицы, а много, были бы у нас и тогда такие же хорошие взаимоотношения? – признался Михаил.

– Что ты, – вдруг подхватил Ратников, – я вот сорок лет живу, из них двадцать три служу, а с этой проблемой только вот сейчас по-настоящему столкнулся. Раньше-то как было, в режимные части только русских да украинцев с белорусами призывали, ну еще мордву, там чувашей, удмуртов, татар. С ними со всеми никогда в этом плане никаких хлопот, все по-русски говорят, все работают одинаково, едят одно и то же, да и мыслят примерно одинаково. Южных-то, как у вас в институте, совсем мало было. А сейчас вон их сколько, и подход к ним совсем другой нужен. Вроде почти 70 лет Советская Власть стоит, а уж очень они отличаются и кавказцы и азиаты, будто в разных государствах жили и в школе по другим программам обучались. В Москве-то, поди, о таких проблемах, наверное, и не слышали.

– Да как вам сказать, там тоже с южными напряженка случается, особенно на рынках…

Разговор прервал взгляд брошенный подполковником на часы, они показывали половину двенадцатого:

– Ох черт, сколько времени-то набежало. Ладно, на сегодня хватит. Давай Миша, уталкивай тех, кто еще не лег, а я, пожалуй, пойду. Чертов Фомичев, добрые полчаса сна отнял со своей жировкой…

20

Когда Ратников покидал казарму, вьюжный вечер уже трансформировался в спокойную погожую ночь. Ветер стих, будто его и не было. Над черным стержнем трубы кочегарки дым поднимался сначала строго вверх, и лишь затем, значительно выше начинал стелиться к югу. Почти все небо в звездах, и только уходящие на горизонте за окрестные горы тучи напоминали о недавней непогоде. «Хорошо, намести много не успело, если завтра с подъема начнем к обеду очистимся. Только бы снова пурга не навалилась», – подумал подполковник собираясь за забором, отделявшим ДОСы от казармы, свернуть к своему дому. Но задержался, обратив внимание на освещенные окна квартиры, где жили холостяки. «Чего это они там не спят, а может опять втихаря смылись?» – невольно Ратников припомнил, как однажды, вот так же, оставив не выключенным свет, офицеры-холостяки, старший лейтенант Гусятников, и тогда еще лейтенант Малышев, без разрешения ушли в поселок, где организовывалось какое-то вечерне-ночное празднество в заводском доме культуры. Тот самовольный уход обнаружился из-за их забывчивости: на свет заглянул замполит, поднявшийся среди ночи для проверки караульной службы…

Вообще-то вопросы быта и свободного времени холостых офицеров и должен «курировать» замполит, но Пырков на этом участке своей работы особой активности не проявлял. Потому Ратников время от времени был вынужден посещать холостяцкую квартиру и делать ее обитателям соответствующие внушения. Основаниями для этого обычно становились, слишком громкая музыка, царящий в квартире беспорядок и прочие особенности жизни не связанных семейными узами молодых людей. В последний раз Ратников посещал обитель холостяков пару недель назад при несколько загадочных обстоятельствах. В тот вечер тоже было ясно и тихо, и тоже в казарме дежурил Рябинин. Вот только снега выпало значительно меньше. Тогда внимание идущего из казармы домой подполковника привлекли не освещенные окна, потому как было еще не столь поздно, и свет горел во всех квартирах. Его привлек, хорошо слышимый в сухом, слегка морозном воздухе скрип с силой отворяемой двери холостяцкой квартиры. Из нее не то вылетел, не то выбежал, но явно не совсем по своей воле невысокий человек в зимней зеленой офицерской куртке, спешно нахлобучивая на голову шапку. Ратников узнал недавно назначенного на должность молодого командира радиотехнической батареи старшего лейтенанта Харченко. Так же полубегом, не замечая слившегося своей шинелью с серым забором Ратникова, Харченко добежал до своей квартиры и скрылся за дверью. «Что там стряслось, неужто на троих сообразили и повздорили?» – подумал подполковник, хоть это было и маловероятно – в отличие от большинства холостяков с других «точек» Малышев и Гусятников спиртным не увлекались. «Уж лучше бы пили», – иногда в сердцах думал о них Ратников. Он имел многолетний опыт сосуществования и борьбы с офицерами-пьяницами, а эти двое оказались какого-то нового, неведомого ему склада. Ратников не терпел никакой таинственности во вверенном ему подразделении и в тот день он решительно зашагал в сторону холостяцкой квартиры.