Борис Изюмский - Призвание

• Название: Призвание
• Автор: Борис Изюмский
• Издательство: Ростовское областное книгоиздательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1952

---

Лицо Пронина просветлело. Он и сам глубоко переживал крушение веры и теперь рад был возможности возвратить ее.

— Я объясню ребятам, — тихо сказал мальчик.

Борис Петрович остался один.

«Как легко учителю из-за мелочи лишиться авторитета! — думал он. — И мелочь ли это? Мелочь ли кружка пива, выпитая учителем перед приходом в школу? Или необдуманно сказанное им слово? Или вот этот случаи в трамвае? Мы все утешаем себя: „они не видят“. Ан не так, дорогая Мария Ивановна!»

Волин пошел советоваться с Яковом Яковлевичем.

— Надобно помочь Марии Ивановне…

— Надобно-то, надобно, — согласился Яков Яковлевич, — да вот из-за таких «случайностей» можно и доброе имя потерять. Это не вредно бы внушить, кроме Марии Ивановны, и еще кое-кому.

— А не поговорить ли нам, Яков Яковлевич, на педсовете о «мелочах» в нашем труде?

— И правда — дело!

Они решили, как лучше подготовить педсовет, и вместе стали просматривать контрольные работы по французскому языку в девятом классе.

— Ошибок много, — недовольно сказал Волин, поднимаясь.

— Не устроить ли нам, Борис Петрович, основательную проверку Капитолине Игнатьевне? Недельки две подряд походим на ее уроки… Что бы не было случайного впечатления от одного урока, а проступила система работы?..

— Согласен, завтра и начнем. Ну, я пошел в гороно. Если кто будет спрашивать — приду к трем часам.

* * *

Только в кабинете директора Балашов понял, что вел себя с Анной Васильевной возмутительно.

«Нечего сказать — хорош, — укорял он потом себя, — обиделся на химика, — видишь ли, он недостаточно почтительно с тобою обращался, а сам ни за что ни про что оскорбил человека».

Балашову тяжело было даже вспоминать разговор с Борисом Петровичем. «Он прав, он, конечно, прав, — думал Борис. Но тут же возникало и глухое недовольство директором: — Неужели я такой уж никудышный человек, что не достоин уважения? Будто сговорились… и он, и Сергей Иванович, и Виктор…»

После долгих и мучительных колебаний Балашов решил еще раз поговорить с Волиным.

«У Анны Васильевны я просить прощения не могу… Это было бы фальшиво и сентиментально… Лучше постараюсь получать пятерки по литературе, — она поймет… Но Борису Петровичу я должен все объяснить…»

Зная обыкновение Волина рано утром выводить на прогулку своих охотничьих собак, Борис будто случайно очутился в этот час у дома директора.

«Я скажу ему: „Да, я действительно поступил, как человек, не уважающий себя, но прошу вас не относиться ко мне с презрением“».

Балашов не смог бы объяснить, почему он так хотел услышать прощение именно от Волина, но он чувствовал: это для него важнее всего.

Из калитки своего сада вышел Борис Петрович, выпустил двух собак. В домашних брюках в полоску, в простеньком пиджаке он показался Борису особенно близким.

Волин не удивился, увидя Балашова, только холодно, выжидающе посмотрел на него, будто опрашивал: «Что вам здесь надо?»

Есть такие мимолетные, мгновенные изменения лица, которые человек бессилен утаить. И тогда вдруг проглянет то, что он старательно прятал в себе, или, если и не прятал, то не хотел бы показать другим; проглянет в невольном выражении глаз, каком-то особенном их блеске, в почти незаметной игре мускулов.

Сейчас, по едва уловимому беспокойству теней у губ Бориса, Волин безошибочно определил, что Балашов пришел с повинной, и что это далось ему нелегко.

Юноша сразу забыл приготовленную речь, забыл даже поздороваться, и с трудом произнес:

— Простите, Борис Петрович…

Волин с горечью посмотрел на него.

— Что простить? Ну, так скажите, что? Лично мне вы ничего не сделали. Уж если и просить вам прощения, то у Анны Васильевны, у Сергея Ивановича. Да разве в извинениях дело?

— Нет, вы простите, — совсем по-новому, как он никогда еще не говорил, попросил Балашов, и Борис Петрович почувствовал это. — Никому я больше не дам повода говорить мне так, как вы тогда! Это мне урок навсегда…

— Вот что, Борис, — сурово сказал Волин, но в голосе его уже не было прежней сухости, — простить тебя я не могу, понимаешь, не могу, как не могу смириться с грубостью, невоспитанностью или самоуверенностью, но поверить, — поверить я в состоянии.

Балашов метнул на Бориса Петровича благодарный взгляд, сказал глухо:

— Вы не ошибетесь! — и быстро пошел прочь.

* * *

После уроков Корсунов, дежурящий по школе, привел в кабинет к директору Толю. Это был не первый «привод» Плотникова, и он, видимо, к ним привык.

— Вот, полюбуйтесь, — возмущенно указал в сторону Плотникова учитель, стараясь не глядеть на него, — получил сегодня двойку, а остаться в школе приготовить то, что не соизволил сделать дома, — не желает.

Корсунов хмуро посмотрел, наконец, на мальчика и вышел.

Толя окинул взглядом знакомую обстановку.

Кабинет директора был небольшим и светлым. В простенке между окнами висела нарисованная масляными красками картина «Дети в гостях у Сталина и Молотова».

Позади кресла на застекленном книжном шкафе рядком стояли серебряные кубки — спортивные награды школы. Около широкого окна на высоком круглом столике лежал макет — пушкинский Руслан на коне перед бородатой головой.

— Садись, — предложил Борис Петрович Плотникову и посмотрел на него долгим внимательным взглядом.

Толя сделал покаянную физиономию и опустил глаза.

Он был в синей косоворотке, в серых, изрядно измятых брюках, до отказа перетянутых тонким ремешком. На лбу его, почти у самых волос, виднелось чернильное пятно… Мальчик нерешительно помялся и сел на краешек стула, обреченно ожидая нотации. Но вместо этого Борис Петрович спросил:

— Как ты думаешь, Анатолий, мне легко было учиться?

«Ловит, — недоверчиво решил Плотников. — Ясно, легко ему было учиться… такой умный, все знает». Он искоса, не поднимая головы, взглянул на Бориса Петровича, но вслух ничего не сказал, только, на всякий случай, сокрушенно вздохнул.

— Очень трудно, — сам же ответил Волин. — Мать у меня, как и твоя, была труженицей. Меня не хотели принимать в земскую начальную школу. Мать едва умолила. А ходить не в чем было. Обуви нет, одежды нет и учебников нет… И всегда голоден. Легко?

Толя опять притворно-сочувственно вздохнул.

— А потом я студентом стал… И за то, что мы в городском саду песню спели: «Как у нас на троне чучело в короне!» — нас в Сибирь сослали.

Плотников затаил дыхание. Вот уж никогда бы не подумал, что Борис Петрович в ссылке страдал, как те декабристы, о которых он, забегая вперед, прочитал в учебнике истории. Как Борис Петрович жил там в снегах? Побег, наверно, устраивал!

Плотников быстро посмотрел на Волина, на лице мальчика ясно отразилось изумление.

— А сейчас, Анатолий, — продолжал Борис Петрович, — учиться радостно… Почему же ты плохо учишься? Чем ты хуже других? Или ты самый отсталый в Советском Союзе? Не понимаешь, что это твой долг? Да ведь ты умный человек, так уважай же себя, и мы тогда тебя уважать будем!

— Я возьмусь, Борис Петрович, я возьмусь! — вскочил Плотников и столько в его голосе было убедительности, страстной просьбы поверить ему, что директор, с трудом скрывая добрую улыбку, сказал серьезно:

— Хорошо, посмотрим…

Отпустив Плотникова, Борис Петрович вызвал к себе секретаря комсомольской организации школы — десятиклассника Леонида Богатырькова.

Это был скромный, несколько медлительный юноша с очень широкой грудью, большими руками, крупными чертами лица. Во всем Леонид проявлял редкостную добросовестность: если конспектировал статью, то уж основательно, с ссылками на страницы и издание; делал радиоприемник — так на приемник, этот любо было поглядеть.

Вызванный учителем, Богатырьков отвечал не сразу. Несколько раз поглубже вобрав воздух, будто собираясь с силами, он, наконец, начинал рассказ — неторопливо, с паузами, но в ответе чувствовалась крепкая логическая кладка, самостоятельность мысли, ясной и глубокой.

Глядя на него, Борис Петрович не раз с удовольствием думал: «Крепок. Такой не оставит и горящий самолет».

Еще в шестом классе Богатырькова прозвали «точкой» за паузы в самых неподходящих местах рассказа: скажет «потому, потому что» и замолчит. Но скоро товарищи пригляделись к нему, прониклись уважением и вот второй год избирали секретарем.

Малыши и сейчас за добродушие и силу почтительно величали его Добрыней.

И в комсомольских делах Леонид отличался некоторой медлительностью, но все делал на совесть. Если уж он предлагал на комитете: «Давайте освободим учителей от дежурства, у них и так много дел», — то можно было положиться — комсомольцы дежурство организуют безупречно.

— Вот что, секретарь, — сказал Волин, пригласив Леонида сесть, — в классе Серафимы Михайловны учится Толя Плотников, неплохой парень, но неорганизованный, несерьезный. Он мне сегодня слово дал — хорошо заниматься. Возьмите-ка и вы его на свой комсомольский прицел… Надо, чтобы у мальчика появилось самоуважение.