Джон Шерилл - Брат Андрей, Божий контрабандист

• Название: Брат Андрей, Божий контрабандист
• Автор: Джон Шерилл
• Жанр: Научная Фантастика

---

В периодах между облавами жизнь превратилась в мрачную борьбу за существование. Электричество было доступно только для немцев. Без электричества не работали насосы, а потому дождевая вода задерживалась в каналах и гнила. В домах мы пользовались масляными лампами, а масло выжимали сами из капустных семян. Угля не было, поэтому в Витте стали вырубать любимые всеми вязы. Дерево, под которым любил стоять Бас, срубили на второй год.

Но главным врагом, хуже чем холод и солдаты, был голод. Мы были постоянно, мучительно, бесконечно голодными. Весь урожай сразу после сбора забирали для фронта. Мой отец выращивал овощи, как и раньше, но большую часть урожая снимали немцы. В течение нескольких лет наша семья из шести человек жила на рацион для двоих.

Сначала мы дополняли этот скудный рацион луковицами тюльпанов из нашего сада и ели их, как картошку. Но в конце концов кончились даже тюльпаны. Мама делала вид, что ест, но часто ночами я видел, как она делила свою крошечную порцию, чтобы отдать нам. Ее единственным утешением было то, что Бас не дожил до этих времен. Он бы никогда не понял мучительной боли в желудке, холодного очага и улицы без деревьев. Но вот наступил день, когда мама совсем перестала вставать с постели. Мы знали, что, если война скоро не кончится, она умрет.

Но весной 1945 г. немцы ушли и вместо них в Голландии появились канадцы. Люди стояли на улицах, плача от радости. Но меня с ними не было. Я пробежал не останавливаясь пять миль и добрался до канадского лагеря, где сумел выпросить небольшой мешочек сухарей.

Хлеб! Это был буквально хлеб жизни!

Я принес его домой с криками "Еда! Еда! Еда!". Когда мама жевала сухари, слезы благодарности Богу катились по ее глубоким морщинам на впалых щеках.

Война закончилась.

Глава 2

Желтая соломенная шляпа

Однажды летним днем 1945 г., через несколько месяцев после освобождения, я пришел домой и моя младшая сестренка Гелтье сказала, что отец хочет меня видеть.

"Он в саду", - сообщила она.

Я прошел через темную кухню и вышел к капустной грядке, щурясь от яркого солнца. В руках у папы была мотыга, на ногах кломпены, и он, наклонившись над грядкой, с терпеливой настойчивостью выдергивал сорняки. Я подошел к нему спереди и громко закричал: "Ты звал меня, папа?"

Папа медленно распрямил спину. "Тебе семнадцать лет, Андрей". Я сразу понял, о чем пойдет речь.

"Да, папа".

"Что ты намерен делать со своей жизнью?"

Мне было неудобно, оттого что отец так громко кричал. И я, отвечая ему, тоже вынужден был кричать. "Не знаю, папа".

Сейчас он спросит, почему мне не нравится профессия кузнеца. Так оно и случилось. Теперь он спросит, почему я прекратил учиться на автослесаря - я попытался было научиться этому во время оккупации. Он и об этом спросил. Я знал, что вся Витте слышит его вопросы и мои уклончивые и туманные ответы, которыми я хотел удовлетворить его.

"Пора тебе выбрать профессию, Андрей. К осени я жду твоего решения".

Отец снова склонился со своей мотыгой, и я понял, что разговор окончен. У меня оставалось два месяца на решение своей судьбы. Но я знал, чего хочу: жизни, не ограниченной рамками обыденности. Я хотел приключений. Я мечтал уехать из Витте, уйти от людей, которые привыкли все время оглядываться назад.

Но я также знал, что перспективы у меня не блестящие. Немцы пришли, когда я учился в шестом классе. Они оккупировали здание школы и этим поставили точку в моем образовании.

Единственное, что мне оставалось, - бежать из дому. В тот день я перешел босиком канал и побежал по маленькой тропинке, которой пользовались фермеры. Через пять миль я только разогрелся. Я пробежал через город, в котором покупал фейерверк. Теперь в голове у меня прояснилось и мысли работали четко.

Я взбирался на насыпь, которая вела к Витте, с нараставшим ощущением, что близок к ответу. Наконец я принял решение. В газетах постоянно писали о восстаниях в колониях. Голландская Ост-Индия, недавно освободившаяся от японцев, теперь стремилась к независимости от Голландии. Каждый день нам напоминали о том, что эти колонии - голландская земля, т.е. ставшая таковой за триста пятьдесят лет. Почему бы нашим войскам не вернуть их голландской короне? Почему нет? В тот вечер я объявил домашним, что я знаю, что делать.

"Что, Анди?" - спросила Мартье.

"Я пойду в армию".

Мама инстинктивно затаила дыхание. "О, Андрей!" Она видела слишком много армий. "Неужели мы постоянно будем думать об убийствах?"

Но отец и братья были иного мнения. На следующей неделе я взял у отца велосипед и отправился на пункт вербовки в Амстердаме. К ночи я вернулся домой, понурый и разочарованный. В армию брали только тех семнадцатилетних, которым в текущем году исполняется восемнадцать. А мне восемнадцать будет только в мае 1946 года!

В январе я опять пришел на вербовочный пункт, и на этот раз меня приняли. Очень скоро я важно выступал в Витте в новой форме, не замечая, что брюки были маловаты, а мундир слишком велик, и вообще выглядел я несколько несуразно. Но я настроился вернуть колонии королеве и, может быть, проучить нескольких грязных революционеров, которые, как все утверждали, были коммунистами и выродками. Эти два слова соединялись почти автоматически.

Единственные люди, которые не отреагировали восторженно на мое решение, были Уэтстры. Я гордо прошелся мимо их дома.

"Привет, Анди".

"Доброе утро, мистер Уэтстра".

"Как мама с папой?"

Неужели он не видит моей формы? Я повернулся таким образом, чтобы солнце отразилось на пряжке моего солдатского ремня. Наконец я выпалил: "Знаете, я пошел в армию. Я отправляюсь в Ост-Индию".

Мистер Уэтстра откинулся назад, словно хотел рассмотреть меня получше. "Да, вижу. Итак, отправляешься за приключениями. Я буду молиться за тебя, Андрей. Я буду молиться, чтобы твои приключения понравились тебе".

Я уставился на него в великом изумлении. Что он имел в виду под приключениями, которые должны мне понравиться? Отсюда, с ровных и унылых полей, тянущихся от Витте во всех направлениях, я считал, что любые приключения понравятся мне больше, чем затяжной сон этой деревни.

Итак, я покинул свой дом. Я расстался с ним не только физически, но и эмоционально. Я старательно трудился во время предварительной подготовки и впервые в жизни почувствовал, что делаю то, что мне нравится.

О, как мне нравилось, что ко мне относятся как ко взрослому. Часть подготовки проходила в городке Горкум. Каждое воскресенье я ходил в церковь, но не потому, что меня интересовало служение, а только затем, что после я надеялся попасть на обед. Мне ужасно нравилось рассказывать за обедом, что меня назначили в специальный диверсионно-десантный отряд для отправки в Индонезию.

"Через несколько недель, - говорил я, театральным жестом отодвигаясь на стуле и доставая свою воскресную сигару, - я столкнусь лицом к лицу с врагом". Затем, бросив на хозяев несколько рассеянный взгляд, я спрашивал, будут ли они писать мне. Они всегда соглашались, и, прежде чем я уехал из Голландии, в моей записной книжке было семьдесят адресов.

Одним из моих корреспондентов была девушка. Я встретил ее после воскресной службы в реформатской церкви. Это была самая красивая девушка из всех, кого я видел прежде. Она была примерно одного со мной возраста, очень тоненькая, с иссиня-черными волосами. Но более всего меня поразила ее кожа. Я читал о белой как снег коже, но впервые в жизни увидел такой цвет лица своими глазами. После приятной дремы во время богослужения я отправился на поиски желающих пригласить меня на обед. И конечно, мои расчеты оправдались и на этот раз.Белоснежка стояла у дверей. Она сама представилась.

"Я Тиле", - сказала она.

"А я Андрей".

"Моя мама спрашивает, не хотите ли вы отобедать с нами".

"С удовольствием", - ответил я и через несколько минут покинул церковь с принцессой, державшей меня под руку.

Отец Тиле был торговцем рыбой. Они жили прямо над своим магазином, недалеко от морского побережшя в Горкуме. Во время обеда приятные запахи с причала смешивались с ароматами вареной капусты и ветчины. После обеда мы сидели в семейной гостиной.

"Сигару, Андрей?" - предложил отец Тиле.

"Спасибо, сэр". Я взял одну сигару и стал крутить ее в пальцах так, как это делали мужчины в Витте. Честно говоря, мне не нравилось курить сигары, но чувство сопричастности мужскому сословию было так сильно, что я мог бы курить веревки и получать удовольствие от этого

Пока мы пили и дымили сигарами, Тиле сидела спиной к окну, и яркое полуденное солнце делало ее волосы еще более синими, чем всегда. Она почти ничего не говорила, но я уже знал, что эта молодая девушка будет писать мне и, может быть, станет не только моей корреспонденткой.

22 ноября 1946 г. - последний день на родине. Я уже попрощался с Тиле и другими семьями в Горкуме. Теперь нужно было повидаться со своей семьей.