Дэвид Схиммельпеннинк ван дер Ойе - Навстречу Восходящему солнцу: Как имперское мифотворчество привело Россию к войне с Японией

• Название: Навстречу Восходящему солнцу: Как имперское мифотворчество привело Россию к войне с Японией
• Автор: Дэвид Схиммельпеннинк ван дер Ойе
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: История
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-86793-709-6

Книга канадского историка Дэвида Схиммельпеннинка ван дер Ойе описывает вклад имперского воображения в политику дальневосточной экспансии России в первое десятилетие правления Николая II. Опираясь на массив разнородных источников — травелоги, дневники, мемуаристику, дипломатическую корреспонденцию, — автор показывает, как символическая география, геополитические представления и культурные мифы о Китае, Японии, Корее влияли на принятие конкретных решений, усиливавших присутствие России на Тихоокеанском побережье. Русское «восточничество» и страх «желтой опасности», «конквистадорский» империализм и проект «мирного проникновения» — эти столь различные образы и прогнозы российской судьбы в Восточной Азии анализируются и сквозь призму сознания неординарных политиков, ученых и публицистов, и в контексте массовых настроений и эмоций той эпохи.

---

Александр III остановил продвижение России в Азии. Если не считать нескольких стычек с афганцами на Памире, его армии в основном стояли без дела. Вместо этого новый царь обратил внимание на внутреннее развитие своих владений. Его самое честолюбивое предприятие — начало строительства Транссибирской железной дороги в 1891 г. От этого проекта, отчасти вдохновленного Трансканадской железной дорогой, которая создала новые города, принесла в прерии процветание и способствовала объединению нации, ожидали таких же благ для обширной российской колонии{531}. Что еще более важно, этот проект должен был способствовать усилению военного контроля над тихоокеанскими территориями.

Россия Александра III не стремилась продвинуться дальше своих границ на Дальнем Востоке. Когда в середине 1880-х гг. представилась возможность захватить незамерзающий порт в Корее, Петербург устоял перед соблазном, понимая, что такой шаг потребует слишком больших усилий от войск на Тихом океане{532}. В то же время Гире был слишком сильно обеспокоен агрессией со стороны Китая, чтобы размышлять еще и над возможностями дальнейшей территориальной экспансии[65]. Как уже говорилось, и министр, и царь не вняли настоятельным призывам Пржевальского к завоеванию. Несмотря на укрепившуюся дружбу с Францией, Гире даже отказал просьбе из Парижа в 1891 г. подписать протокол о защите христианских миссионеров в Китае, ссылаясь на то, что Россия должна вести себя там осмотрительнее{533}. Какое-то время казалось, что престиж России в Китае падает. Один из царских дипломатов вспоминал, что за несколько лет, предшествующих 1891 г., престиж России в Китае заметно упал и менее сильные державы ее обогнали{534}.

Гире все же попытался улучшить положение, назначив компетентного представителя к цинскому двору в 1891 г.{535}. Новый посол, граф Артур Павлович Кассини, имел большой опыт службы при немецких дворах и пользовался большим уважением своих коллег[66]. Граф Владимир Николаевич Ламздорф, один из его начальников, был доволен этим назначением, отмечая: «Он очень остроумен и тонкий наблюдатель»{536}. Внук итальянского дипломата, поступившего на русскую службу в царствование Александра I, Кассини был космополитом старой школы. Он безупречно говорил по-французски, с акцентом — по-русски и, несмотря на хорошее владение английским языком, настаивал на присутствии переводчика, когда имел дело с англоязычными коллегами{537}. Личная жизнь Кассини, которую один из гостей Пекина охарактеризовал как «скандальную хронику», не мешала ему очень умело вести дипломатическую интригу в сложной обстановке. Благодаря во многом ему Россия сумела восстановить свою репутацию в Китае{538}.[67]

Во время правления Александра III считалось важным избегать войны за границей, чтобы наладить внутренние дела. И все же, подавляя экспансионистские устремления своих наиболее агрессивно настроенных подданных, «царь-миротворец» не искоренил окончательно их имперские мечты[68]. На протяжении его правления эти устремления претерпели крупные изменения. При Александре II Центральная и Восточная Азия служили предохранительными клапанами для честолюбивых генералов, недовольных невозможностью завоевать Османскую империю после Крымской войны. Если перефразировать одного ученого, эти кампании являлись выражением «компенсаторного империализма»{539}.

В то время как Скобелевы и Муравьевы завоевывали себе славу в степях и пустынях Центральной Азии и на берегах Тихого океана, их соотечественники по-прежнему больше всего желали покорить Константинополь. Унижение России на Берлинском конгрессе поубавило эту тягу. В результате во время правления Александра III те, кто жаждал имперских завоеваний, начали рассматривать Дальний Восток не в качестве компенсации, а как свое истинное предназначение. На рубеже XX в. редактор либеральной ежедневной газеты «Россия» писал:

До войны [1877-1878 гг.] господствовало мнение, что история зовет Россию завершить свою миссию в восточном вопросе и окончательно утвердить крест на Св. Софии. После Берлинского конгресса рассудительные люди стали говорить о том, что еще не пришла пора прибивать щит на воротах Царьграда. История, бесспорно, зовет Россию на восток, но — на другой восток. Народ двигается за Урал, и государство должно идти за ним и даже впереди его. Там, за Уралом, открывается необъятный простор для русской мощи, и нет той Европы, которая помешала бы нам расширить свои владения в любом направлении{540}.[69]

ГЛАВА 7. ИНТЕРВЕНЦИЯ

Александр III решительно сопротивлялся соблазну добиваться имперской славы в Азии, однако его наследник оказался гораздо более восприимчив к ее чарам. Унаследовав трон в октябре 1894 г., новый царь сразу же столкнулся с кризисом на восточной границе, вызванным войной Японии и Китая из-за Корейского королевства. По этому вопросу Петербург сначала занял позицию осторожного нейтралитета. Николай II недолго размышлял, прежде чем направить Россию по более агрессивному пути.

Корея долго была яблоком раздора между Китаем и Японией. В конце XIX в. династия Цин относилась к полуострову как к своему вассалу. Такое отношение возникло примерно в 1400 г., когда в первые годы правления в Корее династии Ли китайский император соблаговолил принять присягу корейского монарха на верность. Как и в других подчиненных государствах, китайцы посадили в корейской столице Сеуле своего наместника, который, когда мог, вмешивался в местные дела. Основная обязанность Пекина как сюзерена состояла в предоставлении военной защиты. В последний раз этот долг был исполнен в 1590-х гг., когда армии династии Мин помогли отразить японское вторжение. Это был отнюдь не первый случай, когда два государства скрестили шпаги из-за Кореи. Однако спустя два с половиной века Япония сегунов, удалившись в добровольную изоляцию, довольствовалась лишь неофициальными торговыми и дипломатическими отношениями с заморским соседом. В то время Корея тоже в значительной степени отрезала себя от остального мира, заслужив прозвище «королевства-отшельника»{541}.

После революции Мэйдзи в 1868 г. все более интересующаяся внешним миром и уверенная в себе Япония снова обратила внимание на Корею. Сначала правительство короля Коджона решительно отвергало попытки сближения, но оно не могло сопротивляться долго. По примеру американского коммодора Мэтью Перри японские канонерские лодки в 1876 г. заставили Корею открыть двери для иностранной торговли, и за период, не превышающий срок жизни одного поколения, островная империя стала почти полностью доминировать в экономике этой страны[70]. В то же время попытки Японии повлиять на корейскую политику привели к энергичному противодействию со стороны Китая, желавшего утвердить свою власть над этим регионом. После провалившегося переворота 1884 г., получившего неофициальную поддержку Токио, цинский сановник Ли Хунчжан с помощью энергичного наместника Юань Шикая усилил хватку Пекина[71]. В течение последующего десятилетия Ли Хунчжан справедливо хвастался: «Я — король Кореи каждый раз, когда считаю, что интересы Китая требуют от меня воспользоваться этой прерогативой»{542}.

Китайское вмешательство в дела Кореи вовсе не означало улучшения управления. В начале 1890-х гг. засуха, обременительные налоги и коррупция привели к восстанию под предводительством реформистской секты Тонхак на юге{543}.[72] Когда весной 1894 г. восставшие захватили столицу провинции, король Коджон обратился в Пекин за военной помощью. Ли Хунчжан отреагировал быстро и, проинформировав, согласно условиям соглашения с Японией, надлежащим образом Токио, отправил на полуостров 1500 солдат[73]. По тому же соглашению обе подписавшие стороны могли отправить войска в Корею в случае беспорядков, и Япония мгновенно воспользовалась этим положением, направив собственное войско в беспокойное королевство. К 20 июля 1894 г. обе империи находились в состоянии войны{544}.

Чиновники российского МИДа уже некоторое время знали, что в Корее назревают проблемы. В начале февраля слухи о подготовке восстания на полуострове дошли до российского посла в Токио Михаила Александровича Хитрово{545}. Через месяц Кассини сообщил: «… вся Корея с некоторого времени охвачена глухим, но постоянно возрастающим возбуждением, которое легко может перейти в открытые беспорядки», что, как он опасался, может привести к китайскому и японскому вмешательству{546}. Тем временем в Сеуле временный поверенный в делах России Карл Иванович Вебер сначала принял заверения корейского министерства иностранных дел, что оснований для беспокойства нет, и сообщил об этом своим начальникам{547}. Но к 20 мая Вебер тоже встревожился. «Волнение в Южной Корее принимает более серьезный оборот, — телеграфировал он. — Возможно вмешательство Китая. Будет полезно послать военное судно, следить за движением»{548}.