Макс фон дер Грюн - Лавина

• Название: Лавина
• Автор: Макс фон дер Грюн
• Издательство: Радуга
• Жанр: Современная проза
• Год: 1989
• ISBN: 5-05-002416-1

Новый остросюжетный роман широко известного у нас западногерманского писателя дает весьма четкое представление о жизни сегодняшней ФРГ. И перемены в общественно-политической обстановке в стране, вызванные приходом к власти в 1983 году правых сил, и финансовые махинации, в которых оказался замешан даже федеральный канцлер, и новая волна терроризма, и высокий уровень безработицы, и активизация неофашистских сил — все это волнует автора. Книга читается легко, детективный сюжет захватывает читателя и держит его в постоянном напряжении.

---

Она обратилась ко мне на «ты», так это и осталось в дальнейшем.

Одно утешение — кошка. Я завидовал ее способности спать. Если Криста садилась, кошка, слегка помедлив, прыгала к ней на колени, заставляла себя гладить, мурлыкая при этом громко, как дизель. Слава богу, зимой она не линяла.

В канун Нового года Криста весь день хлопотала по дому. Она варила и пекла, занималась уборкой, шила и гладила до наступления вечера. Домашние заботы доставляли ей радость, не были обузой, и я не пошел работать в свой подвал. Не хотел лишать ее моего общества, ведь обычно за неделю едва ли выпадал один совместно проведенный вечер, а уж в дни ее вечерних смен и подавно.

Мы были счастливы остаться вдвоем. Мне позволили даже помогать на кухне, что случалось редко. Незадолго до полуночи мы подняли жалюзи. Новый год встречали красочным фейерверком, оглушительной трескотней разрывающихся в небе ракет и звоном церковных колоколов. Как только началось громыхание, кошка забилась под диван; потребовалось немало ласковых слов, чтобы выманить ее оттуда после окончания «спектакля».

— Вот идиоты! — возмущалась Криста. — Миллионы выпаливают в воздух, да, немцам все еще слишком хорошо живется.

Однако фейерверк она любила. Весь город светился, как во время бомбежки.

— Просто люди радуются, — заметил я. — И лучше такие ракеты, чем с боевыми головками.

— Радуются? А чему, скажи, пожалуйста?

— Будущему, — изрек я и понял, как глуп был мой ответ.

Бутылка вина «Помар», которую я достал, потому что Криста не переносила шампанское, к часу ночи опустела. Я хотел открыть вторую, но воздержался, заметив сердитый взгляд Кристы.

Первый день нового года проскользнул в безмятежном безделье. Я без конца думал о Матильде в ее золотой клетке, завидовал ее богатому собранию грампластинок; беседы с Кристой были повторением того, что мы уже давно обсудили. Мы ворошили старье, судачили о соседях и их чудачествах. Я молчал о том, о чем нам следовало бы поговорить. Чувствовал, как запутываюсь в этом молчании, и все-таки откладывал свою исповедь в надежде, что еще представится подходящий случай. Я был влюблен в свою мечту, но она была облечена в плоть и кровь и звалась Матильдой.

В новогодний вечер, когда я готовил ананасовый крюшон, Криста, не отрывая глаз от вязанья, спросила:

— Скажи, Эдмунд, ты очень страдаешь оттого, что у нас нет детей?

— Нет. Ты ведь знаешь, мы давно с этим смирились. И давай не будем бередить себе душу.

— А я не могу смириться и страдаю. Только пойми меня правильно. Я ненавижу свою работу в гостинице, сыта ею по горло, не могу даже описать тебе мое отвращение. Мечтаю о том, чтобы каждый день сидеть дома. Я хотела бы быть простой домашней хозяйкой, окруженной детьми.

— С чего это вдруг? Я всегда думал, что ты счастлива и довольна своей работой в «лучшем доме», во всяком случае, ты всегда так говорила. А теперь…

— Ничего не вдруг. Всегда. По-твоему, я должна каждый день ныть, что мне все осточертело, что работа и люди действуют мне на нервы? Я думала, ты давно догадался.

— Нет. Честно говоря, меня напугала твоя откровенность.

— Я считала тебя более чутким.

У Кристы бывали такие вспышки, они возникали из стремления самой распоряжаться своим временем. Но когда она несколько дней подряд оставалась дома и все, за что принималась, непременно доводила до конца, с минимальной затратой сил и без единого жалобного слова, она вдруг падала как подкошенная и погружалась в уныние, словно работы в гостинице ей все-таки не хватало.

Я обрадовался, когда она встала и, зевая, произнесла:

— Пойду спать. Праздничных дней в запасе еще много. Может, ты тоже?

Ни разу за последнее время мы не говорили о Бёмере и о заводе. Все оставалось в какой-то неопределенности. Жена отмалчивалась, хотя я был уверен, что оживленный обмен мнениями с близнецами уже имел место.

Через три дня мои предположения подтвердились. Как-то вечером Криста рассказала, что она узнала от Саши и Ларса и что Шнайдер уже сообщил мне: гранд-дама вернулась из Авиньона и имела долгий разговор со своими сыновьями.

В первый день нового года она прилетела из Франции в аэропорт Дюссельдорфа. Ее встречали Саша и Ларс. К своему большому удивлению, близнецы увидели женщину, которая лишь внешне походила на их мать. Прежде вечно болезненная, она возвращалась теперь загорелая, ненакрашенная, элегантно одетая, с решительностью человека, которому предстоит навести порядок. Своих сыновей она не обняла, как обычно, а приветствовала крепким рукопожатием.

— Ну вот я и здесь. Возьмите чемоданы, их у меня всего два. В городской квартире все в порядке?

Близнецы, ошеломленные напористостью матери, несколько растерянно отвечали, что квартира вся блестит, уборщица ее вылизала, а кухарка приготовила ужин.

— Я прямо истосковалась по простой немецкой кухне, мне уже приелась французская изысканность, — сказала гранд-дама.

В пути из аэропорта в Дортмунд она была немногословной. Слушала, что рассказывали близнецы о своей учебе, не проявляя, казалось, особого интереса. Ни словом не обмолвилась о причине возвращения. Только, выходя из машины, сказала:

— Странное вы поколение. Когда ваш отец был студентом, дни казались ему слишком короткими, а ночи недостаточно долгими. Но об этом мы еще побеседуем после ужина.

Ела она с аппетитом, хвалила повариху, а потом осмотрела все помещения в большой квартире, обставленной английской мебелью, с дорогими старинными коврами на полу и современными картинами на стенах. Иногда она останавливалась посреди комнаты, будто видела ее впервые.

Вернувшись в гостиную, она опустилась в кресло и внушительно произнесла:

— Я вернулась, чтобы исполнить волю вашего отца. Я знаю, что он не успел подписать подготовленные договоры, но считаю его последнее письмо ко мне завещанием. С юридической стороны, за исключением подписи, все безукоризненно, и я надеюсь, что вы не осмелитесь судиться со мной. Я душеприказчица отца, пребываю в твердом уме и добром здравии, пусть это будет заранее всем известно. В ближайшие дни мне необходимо перемолвиться с доктором Паульсом, с этим господином Шнайдером, а также с мужем вашей тети Кристы. О ходе переговоров я, разумеется, буду вас информировать, но не позволю со мной торговаться, тем более о продаже завода. То, что замыслил ваш отец и что я, надеюсь, смогу осуществить, действительно необычно, по меньшей мере в этой стране. Если бы мой отец был жив, он упрятал бы меня в психиатрическую лечебницу и объявил недееспособной, поскольку я изменила семейным традициям. Я очень плохо знаю этот завод и ничего не смыслю в технике, зато хорошо разбираюсь в финансах. На заводе работают высококвалифицированные люди, на которых я могу положиться: прежде всего этот Шнайдер, который произнес на похоронах столь необычную речь, потом Адам, главный техник… нет, я не боюсь сесть за письменный стол вашего отца. Он считал Шнайдера техническим и организаторским гением, который может работать как одержимый, да еще о чем-то думать во время работы, таким я доверяю… Вот пока вроде и все. Я буду сообщать вам по телефону о ходе дел, а в конце недели вы, конечно, станете приезжать домой, чтобы порадовать меня. «Мерседес» останется в моем распоряжении. Шофера мне не надо, даже если и полагается… Кстати, почему вы сдали в аренду виллу?

— Это сделал доктор Паульс по настоянию Гебхардта, — ответил Саша. — Оба ссылались на какое-то давнее указание папы. Они считали, что если на вилле не будет вскорости наведен необходимый порядок, то через два года она пойдет за бесценок.

— С виллой надо что-то делать, я вас не упрекаю. Но арендная плата три тысячи марок в месяц кажется мне несоразмерно низкой. Можно было бы запросить в два раза больше. Я еще раз хорошенько ознакомлюсь с договором об аренде, поскольку у меня теперь на этот дом несколько иные виды. Я хочу его снова вернуть — фирме нужна представительная резиденция… И еще кое-что мне не понравилось: почему вы пытались по отдельности уговорить господина Вольфа и господина Шнайдера отказаться от предложения отца? Я считала вас умнее, да и более тактичными.

— Доктор Паульс, господин Цирер и прежде всего господин Гебхардт настаивали на этом, — ответил Ларс. — Мы не хотели возражать, так как не могли себе представить, что ты, мама, действительно возьмешь бразды правления фирмы в свои руки.

— Во всяком случае, вы допустили большую глупость. В конце концов, с Авиньоном есть телефонная связь. Ведь вы ею пользуетесь, когда вас что-то тревожит? Я не могу избавиться от ощущения, что за моей спиной организован заговор с целью добиться продажи завода. Хорошо, я признаюсь, что тоже хотела избавиться от этого завода, но теперь, по зрелом размышлении, передумала. Прислушалась к советам сведущих людей… Так вот, господа сыночки, пришлось преподать вам этот урок. По-моему, вы несколько удручены и устали, но лучше головомойка сейчас, чем скандал потом. Мое упущение в том, что я никогда не интересовалась заводом, хотя Хайнрих в первые годы супружества побуждал меня к этому. Ваш дед основал этот завод, ваш отец, благодаря моему приданому, расширил его, посвятил ему жизнь, и было бы преступлением продать его. Я все это основательно продумала.