Сирило Вильяверде - Сесилия Вальдес, или Холм Ангела

• Название: Сесилия Вальдес, или Холм Ангела
• Автор: Сирило Вильяверде
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1963

Сирило Вильяверде — один из основоположников кубинской прозы. Его роман «Сесилия Вальдес, или Холм Ангела» — панорама кубинской жизни 30-х годов XIX столетия. Острый романтический сюжет разворачивается на историко-этнографическом фоне Гаваны.

---

— Может, и так.

— Я не позволю торговать с арестантками и разводить тут в привратницкой базар. По уставу не положено.

— Подумать только! А мне говорили, что вы для этих бедняжечек как отец родной.

— Обманули тебя. Я человек строгий, шутить не люблю.

— Ну какой же вы, сеньор, строгий? Где уж вам! У вас доброта на лице написана.

— Хватит, поговорили!

— Что ж, коли так! Ваше дело приказать, наше — исполнить. Я и уйду. Одно только словечко. Уж будьте ласковы, выслушайте, что я вам скажу. Один сеньорито дал мне к вам порученьице.

— Что еще за порученьице? Говори, живо! — грубо оборвал Марию привратник, тут только впервые внимательно на нее взглядывая.

— Содержите вы тут под арестом одну белую девушку?

— Я под арестом никого не содержу. Я тут не начальство, а всего-навсего надзиратель, и поставил меня сюда надзирателем его преосвященство сеньор епископ Эспада-и-Ланда.

— Простите меня, сеньор. Я хотела спросить, нет ли у вас тут среди ваших затворниц одной белой девушки?

— Белой по наружности? Да, есть такая. А что?

— Этот сеньорито, что я вам говорила, очень об ней беспокоится.

— А мне-то что до этого? Разбогатею я, что ли, с его беспокойства?

— Зря, сеньор, вы так говорите. Знаете пословицу: «не плюй в колодец, пригодится воды напиться». Дворянчик-то богатеющий и в девицу в эту втюрился до смерти. А вы, сеньор, поди, и сами знаете, что дворянчик, молодой да богатый, коли уж он влюбится, ни за чем не постоит, только бы ему увидеться да поговорить с кралей со своей ненаглядной.

— Ладно, — вымолвил, несколько умилосердившись, привратник. — Чего же ему; надобно, твоему дворянчику?

— Безделицу, сеньор, сущую безделицу. Он просит, чтобы вы передали ей от него эти вот апельсины. — Мария-де-Регла выбрала шесть самых красивых плодов со своего лотка. — И еще просит сказать ей, что он все сделает, только бы ее скорей отсюда вызволить, и что никаких денег на это не пожалеет.

— Послушай, — в смущении пробормотал надзиратель, — я еще никогда и никому не служил почтальоном.

— Полноте, сеньор, вам не придется раскаиваться в своей доброте. Я же вам говорю, дворянчик этот из самых что ни на есть богачей, а влюбился он крепко, так что благодарность будет вам самая щедрая.

Привратник долго стоял, не двигаясь с места, не зная, на что решиться, и, терзаемый тысячью сомнений и страхов, переводил растерянный взгляд с апельсинов на негритянку и с негритянки на апельсины. Наконец голосом, внезапно охрипшим то ли от стыда, то ли от волнения, он спросил:

— А как его звать, твоего дворянчика?

— Она знает, — коротко ответила Мария-де-Регла, и, прежде чем привратник успел что-либо возразить ей, исчезла.

Некоторое время он стоял в раздумье у решетки привратницкой, словно боясь от нее оторваться, но потом закрыл дверь на засов, запер ее на замок и, взяв в каждую руку по три апельсина, скрылся в обширном патио исправительного дома.

Недолгий разговор, который произошел вслед за тем между ним и Сесилией, содержал в себе все, что способно вселить сладостные грезы в сердце влюбленного и надежду — в отчаявшееся женское сердце. «Вы — мой спаситель, — услышал старый привратник обращенные к нему слова. — Какой ангел привел вас ко мне, бедной, преследуемой девушке? Я ни в чем не виновата. Единственное мое преступление — моя любовь к юноше, который и сам душу за меня готов отдать. Да, это тот молодой человек, про которого вы рассказываете. Меня заточил сюда его отец, он бесится, почему я люблю его сына, а не его, как он хотел бы. Сжальтесь над несчастной, несправедливо гонимой девушкой!»

После этого разговора привратника точно подменили. «Как могли поместить к нам это невинное дитя? — спрашивал он самого себя. — Нет, надобно быть исчадием ада, самим дьяволом, чтобы додуматься до такого злодейства! Заключить ее сюда — ведь это же значит смущать честных людей, вводить их в соблазн! Хотел бы я посмотреть, что стали бы делать на моем месте мужи, сильные духом, святые праведники божии? Неужто устояли бы? Нет, не достало бы у них на это добродетели, поддались бы на соблазн, да и угодили бы прямехонько к сатане в когти! Да и у кого хватит сил видеть ее слезы, слышать ее мольбы и жалобы и не вступиться за нее? Коли она захочет, так может из меня теперь хоть веревки вить. Очень просто. А мой покровитель, сеньор епископ, прогневается на меня, лишит меня своих милостей и прогонит с места. Но чем же я виноват? Она — такая красавица и так плачет! Я ведь тоже не каменный. Проклятая торговка!»

Прошло два-три дня, и «проклятая торговка» вновь появилась у дверей привратницкой. На этот раз старый надзиратель встретил ее вполне благосклонно. Но у нее была новая просьба: она хотела поговорить с юной узницей наедине, в ее камере. Между тем подобные посещения были запрещены. Визитерам разрешалось беседовать с теми, кого они навещали, только через решетку ворот и непременно в присутствии самого привратника. Однако Мария-де-Регла очень ловко доказала надзирателю всю нелепость такого правила; при этом она, как бы между прочим, заметила, что несчастная, ни в чем не повинная девушка скоро умрет с тоски из-за таких строгостей, а он станет не только соучастником величайшей из всех несправедливостей, которые когда-либо совершались в Гаване, но и ускорит своею суровостью смерть бедной мученицы. Она добавила также, что молодой дворянин, возлюбленный девушки, делает все возможное для ее скорейшего освобождения, что хлопоты его скоро увенчаются успехом и что тогда все те, кто притеснял его ненаглядную, уже не смогут ни оправдаться перед ним, ни заслужить его благодарности. И, словно вдруг вспомнив о чем-то, случайно забытом ею, она прибавила:

— Да, ведь он дал мне для сеньора полдюжины золотых унций, на случай, если девушке захочется купить что-нибудь из съестного или из одежды — ну, мало ли что может ей понадобиться… Этот довод разом сокрушил в душе привратника последние остатки щепетильности и добродетели, и недозволенное посещение было торговке разрешено. А теперь мы в немногих словах опишем сцену, последовавшую за появлением Марии-де-Регла в камере молодой затворницы.

Торговка застала Сесилию в той самой позе, в которой несколько дней назад, как мы уже упоминали, видел ее старый привратник, когда подглядывал за нею в окошко. Различие заключалось единственно в том, что сегодня волосы не падали ей сзади на плечи, и так как Сесилия сидела спиной к двери, то, войдя в келью, бывшая кормилица успела заметить на плече у девушки нечто такое, что в сильнейшей степени привлекло к себе ее внимание.

— Боже! — проговорила Мария-де-Регла. — Что я вижу! Неужели это в самом деле она, и я угадала? Что же это делается на белом свете!

Услышав у себя за спиною какие-то бессвязные восклицания, произнесенные громким шепотом, Сесилия подняла голову и слабым, словно надломленным голосом спросила:

— Что вам угодно?

— Ваша милость, назовите мне имя, полученное вами при крещении?

— Сесилия Вальдес.

— Боже мой! — снова воскликнула негритянка. — Это она! Так я и думала! Или, может быть, я сплю? Знаете ли вы, ваша милость, кто нарисовал вам это полукружие?

— Какое полукружие?

— А вон то, что у вашей милости тут, на плечике? — И негритянка указательным пальцем прикоснулась к левому плечу девушки.

— Это не нарисовано. Это родинка, вернее — след от удара, полученного мною в детстве.

— Нет, ваша милость, если вы взаправду та самая Сесилия Вальдес, которую я знала когда-то, то это не родинка и не след от удара, а полукружие, которое бабушка вашей милости наколола вам иголкой с темно-голубой краской, перед тем как она подбросила вас в Королевский приют для новорожденных.

— О! Мамочка никогда мне ничего такого не рассказывала.

— Но мне оно известно доподлинно, ведь по этому знаку мне было велено отыскать вас среди других младенцев, какие находились тогда в приюте.

— Кто вы такая? Кто вам все это рассказал?

— Неужели вы, ваша милость, до сих пор так и не узнали меня? Неужели вы меня не помните?

— Нет, право же, я вас не знаю.

— Так ведь это же я, ваша милость, была вашей кормилицей, сперва в приюте, а после, почти целый год, в доме вашей бабушки — тогда она жила в переулке Сан-Хуан-де-Дьос. Когда вас у меня отняли, вы тогда, ваша милость, только-только ходить начинали, но уже немножко говорили, самую малость, Ах, ваша милость, не знаете вы, сколько огорчений и слез стоило мне вас выкормить! И не только мне: мужу моему тоже тогда не сладко доставалось. Да, ваша милость, ведь это вы — самая первая, да и самая главная причина всех наших несчастий.

— А что такое с вами стряслось?

— Меня вот уже двенадцать лет минуло как увезли из Гаваны, сослали в инхенио, а муж мой попал в тюрьму. Его обвиняют в убийстве капитана Тонды.