Уилл Селф - Этот сладкий запах психоза. Доктор Мукти и другие истории

• Название: Этот сладкий запах психоза. Доктор Мукти и другие истории
• Автор: Уилл Селф
• Издательство: Флюид ФриФлай
• Жанр: Современная проза
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-98358-254-5

С каждым прикосновением к прозе У. Селфа убеждаешься, что он еще более не прост, чем кажется с первого взгляда. Действие развивается то как форменная история психической болезни, то как реалистический, динамичный, но полный символизма рассказ об относительности понятий «правый — неправый», «слабый — сильный», «свой — чужой» в мире современных городских джунглей, где царят жестокие животные законы. Но стоит внести толику человеческого сочувствия и сопереживания — и выход найдется: ведь даже «волки» убоятся «овцу», которая умна, а потому чрезвычайно опасна. Селф неподражаем в этаких нечаянных — «к слову» — описаниях повседневной рутины, остроумных и язвительных до слез. Его фантастические конструкции, символические параллели и метафизические заключения произрастают из почвы повседневности, как цветы лотоса из болотной тины, с особенной отчетливостью выделяясь на ее фоне. Автор заставляет нас поверить в полную реальность происходящего, которая то и дело подтверждается десятками и сотнями конкретных деталей, заставляя удивляться и сопереживать, восхищаться и утирать слезы от смеха.

---

Или ему просто было любопытно? Допустим, баснеровский метод лечения Можжевелла, человека-креозота, неверен, но даже после того, как заразу со спины удалили, едва ли Шива сумел поставить свой диагноз. Лечение Можжевелла сошло на нет, смотрите все! К тому же душевное состояние церковного старосты сильно нарушилось. Правда, не так, как на момент прибытия, но он остался при убеждении, что его миссия — нести креозот больному и разлагающемуся миру. После трех недель пребывания Можжевелла в отделении Моффата, Шиве пришлось организовать перевозку пациента в клинику для душевнобольных неподалеку от его дома в Бирмингемшире, к тому же, насколько он знал, там ему не стало лучше.

Теперь этот Кабир, еще один случай, этиология которого может быть как медицинской, так и психиатрической, и хотя Шива был уверен, что старший коллега издевается над ним, злорадствуя над его положением, также он понимал: если хоть в малой степени его затруднение станет заметно — не говоря уже о признании того, что между ними происходило, — это вызовет катастрофу. Нет, он ответит Баснеру в самой корректной форме, ясно и спокойно, ничем не выдавая своего страха.

Часть третья

Доктор Зак Баснер стоял у себя в офисе у окна и растерянно смотрел на зеленый парк, раскинувшийся по ту сторону массивной трапециевидной громады западного крыла «Хис-Хоспитэла». Сеял мелкий дождь, штрихуя близлежащие дома и пенясь на их крышах. Взгляд Баснера скользнул от окна, чтобы вобрать в себя упорядоченный интерьер самого офиса. Вся стена аккуратно заставлена книгами — все, от Фомы Аквинского и Адлера до Саса[32] и Заратустры — три монолитных шкафа из ДСП с историями болезней и медицинскими записями; свободное пространство стен украшают три глиняных «Воображаемых топографии» Бойса[33], подаренные врачу признательным художником, которого Баснер вылечил от лекарственного психоза в начале семидесятых.

Да, дела идут хорошо, думал Баснер, продуктивно. Когда его «Дом идей» и зарождение «Количественной теории безумия» переживали трудные дни, Баснер придерживался полностью противоположной точки зрения. Тогда его жизнь, равно как и восприятие ее, отличалась сознательным пренебрежением всех категорий, всех классификаций, всех систем. Но с возрастом, особенно когда хаос домашней жизни стал достаточно ощутимой проблемой, он начал ценить всякую ясность, какую только мог найти в мутных водах психиатрической медицинской помощи. «Порядок в голове — это, — он обожал читать лекции студентам, — здесь и сейчас. Это все, что у нас есть, и наша обязанность выжать из этого все, что мы пожелаем».

В качестве подтверждения и одновременно опровержения этой истины, не имеющая себе равных баснеровская коллекция копролитов, в какой-то момент заполнившая ввысь и вширь все доступные поверхности, теперь строгими рядами расположилась на столе, окружив компьютер, словно космический корабль пришельцев, осажденный кучей окаменевшего дерьма. Мысли о сущем и конкретном вернули Специалиста на землю, точнее, к письму, которое он получил этим утром от Шивы Мукти из «Сент-Мангос». Через пару минут начинался обход больных, и хотя необходимости в участии Баснера не было, он решил-таки, что пойдет. Мукти направил к нему на обследование очередного пациента — Баснер в этом нисколько не сомневался. Он с некоторым интересом прочел первую часть письма Мукти, где говорилось о Мухаммеде Кабире, но почему бы не ознакомиться с его новым направлением без подготовки, как матадор, когда тот бросается на арену, становится лицом к лицу с разъяренным быком, не вооруженный ничем, кроме разума, и размахивает перед его носом плащом, чтобы разозлить животное? Эта мысль пришлась Баснеру по душе, тонкая улыбка прошила его пухлые, жабьи черты, а толстая рука потянулась к кончику мохерового галстука и начала шустро его скручивать, как язык какого-то диковинного зверя, психиатрического хищника, который настолько эволюционировал, что стал питаться назойливыми мухами психоза. Он повернулся на каблуках с той резвостью, на какую только способен шестидесятилетний мужчина, и вышел из комнаты. На столе осталось письмо Шивы Мукти, раскаленное от злости автора.

Больница «Сент-Мангос»

Отделение психиатрии

Дорогой Зак,

Пишу Вам касательно Мухаммеда Кабира, которого Вы так любезно направили ко мне за повторным заключением. Насколько богатым и полезным оказался этот случай! У меня нет желания осуждать Ваш способ лечения больного, но я вынужден сообщить, что Ваш диагноз был изменен согласно моим обследованиям. Не имея ничего общего с гипоманиакальным состоянием, состояние Кабира, как выяснилось, в высокой степени обусловлено сифилисом на поздней стадии. Мне удалось это определить, просто взяв анализ крови. Далее, несмотря на необходимость существенных уточнений, по сути, то, что говорил Кабир, — правда. Он служил в армии в чине офицера и подвергся опасности при выполнении секретного задания в Израиле.

Боюсь задеть Ваши личные чувства, но я обязан отдать дело Кабира на рассмотрение властям и в этой связи считаю необходимым указать Ваше имя на всех письмах. Разумеется, я буду держать Вас в курсе дел.

Наша ситуация принимает своего рода колебательный характер, поскольку я, в свою очередь, хотел бы воспользоваться возможностью и попросить Вас еще об одном повторном заключении. Вам должны были дать на рассмотрение случай мистера Тадеуша Вадья, которого я наблюдаю последние годы. Вадья — польский эмигрант пятидесяти семи лет — до недавнего времени работал инспектором по технике безопасности и охране труда. У него не обнаружено симптомов сильной психопатологии, за исключением ненормальной и резко выраженной формы эхолалии. Я говорю «ненормальной», потому что он скорее повторяет за собой, нежели за другими, в остальном следуя правилам обычной беседы. В каком-то смысле, говорить о патологии в данном случае было бы неверно, ибо за исключением личных неудобств, семейных трудностей и раздражения при общении с незнакомыми людьми, никакого нарушения функций не наблюдается. Однако Вадья основательно изучил свое состояние и раскопал экземпляр Вашей статьи «Два раза: повторение как итеративная когнитивная способность», что привело к предсказуемым результатам.

Коротко говоря, он сам попросил меня направить его к Вам в надежде, что Вы с Вашей превосходной хваткой в области психологии когнитивных дисфункций сможете ему помочь. Должен лишь добавить, что если этот пациент не вызовет у Вас интереса, и не принесет Вам никакой пользы, ради бога, не стесняйтесь отослать его обратно ко мне. Мне хорошо известно, насколько надоедливыми могут быть надоедливые пациенты.

Остаюсь Ваш,

д-р Шива Мукти.

Назвать «мистера Дабла», как выразился доктор Мукти, «надоедливым», было опасным и безответственным преуменьшением. Мистер Дабл мог привести в бешенство: пять минут в его компании довели бы Альберта Швейцера до того, что он стал бы грызть клавиатуру органа. Больной был психически прокаженным, его зараза прилипала ко всем, с кем он входил в контакт. Можно не сомневаться, что это не эхолалия в чистом виде, это способ реакции больного на болезнь. Он тянул резину, юлил, запинался, словом, пытался любым способом перехитрить собственные неконтролируемые мысли. Примерный разговор с ним мог быть таким:

— Как Вы себя сегодня чувствуете, Тадеуш?

— Ничего, ничего, я — я думаю-думаю п-прбвтьещенемного поработать над этим, вы заметили — п-прбвтьещенемного поработать над э-, тьфу, этим, вы заметили, тьфу ты. Больно, мать его! Больно как икота, мать его! Как икотамать-мать…

— Вы принимали пилюли, которые я Вам прописал, Тадеуш? Мне кажется, их успокоительное действие должно помочь вам.

— Две принял — две принял. Извините-извините. Две принял — две принял. Извините-извините. Господи, это кошмар какой-то — я прочел утром в газете, что, Господи, это кошмар какой-то — министр внутренних дел Великобритании…

И так далее, и тому подобное, с непредсказуемыми поворотами. Шива пробовал когнитивную терапию, прописывал тьму лекарств, пытался даже самым искренним образом общаться с пациентом. Вадья посвятил его в свои домашние обстоятельства, оказавшиеся предсказуемо чудовищными. Имелась жирнющая, злющая жена, жирнющая, до фанатизма религиозная мать, два выросших ребенка, которые, как настоящие кукушата, не хотели покидать чужое гнездо.

В начале Шива полагал, что в расстройстве Вадья должна быть какая-то положительная сторона. Как Баснер, его Немезида, выстрогал из своих безнадежных больных ступени для карьерной лестницы, так и он, Шива, станет таскать Вадья, накачав его всякой всячиной, по фешенебельным литературным салонам, где сверхъестественная способность Пола повторять огромные куски диалогов с самим собой произведет сильное впечатление на возбужденных поэтесс этаким беккетовским абсурдом. Затем поэтессы обовьются вокруг Шивы, декламируя символистские вирши с нарастающим ритмом, пока все их голоса не сольются во всеобщий гвалт. Так он всего лишь фантазировал, ибо вскоре был вынужден признать, что ничего сколько-нибудь привлекательного в болезни не было, эхолалия это или еще что. Внешний вид роли не играл. Славянская кубической формы красно-белая голова с жестким хохолком и фасадом, обнесенным сеткой лопнувших капилляров, была посажена поверх широких плеч, переходящих в страшные, похожие на ковш экскаватора, руки. Мысль, что этот несущийся человек-поезд когда-то мог отвечать стандартам безопасности, казалась смешной, особенно учитывая пьянство.