Борис Олевский - Начало жизни

• Название: Начало жизни
• Автор: Борис Олевский
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1967

---

Б. Олевский Начало жизни Повесть

ПОВЕСТЬ РАДОСТНОГО СЕРДЦА

Горячей любви в моем радостном сердце
       так много!
Ее для меня собирала в страданиях мать.

Борис Олевский

Автор повести «Начало жизни» Борис Абрамович Олевский родился в 1908 году. С Великой Октябрьской революцией и гражданской войной были связаны его первые самые сильные жизненные впечатления. «Детство окрасило всю его жизнь, — рассказывал об Олевском его друг Эммануил Казакевич, — как и жизнь других писателей его поколения, в цвета революционной романтики».

Маленький герой повести «Начало жизни» и его друзья поставлены в те же жизненные обстоятельства. Им не нужны были для игр ни казаки-разбойники, ни рыцари из сказок — они играли в своих старших братьев и соседей. И их человеческий идеал был рядом — комиссар с настоящим оружием, отважный и справедливый. Не выходя за порог своей повседневной жизни, они, эти ребята, могли насытить извечную мальчишескую жажду подвига, романтики, необычности и опасности. Счастливые, полные веры и надежд, они были одновременно терпеливы и азартны; терпения у них хватало на то, чтобы переносить голод, самые разнообразные житейские трудности, но безучастно ждать прихода мировой революции они не были согласны. Узнав как-то о том, что в далекой Африке живут угнетенные белым «петлюровцем Джимом» негритята, они немедленно пишут им прочувствованное письмо, уговаривая их убить «царя», устроить «мировую революцию», и посылают это письмо с аистом «в Африку».

Ощущение своей причастности к огромному миру, своего непосредственного участия в грандиозных делах наполняет счастьем юного героя повести. Впрочем, Ошер вообще был удачлив. Подумать только, сколько всяких бед выпало на его детскую долю: погром в местечке, голод, тиф, драка с бандитами, а он не только уцелел, но и сохранил замечательную жизнерадостность, активность, и, когда революция распахнула ворота в новую, свободную жизнь, он не вошел, а вбежал в нее — с восторгом, с благодарностью, готовый за нее на драку, на скандал, на любой труд, на подвиг, на смерть.

Борис Олевский рассказывает о своем юном герое любовно и с простодушной, веселой беспощадностью. А как еще можно рассказывать, если ничего не утаивать, о том поразительном мире, который являет собой мальчишеская душа?

«Я лежу под одеялом и сгораю от нетерпения. Скорей бы уж настал день. Сразу побегу к тете Ите и скажу ей: „Тетя Ита, твой Нюма убит на войне!“»

Что это — жестокость? Придурковатость? Олевский не вступает в прямые объяснения по этому поводу. Да они и не нужны нам, — мы вместе с Олевским хорошо понимаем, в чем тут дело: детское воображение еще не приемлет трагедию смерти, да еще связанную с романтическим для него словом «война».

Вместе с тем в чем-то ребенок может быть и хитрее и оборотистее, чем о нем думают взрослые. У него есть природные, стихийные актерские данные, и ему ничего не стоит пустить их в ход тогда, когда он вынужден подчиняться нормам поведения, внутренне для него чуждым. Скажем, притвориться плачущим, когда — хоть убей! — не плачется, а плакать необходимо, потому что умирает дед. Или как-то очень натурально спекульнуть на этом же горе — ведь совсем неплохо живется человеку, если окружающие жалеют его. Очень точно когда-то сказал об этом любимец Шолом-Алейхема, заставивший смеяться и плакать М. Горького, мальчик Мотл: «Мне хорошо — я сирота!» Кстати, читая повесть об Ошере, нет-нет да и вспомнишь мальчика Мотла. Очень уж схожи они между собой ключом бьющей энергии и неумением сосредоточиться на грустных сторонах жизни. И рассказано о том и о другом любовно-иронически, весело и лирично.

На наших глазах проходят несколько лет жизни Ошера. За это время он взрослеет, умнеет, делается серьезней. А поначалу он мог в чем-то показаться нам даже глупее, чем положено было быть в его возрасте. И это не удивительно: в голове бойкого мальчишки самым хаотическим образом уживались и призраки из «той» жизни — жизни черты оседлости, хедера и странных обрядов, — и четкое, правильное видение мира. В общем, он, Ошер, ничем не отличался от других подростков: так же, как большинство из них, важничал перед своими родителями, стеснялся материнской ласки, был особенно груб с девочкой, которая ему нравилась. Может быть, лишь чуть ярче, чем у других ребят, проявилась у него непреодолимая потребность принимать участие во всех делах, которые происходили рядом, во все вмешиваться, радоваться всему новому. И если он кого-нибудь любил, то это была привязанность крепкая, надежная, преданная.

Жизнь свела Ошера с людьми, сумевшими направить по нужному руслу его неуемную энергию, оказать большое и благотворное влияние на его мировосприятие. Первыми людьми, которым он страстно хотел подражать, которые являли для него образец мужества, воли, ума, были комиссары Магид и Велвел Ходорков. Первыми настоящими воспитателями Ошера были скромные, самоотверженные труженики революции — Голда Ходоркова, Ищенко, Бечек. Сближение это было обоюдным. «Эти парни могут горы свернуть», — говорил о подростках местечка секретарь партийного комитета Ищенко и не боялся поручать им серьезные дела. И вот случалось, что обстоятельства ставили Ошера в положение взрослого, ответственного человека, а поведение его при этом определялось детским восприятием происходящего.

Игра и реальность естественно сплелись в детстве Ошера. Потому иногда случалось, что перед наивным детским тщеславием меркла конкретно возникавшая опасность, как это случилось, скажем, при встрече Ошера с известным местным бандитом («Мне бы хотелось, чтобы все видели, как я сижу рядом с самим Исайкой»), а иногда на долю героя повести выпадало такое дело, которым мог бы гордиться и взрослый, например — произнести речь в день Октябрьского праздника на главной площади местечка. Писатель и здесь подтрунивает над своим героем, но нам передается радостное возбуждение мальчика, и мы от всей души сочувствуем его гордости, хотя он и по-настоящему комичен, когда мечется от одного своего приятеля к другому, требует, чтобы они выслушали выученную им наизусть речь, и во все горло кричит: «Товарищи члены профсоюза и кустари!..»

А как было подростку не проникнуться ощущением своей значительности, своей причастности к самым важным и нужным делам, когда он получил настоящую, платную должность — собирать подписку на газеты и разносить их!

Ошер предстает перед нами в том же буйном цветении, что и Том Сойер, и Гекльберри Финн, с той же обнаженностью своего в чем-то сложного, а в чем-то пленительно ясного внутреннего мира, но у него есть перед ними небывалое преимущество. Марк Твен видит истинные человеческие ценности — храбрость, верность в дружбе, чистоту, — лишь в мальчишеском царстве; ничего этого нет там, где кончается детская вольница и начинается власть взрослых. Потому-то и неизбежен постоянный, иногда открытый, иногда-тайный конфликт этих двух сфер, их обособленность друг от друга. А мальчишка Ошер из маленького еврейского местечка, которому было восемь лет, когда солдаты «так-таки схватили царя, раскачали и сбросили», спаян с окружающей жизнью всеми помыслами, всеми корнями души, у него с нею единый пульс, общее дыхание. Ведь его детство, пора надежд и первых достижений, совпало с революционным детством нового общественного строя. И так естественно, что он чувствует себя не только в центре великолепных, грандиозных событий, но и их непосредственным участником.

Революция передала в руки тружеников в городах и промышленных центрах заводы и фабрики, в деревне — землю. На родине Ошера не было ни того, ни другого. Здесь надо было заново создавать некий жизненный фундамент для населения, не имевшего до того возможности приобщиться ни к фабричному, ни к сельскому труду.

Нищие лавочники, у которых было больше конкурентов, чем покупателей, ремесленники, у которых не было заказчиков, «люди воздуха», каким-то чудом не умиравшие от голода, должны были получить полезное занятие, надежный заработок, прочное место в жизни. А время было трудное — первые годы нэпа. Поэтому так мучительно ломали себе головы над всеми этими насущными проблемами люди, в руках которых сосредоточилась ответственность за жизнь окружающих, поэтому так близко принимали к сердцу все события в местечке и стар и млад.

Все, что было пережито местечком с начала 1917 года: смены властей, бесчинства петлюровцев, бои, пожары, — рассказано общительным и веселым Ошером, и потому предстает перед нами иногда, даже в самые страшные моменты, в юмористически смягченных тонах. «Папа, — спросил я однажды, — когда же будет погром?»

Но того же Ошера спустя несколько лет, в сцене на станции, когда он узнает о смерти Ленина, мы видим совсем иным.