Борис Леонов - Солдаты мира

• Название: Солдаты мира
• Автор: Борис Леонов
• Издательство: Советская Россия
• Жанр: О войне
• Год: 1985

Сборник составляют созданные в последние годы повести о современной армии, о солдатах и офицерах 70—80-х годов, несущих службу в различных родах войск: матросах со сторожевого катера и современном пехотинце, разведчиках-десантниках и бойцах, в трудных условиях выполняющих свой интернациональный долг в Афганистане. Вместе с тем произведения эти едины в главном, в своем идейно-художественном пафосе: служба защитников Родины в наши дни является закономерным и органичным продолжением героических традиций нашей армии.

В повестях прослеживается нравственное становление личности, идейное, гражданское возмужание юноши-солдата, а также показано, как в решающих обстоятельствах проверяются служебные и человеческие качества офицера. Адресованный массовому, прежде всего молодому, читателю сборник показывает неразрывную связь нашей армии с народом, формирование у молодого человека наших дней действенного, активного патриотизма.

---

— Обязательно приду, — улыбнулся Родион.

Кремнев помог ему взвалить бревно на плечо и добродушно похлопал по спине.

— Таскать тебе не перетаскать.

Загораживая бревном лицо от яростно секущего ветра, Родион обогнул противотанковый ров и зашагал к сопке. Глухой метельный стон еще острее взвинчивал в нем чувство непонятного счастья и восторга. Он представил, как обрадуются ему ребята, начнут удивляться, хвалить его и ругать себя за безалаберность, потом вскипятят чай в котелке и отогреют его — он даже стыдливо покраснел и усмехнулся: вот какие мелочи бытия способны теперь осчастливить его. Стоило ли пять лет корпеть в институте, рыться в пестром ворохе чужих мыслей, чтобы внезапно почувствовать странную радость оттого, что тащишь на горбу заледенелое бревно? Ведь счастье, в сущности, легкодостижимо, если оно предполагает добро. Оно должно быть естественным и незаметным, как дыхание, и всегда соотноситься с душой другого человека.

Родион вдруг остановился: ему показалось, что он слишком долго идет. Кругом, шипя, вскипала белесая муть, непротыкаемая взглядом. Лагерь как языком слизало. Неужели он свернул на чужую тропинку? Наверно, взял немного левее — надо забрать вправо. Стало сразу тоскливо и холодно — он с болью почувствовал, как залубенели пальцы, одеревенели щеки, взныло плечо под бревном. Не в силах потушить в себе страх, уже точно зная, что заблудился, Родион побежал и вскоре согрелся, но страх, смешанный со стыдом, не проходил. Место было незнакомое — очевидно, он все дальше и дальше уходил от лагеря. Родион попытался вспомнить, в какую сторону он вильнул от караульной палатки, но не мог сосредоточиться ни на одной мысли, страх разгонял внимание — наверно, лицо у него сейчас такое противное и жалкое. Родион понял, что этой беготней он еще туже затягивает петлю, и решил обследовать круг в радиусе двухсот шагов по ходу часовой стрелки. Вдруг вспомнил про бревно и плюнул с досады: чего это он столько времени на горбу его таскает, силы тратит, давно бы надо бросить, теперь от него никакого проку. Лучше сделать его центром круга, точкой отсчета. Проклятье: почему так стыдно, и страшно, и хочется завыть по-волчьи?

Выскоблив штык-ножом ямку, Родион поставил бревно на попа и пошел вправо, шевеля затвердевшими губами: раз, два, три… Это успокаивало его, отвлекало, но не надолго. Разгоряченное бегом тело быстро остужалось, пальцы не сгибались. После двух кругов Родион уже не нашел бревно, и ему стало совсем тоскливо, словно он потерял самое дорогое в жизни. Вскоре он поймал себя на том, что ищет не лагерь, а это проклятое бревно, морозный смолистый дух которого еще веял в памяти. Но когда он понял, что бесполезно теряет время, то бессильно опустился на снег и в остервенении заколотил кулаками о землю.

5

Колька бросил в ненасытную прорву времянки последнее полешко и пошел будить Большакова.

— Товарищ старший сержант, дрова кончились. Цветков убег за бревном и как сгинул. Может, на губу попал?

Большаков свесил ноги в яму и долго сидел в позе буддийского монаха, с полузакрытыми глазами. Наконец очухался от дремы и сердито уставился на Кольку.

— За каким бревном? Вечно мудрит профессор. А ты что, ослеп? Вон в углу под плащ-палаткой целый склад дров. Махарадзе вечером нарубил. И давно Цветкова нет?

— Около часа.

Большаков, как ужаленный, спрыгнул на землю.

— Растяпа. До сих пор молчал.

Он вынырнул на улицу и побежал к караульной палатке. Придавив отяжелевшим лбом узенький кулачок, дремал у печки лейтенант Гарин. На худой мальчишеской шее остро выпирали позвонки. Зажатая в коленях книга шлепнулась на поленья и раскрылась на фотографии Льва Толстого.

— Товарищ лейтенант, к вам Цветков не попадал из второго дивизиона? За бревном пошел.

Гарин неторопливо поднял книгу и задумчиво поглядел на фотографию, вспыхнувшую красным глянцевым светом.

— Кто такой Цветков — я не знаю. Зачем ему понадобилось бревно — тоже. А вот Лев Толстой был великий человек, — вздохнул он с грустной улыбкой.

— Я не шучу, я серьезно, товарищ лейтенант, — в сердцах крикнул Большаков.

— А разве я не серьезно? — в лукавом изумлении раздвинул брови Гарин, любивший подтрунивать над солдатами.

— Его случайно не Родионом зовут? — приподнялся на нарах длинный рябой солдат.

— Родионом. Ты где его видел?

— На пятом посту. Мы калякали о смысле жизни, и он поволок бревно. Занятный парнишка…

Большаков не дослушал Кремнева и выметнулся из палатки. Прибежав к штабной будке, он забарабанил в окно. В дверь выглянул замполит.

— Цветков пропал, товарищ старший лейтенант. Вздумалось ему бревно искать ночью. Уже час где-то плутает, — еле выдавил Большаков, по-рыбьи глотая воздух.

Сайманов молча нырнул в будку и вскоре стремительно вынырнул из нее, крикнув на ходу: «Объявляй тревогу всему дивизиону. Я к командиру полка».

В палатке взвода управления уже давно не спали, и команда Большакова застала всех одетыми. Ребята набрасывались то на растерянного Махарадзе за его дурную привычку запихивать дрова куда-то в угол, под всякое тряпье, то на подавленного Фомина за то, что отпустил Цветкова в такую собачью круговерть.

Через несколько минут гвардейский артиллерийский полк уже выстроился по тревоге возле опустевших палаток. Командир полка, тяжелым кряжем маячивший в темноте, коротко объяснил задачу и приказал каждому дивизиону разойтись плотной цепью в трех направлениях.

Колька шагал в одной цепи с Большаковым, прикрывая лицо толстыми домашними рукавицами, которые при жизни связала ему бабушка. От этих рукавиц становилось еще горше — почему он не дал их Цветкову? Байковые-то не больно греют. А ведь Родион плутает сейчас по степи без шинели, в одном ватнике. Хорошо, что еще штык-нож прихватил: мало ли чего. Колька буравил глазами вспененную муть и молил бога не отстать от ребят, чтобы первым увидеть Цветкова. Ему казалось, что только он сумеет найти его первым в этой предсмертной обжигающей свистопляске зимы. Чувство неясной вины перед Родионом не покидало его, словно он пропустил в нем что-то важное, чего не имел права пропускать. Сейчас ему захотелось увидеть Родиона, сказать ему, что он хороший парень и что зря он пренебрегал им, Колькой Фоминым. Колька и не догадывался, что сейчас каждый солдат в этой неслучайной цепи осознает себя тем же необходимым звеном, что и он, и думает точно так же, подчиняясь закону человеческого добра. Каждый вдруг понял, что это и есть самая главная мудрость в жизни: чувствовать рядом ближнего, чтобы не выйти из общей цепи раньше положенного судьбой срока…

Уже около часа кружил артиллерийский полк по взмыленным сопкам, но встретил только одинокое черное дерево, вскормленное и умерщвленное этой безрадостной землей. Ветер жег лицо, он зашпаклевывал рот и леденил тело. Солдаты часто падали, оступаясь в припорошенные снегом колдобины. Большаков поднимал Кольку за воротник шинели, словно щенка из воды, и кричал в ухо:

— Беги к тягачу, согрейся.

— Не пойду! — внезапно окрысился Колька.

— Я тебе приказываю! — вдруг сорвался замкомвзвода, захлебываясь ветром.

— Не имеешь права. Я не замерз.

— Это как же я не имею права? — в изумлении остановился Большаков и притянул к себе Кольку.

Замкомвзвода стало не по себе. В него били глаза рядового Фомина, озверевшие от мороза и безоглядной решимости драться за только что открывшуюся ему истину. Это было уже не птичье лицо безгрешного мальчика, а взгляд человека, которому сейчас бесполезно приказывать. Большаков растерянно улыбнулся и, зачерпнув горсть снега, стал яростно растирать щеки Фомина.

— Вон ты как… Я думал, ты ягненок, а ты — волчонок. Ланиты ведь свои отморозил. Ни одна девка замуж не возьмет.

Колька смешно скривил рот от боли и смущенья: злость у него схлынула, и опять ему было неловко перед старшиной. Но Большакову уже не хотелось воспользоваться этой минутной Колькиной размягченностью, чтобы снова приказать ему, и он побежал вместе с ним догонять свою цепь.

Внезапно Большаков вздрогнул: шагах в десяти проступал какой-то черный предмет. Сдавленным, чужим криком он позвал старшего лейтенанта Сайманова. Вместе они бросились к предмету — это было поставленное на попа бревно. Замполит выхватил из кобуры ракетницу и выстрелил в ослепшее небо.

6

Родион загородился спиной от ветра и долго стоял в такой нищенской позе, прижав руки к груди, напоминая уставшего боксера. Теперь, когда первоначальный страх прошел и все внимание переключилось на вязкую боль в замерзающем теле, он понял, что рано или поздно ребята его найдут, и поэтому самое главное сейчас — беречь силы. Он вспомнил, что в подобных случаях человека клонит в сон — об этом он столько раз читал в книгах, — но, прислушавшись к себе, он с облегчением отметил, что спать ему не хочется. Зато он почувствовал страшный голод, и от сознания, что он еще способен это чувствовать, ему стало как-то легче на душе.