Александр Верховский - На трудном перевале

• Название: На трудном перевале
• Автор: Александр Верховский
• Издательство: Воениздат
• Жанр: О войне
• Год: 1970

Автор воспоминаний А И. Верховский — кадровый офицер, свидетель и участник крупных исторических событий, происходивших в эпоху первой мировой войны и Февральской революции 1917 г. в России. Говоря о том периоде, автор показывает, как правящие круги буржуазии совместно с верхушкой высшего командного состава разрабатывали план смещения Николая II и готовили заговор против нараставшей революции. После Февральской революции Верховский был назначен Временным правительством на пост командующего Московским военным округом, а затем военным министром. Правдиво рассказывает Верховский о тех разногласиях с Корниловым и с корниловщиной, которые привели его к разрыву с реакционным офицерством, а затем к выходу из состава Временного правительства.

---

Апухтин был не один, с ним был наш общий знакомый — граф Буксгевден.

— А вы знаете, что по этому поводу сказал министр двора барон Фредерикс? — вмешался он в разговор.

Апухтин этого не знал.

— Фредерикс считает, что царь ошибался лишь в одном: он проводил свою политику слишком мягко. Надо было посылать на виселицу не десятки, а десятки тысяч людей, физически истреблять всякую оппозицию. И в первую голову надо было повесить таких предателей и негодяев, как Гучков и Родзянко, которые являются настоящими зачинщиками революции.

— Бодливой корове бог рог не дает! — возразил я и прошел в кабинет, где собирались офицеры, приглашенные этим самым «зачинщиком» революции, о котором с таким негодованием говорил бывший министр двора.

Войдя в уютный кабинет, отведенный для ужи я нашел всех приглашенных в сборе. Был Якубович, массивный и круглый, украинец лицом, с длинными свисающими усами. Он стоял спиной к горевшему камину и говорил собравшимся о последних назначениях.

— Лучшее передовое и прогрессивное офицерство теперь выдвигается на высшие должности, не говоря уже о том, что главнокомандующим назначен генерал Алексеев, один из самых честных и мужественных людей в старшем командовании. К нему начальником штаба назначен Деникин — лучший командир корпуса мировой войны и человек, ясно высказывающий свои либеральные взгляды. Генерал Новицкий сделан товарищем министра. Свечин — начальником штаба. Наконец генерал Корнилов — рыцарь без страха и упрека, бежавший из австрийского плена, как молодой корнет, назначен главнокомандующим Петроградского округа.

Полковник князь Туманов, стройный грузин, изысканный, с тонкими красивыми чертами аристократического лица, сидел у камина в кресле, глубоко откинувшись, и смотрел на огонь. Балабин, Половцев, Туган-Барановский тоже были здесь, делились новостями. Они дружески приветствовали меня.

Наконец дверь открылась, и в комнату вошел Гучков, сопровождаемый Сухотиным.

Гучков тепло поздоровался с присутствующими и просил всех закусить «по старому московскому обычаю». [226]

Он был в длинном сюртуке, держался прямо, был нетороплив, выдержан.

«Так вот какое Временное правительство», — подумал я, глядя с интересом на министра, выдвинутого революцией, о котором так много писали в газетах.

Гучков держал себя с присутствующими просто, радушным хозяином.

На отдельном столике у стены была сервирована закуска. Чего только там не было! В ряд стояли сначала холодные блюда. Непременная селедка в нескольких видах; балыки разных сортов; семга розовая, лоснящаяся от жира; грибочки соленые в сметане, маринованные; в центре, во льду, стоял бочоночек свежей икры, и вкусно, соблазнительно смотрела икра паюсная.

Но это был только «авангард». На флангах и в тылу высились горячие закуски всех видов: какие-то малюсенькие биточки в сметане, рыба, приготовленная на разные лады.

После целого дня беготни, когда даже не было времени подумать о пище, глаза невольно разбежались, тем более что и спиртное не было забыто. Стояла замороженная водка — простая и рябиновка; водки всех видов и качеств; перцовка и зубровка.

Не верилось, что в голодном Питере может быть такое изобилие пищи.

Гучков — широкая купеческая натура — решил показать себя перед «своими» офицерами. Нужно было отблагодарить офицеров, помогавших поддерживать порядок в дни переворота, офицеров, очень нужных для будущих битв внутри страны с подымавшим голову рабочим движением.

После закуски перешли к столу. Хозяин сел посредине. Напротив — Сухотин, рядом с ним Якубович и Туманов, первыми пришедшие в военную комиссию Государственной думы, потом инженер Паршин, правая рука Сухотина, затем без чинов все остальные.

Обед был веселый, не такой, какими были собрания офицеров Севастополя. Это было собрание людей, считавших, что и их лепта есть в том, что такое важное событие в жизни России произошло без большой крови и что власть была сохранена в руках «культурного» общества. Естественно, разговор вертелся около того, [227] что делать дальше, на что рассчитывать, к чему стремиться.

Туманов с глубоким убеждением говорил:

— Царь вел Россию к гибели. С этим все согласны. Теперь все возможности раскрыты перед нами. Но теперь нам угрожает примитивная проповедь классовой ненависти, которой полны все улицы. Это может кончиться катастрофой, резней!

— При этом заметьте, — поддержал его Сухотин, — что эта проповедь старается изобразить буржуа эксплуататором и только. Но ведь есть капитал и капиталист. Возьмите таких капиталистов, как Коновалов или Вахрушин. — Он не назвал, конечно, Гучкова, но все поняли, что эта характеристика относится и к Гучкову. — Вокруг них жизнь цветет, создаются новые предприятия там, где рос только бурьян; строятся больницы, дается поле для широкой инициативы. Великолепно выражена эта мысль у французского писателя Золя, требующего для процветания государства союза труда рабочего, таланта инженера и культурного творческого капиталиста.

Сухотин был европейцем и любил литературу. Тема о сотрудничестве труда и капитала была модной в данный момент, когда со всей резкостью встал вопрос о перерастании буржуазной революции в социалистическую. Ленин еще не приехал, и чеканные слова его Апрельских тезисов не были сказаны, но массы инстинктивно тянулись от первого этапа революции ко второму.

Разговор не умолкал. Вспоминали войну, революцию, друзей в разных уголках страны.

После жаркого с бокалом в руке поднялся Гучков.

— Господа! — сказал он. — Я очень рад, что могу приветствовать вас здесь, в обстановке дружеской беседы. Вы знаете положение страны до революции и постепенное ослабление всех её сил. Была надежда, что мирным путем удастся реформировать государственный строй и сделать его обороноспособным. Надежда не осуществилась. Война предъявила правительству широкие требования, которые оно не могло удовлетворить. Правительство по-прежнему боролось с обществом и не верило самым лояльным попыткам помочь делу обороны. Положение становилось нетерпимым; мощь государства катилась по наклонной плоскости, мы увязли в глубокой тине. Надвигалась революция, и она грянула. Между [228] прочим... по моей вине. Я хочу, чтобы вы об этом знали.

Все присутствующие переглянулись, не понимая, к чему клонит министр.

— Революция — тяжелое бедствие для государства, — продолжал он. — Она срывает жизнь с её привычных рельсов, массы выходят на улицу. Теперь мы должны снова загнать толпу на место, но это не легкая задача. Я мечтал осуществить переворот, не вызывая массы на борьбу. На 1 марта был назначен внутренний дворцовый переворот. Группа твердых людей («Во главе с Крымовым, Гучковым и Терещенко», — прошептал мне на ухо мой сосед) должна была собраться в Питере и на перегоне между Царским Селом и столицей проникнуть в царский поезд, арестовать царя и выслать его немедленно за границу. Согласие некоторых иностранных правительств было получено. Они знали, что царь собирался заключить с Германией сепаратный мир. К сожалению, революция предупредила нас... Нужно признать, что тому положению, которое создалось теперь, когда власть все-таки в руках благомыслящих людей, мы обязаны, между прочим, тем, что нашлась группа офицеров Генерального штаба, которая взяла на себя ответственность в трудную минуту и организовала отпор правительственным войскам, надвигавшимся на Питер, — она-то и помогла Государственной думе овладеть положением...

Гучков поднял бокал за своих военных помощников.

— ...Но, господа, перед нами стоит еще более важная, еще более ответственная задача. Нужно восстановить в стране порядок, нужно спасти от разложения армию. Для этого мы должны собрать достаточные вооруженные силы и в первый благоприятный момент нанести удар. Наша задача сейчас — обеспечить Временному правительству возможность довести Россию до почетного мира, до Учредительного собрания, которое определит на дальнейшее наш государственный строй. Я предлагаю тост за великое будущее нашей великой страны!

С ответным словом выступил полковник Половцев, один из офицеров «дикой» дивизии. В кавказском чекмене, с серебряными газырями, стройный, веселый, он всех заражал своим видимым добродушием. Он предлагал вспомнить и тех товарищей, которых не было на собрании, [229] но которые серьезно помогли обороне революционного Петрограда. Он говорил об офицерах Генерального штаба в Ставке. С фронтов были выделены части, всем своим прошлым подготовленные к тому, чтобы немедленно перейти на сторону революции. И хотя эти офицеры не смогли сорвать посылку карательной экспедиции с генералом Ивановым (этот старик сохранил свою верность императору до конца), но дали ему в начальники штаба подполковника Капустина, стоявшего на стороне переворота. Замечательно, между прочим, то, говорил Половцев, что во всей десятимиллионной армии нашлось всего три человека — генерал Иванов, «Иудушка», командир 3-го конного корпуса генерал граф Келлер и генерал Хан-Нахичеванский, пославшие императору телеграммы о готовности выйти к нему на помощь со своими частями {45}.