Моисей Беленький - О мифологии и философии Библии

• Название: О мифологии и философии Библии
• Автор: Моисей Беленький
• Издательство: Наука
• Жанр: Религиоведение
• Год: 1977

В книге показана классовая функция Библии в современном мире и разоблачены попытки идеологов антикоммунизма видеть в Библии богооткровенное сочинение и духовное средство спасения мировой цивилизации. Автор рассказывает о структуре Библии, времени ее создания, о той идеологической борьбе, которая велась и ведется вокруг Библии между теологами и атеистами. Основное внимание уделяется критическому анализу мифологии и философии библейских произведений.

---

Видное место в Притчах занимают раздумья над этическими проблемами. Воспевая труд, усматривая в нем источник полноценной жизни и богатства, мыслитель гневно бичует лень и косность: «Пойди к муравью, ленивец, посмотри на действия его, и будь мудрым» (VI, 6). Учись у него труду. Как муравей, заготовь летом хлеб свой, собирай во время жатвы пищу свою. Будь активным, деятельным, любознательным: «Не давай сна глазам твоим и дремания веждам твоим» (VI, 4). «Не люби спать, чтобы тебе не обеднеть; держи открытыми глаза твои и будешь досыта есть хлеб» (XX, 13). «Кто возделывает землю свою, тот будет насыщаться хлебом; а кто идет по стопам празднолюбцев, тот скудоумен» (XII, 11).

Притчи, выражавшие элементарные нормы нравственности, отвечали интересам большинства людей. Мы имеем в виду притчи, воспитывавшие юношу в духе уважения к отцу и забот о престарелой матери (XXIII, 22), осуждавшие лжесвидетельство (XXIV, 28), воспевавшие чистоту и честность (XIII, 3). Эти и им подобные нормы нравственности Притчей были прогрессивным элементом духовной культуры современников. Именно потому, пользуясь словами В. Г. Белинского, «всякая черта прошедшего времени, всякий отголосок из этой бездны, в которую все стремится и из которой ничто не возвращается, для нас любопытны, поучительны и даже прекрасны» 3–4.

Примечательно, что этические афоризмы, разбросанные по главам Притчей, преподносятся как результат раздумий над жизнью человека в ее реальных опосредствованиях. Нигде не сказано, будто моральные сентенции генетически связаны с Торой и продолжают мифологическую традицию, согласно которой моральные правила (декалог) были продиктованы самим Яхве и записаны на каменных скрижалях, принесенных Моисеем с горы Синайской. Создается впечатление, что составитель Притчей ничего не знает о так называемом синайском откровении. Для него духовность — не божественное вдохновение, а обобщение конкретных наблюдений. Превосходны такие, например, живые наблюдения: вот четыре малых на земле, но они мудрее мудрых: «…муравьи — народ не сильный, но летом заготовляют пищу свою; горные мыши — народ слабый, но ставят дома свои на скале; у саранчи нет царя, но выступает вся она стройно; паук лапками цепляется, но бывает в царских чертогах» (XXX, 25–28). Сила образного обобщения здесь высока. Естественные явления служат метафорой для выражения некоторых сторон социальной жизни.

Сказанное не означает, будто авторы Притчей не были людьми своего времени. Наоборот, в соответствии с религиозным миропониманием, которое было тогда господствующей идеологией, они учили, что во всем надо видеть перст божий. Потому они активно проповедовали «страх божий» в качестве панацеи от всех социальных зол (XVI).

Множество аллегорий, метафор и сентенций в Притчах в лаконических выражениях запечатлели особенности экономической и духовной жизни древнеиудейских земледельцев и их борьбы как со стихиями природы («Преисподняя и утроба бесплодная, земля, которая не насыщается водою» — XXX, 16), так и с эксплуататорами и вельможами («Есть род, у которого зубы — мечи, и челюсти — ножи, чтобы пожирать бедных на земле и нищих между людьми» — XXX, 14).

В Притчах ведет разговор обогащенный опытом человек, умеющий видеть и понимать тяжелую жизнь труженика и его неистребимую борьбу за подлинное счастье. Притчи пронизаны оптимизмом, глубокой верой в созидательную силу человеческого разума.

Как сказано, авторы афоризмов и их собиратель — люди своей эпохи. Во многих советах юношам явно сказываются приметы времени. Культивируя «страх божий», учтивость и покорность, Притчи проповедуют религиозную «теорию» извечности деления общества на праведных и нечестивцев, на богатых и бедных. Подобные проповеди должны были создать иллюзию гармонии общественного организма, зиждущегося на принципе господства и подчинения. Четыре явления, сказано в Притчах, противны земле: раб, когда он делается царем; глупец, когда он досыта ест хлеб; позорная женщина, когда она выходит замуж, и служанка, когда «она занимает место госпожи своей» (XXX, 21–23).

Особое внимание в Притчах уделено женщине. Авторы Притчей предостерегают от чар легковерных женщин. Немалое количество афоризмов ставит вопрос: «…может ли кто ходить по горящим углям, чтобы не обжечь ног своих?» (VI, 26). Строки, прославляющие подлинную любовь, овеянную мудростью и нравственной чистотой, привели составителя Притчей к тому, что в заключении книги он поместил акростих, в котором слышен страстный и гордый голос мужа, влюбленного в свою прекрасную, на языке автора, добродетельную жену. «Кто найдет добродетельную жену? цена ей выше жемчуга» (XXXI, 10): уверено в ней сердце мужа, крепость и красота одежда ее, весело она смотрит в будущее, персты такой женщины творят чудеса, руки ее насаждают виноградник и берутся за веретено, делают покрывала и ковры. Светильник ее не гаснет ни днем, ни ночью. И муж у такой жены известен «у ворот, когда сидит со старейшинами» (XXXI, 23).

Афоризмы Притчей отличаются особой конструкцией. Как правило, они построены по принципу антиномии: на противопоставлении мудрости и глупости, нравственного и аморального, величественного и ничтожного, веселого и печального, великого и смешного. В чередовании взаимоисключающих определений в одном и том же афоризме выражена наивная диалектика древних людей, их наблюдательность и умение подмечать содержащиеся в явлениях положительные и отрицательные стороны. Вот несколько изречений: «Лучше блюдо зелени и при нем любовь, нежели откормленный бык и при нем ненависть» (XV, 17); «Веселое сердце благотворно, как врачевство, а унылый дух сушит кости» (XVII, 22); «Рука прилежных будет господствовать, а ленивая будет под данью» (XII, 24); «Кто говорит то, что знает, тот говорит правду, а у свидетеля ложного — обман» (XII, 17); «Тоска на сердце человека подавляет его, а доброе слово развеселяет его» (XII, 25).

Притчи придают огромное значение слову. Слова уст человеческих — глубокие воды, источник мудрости, струящийся поток (XVIII, 4). Здравомыслие и рассудительность, выраженные в словах, подчеркивается в Притчах, являются «жизнью» для души человека и украшением для его тела (III, 22). В противовес мистической проповеди учение Притчей игнорирует мифотворчество о Яхве и совершенно не интересуется ни генотеизмом, ни монотеизмом. Выраженное в афоризмах учение Притчей пронизано, как правило, реализмом и несет важную философскую и поэтическую информацию.

Все ли суета сует?

Иудейская и христианская традиция полагает, будто царь Соломон обобщил свой богатый и горький опыт не только в Притчах, но и в кн. Екклесиаст. В древнееврейском каноне она называется Когелет. Это — одно из наиболее сложных произведений Библии.

Автор начинает свои размышления о ценности жизни словами «Когелета, сына Давидова, царя в Иерусалиме».

Но что такое когелет? Иудейская традиция утверждает, что это — имя собственное. Однако сына с таким именем, по Ветхому завету, у Давида не было. Защитники традиции, не задумываясь, выдают Когелета за Соломона, т. е. за человека, который, по Библии, был сыном Давида и царем в Иерусалиме. Но почему автор, ведя родословную своего героя от Давида, не назвал его настоящим именем? А если герой не сын Давида, так почему его нужно было возвеличивать царским титулом?

Кн. Екклесиаста вызвала споры уже в среде талмудистов в связи с канонизацией Ветхого завета. Некоторые из них задавали такой вопрос: может ли она стоять в списке божественных книг? Законоучитель Иегуда рассказывает, что ее хотели запрятать, так как ее слова «противоречат друг другу» (Шаббат 30б). Хотели, но не запрятали. Почему? По сведениям того же рабби, начало и конец книги суть «слова Торы», т. е. идентичны основным мифам иудаизма. К началу книги Иегуда относит 3-й стих I главы («Что польза человеку от всех трудов его, которыми он трудится под солнцем?»), а к концу — 13-й стих XII главы («Выслушаем сущность всего: бойся бога и заповеди его соблюдай, потому что в этом все для человека»). И поскольку приведенные стихи составляют «слова Торы», то, стало быть, они и защитили кн. Когелет от уничтожения.

И все же одних приведенных стихов было, видимо, недостаточно, чтобы включить всю книгу в канон. Защитникам пришлось ее править и придумать ей автора, благочестивое имя которого было бы верным средством для ее освящения. Они решили приписать это произведение такому безоговорочному авторитету в древнееврейской среде, как царь Соломон. Известно, что сочинители библейской литературы чаще всего скрывали свое авторство, приписывая свои произведения существовавшим и несуществовавшим героям, пользовавшимся авторитетом у народа, историческим или вымышленным вождям.

Если талмудисты, поставившие себе цель всеми правдами и неправдами включить Когелет в канон, освящали его именем Соломона, то авторы «Когелет рабба» — комментария IX в. к этой книге со ссылками на более ранние источники — утверждают, что она была произнесена «мудрым царем на публичных собраниях». Мудрый царь в качестве глашатая общины — серьезный намек на сомнительность авторства Соломона. Когелет — личность вымышленная, нереальная. Более того, когелет — вовсе и не личность.