Наталья Головина - Возвращение

• Название: Возвращение
• Автор: Наталья Головина
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1987

Новая книга прозаика Натальи Головиной — исторический роман о духовных поисках писателей и деятелей демократического движения России XIX века. Среди них — Тургенев, Герцен, Огарев, Грановский. Непростым путем они идут от осознания окружающего мира к борьбе за изменение его.

---

Тучков буркнул:

— Разве что… — Глянул усмешливо и одобрительно. — Конца не видно, это верно. В своем доме и то не покончу. Перед отъездом обнаружилось… Елена! Да где ж ты? Приди сюда, расскажи! Она обнаружила, хвалю.

Снова явилась Елена. Уныло перечислила покражу из кладовой: ряпушки копченой три сотни, ящик сардинок, сыр и душистого мыла двадцать кусков… да десять коробок с чинеными перьями. (Последнее — уж совсем не ясно, зачем взяли.)

— Иди, — махнул рукой «генерал». — Все это растащили дворовые. Ну а приказчик Хлындин прихватил в виду их отъезда поболее того… Затеяно было разбирательство, да лжет он. Ведь они знают, что кипятком их не станут поливать, а батоги и перенести можно! — рассказывал Тучков.

Предстала в яви картина следствия. Меланхоличный молодец роняет, что, мол, неведомо ему и как, мол, прикажете… Крадено — но нет того чувства, что это несправедливо, даже вроде бы тень удовольствия у него на лице. Заискивающий — и меланхолический…

— …Приказал я оставить его без зипуна зимой, покается — так отменю, — завершил повествование Алексей Алексеевич.

— Да разве… послушайте!..

— Ведь с ними нельзя иначе — вы, отец мой, Александр Иванович, еще не владели!..

«Да… — думал опустошенно Герцен после долгого чая, — покуда вы с ними так — иначе нельзя, и долго еще после того… Как возможно, чтобы по-другому? — привычно всем стало думаться. Таков российский либерал — все вперемешку: и мелочное, и великое; и «шкуру спустить».

Славный он человек и редкий, думал дальше Александр, но что делает с людьми российская жизнь, видно в каждой его черте. И таковы даже наши лучшие, сегодняшние.

Воспитывают — идеи? размышления? литература? Нет, еще и привычки, то, что было веками общепринятым, а также то, что называется «средой»; самая кровь в каждом из нас необходима другая — чтобы переменилась жизнь! Изменяемо ли все это?..

Он пессимист? Нет — напротив. Подлинный оптимист видит уязвимые места, чтобы направить туда усилия, работать.

Покоя же нет. Даже здесь, в благословенном краю. Пусть это будет у Натали…

Его же счастье называется как-то иначе, сложным именем. Он пока не знает, как его окликнуть. Но чувствует, что оно существует.

Происшествие, случившееся с ним и Натали в Неаполе.

Здесь также шли митинги. И, вернувшись с одного из них, он застал жену в отчаянии.

— Не подходи ко мне — я преступница! Я потеряла все наше состояние…

Она вышла утром на набережную, держа в руках бумажник с денежными документами, боялась оставить их в гостинице. Ее подхватило уличным шествием, и какие-то приглядывавшиеся к ней личности оказались рядом. Ее притиснуло к ограде парка, минута — и она без бумажника…

У жены было что-то вроде нервной горячки. В бумажнике находились банковские закладные и документы на подмосковное Покровское. Все они на имя Луизы Ивановны, она — наследница Яковлева.

Герцен сказал:

— Ничего. Что же… В самом крайнем случае я прокормлю всех нас.

Положение, однако, было серьезным: с семьею за границей и без средств. Необходимо было действовать.

Он дал объявление в газету. Неделя прошла без отклика. С неаполитанскими знакомыми он пошел в порт и таверны и, собирая грузчиков, бродяг, матросов, объяснял им, что пропавшие бумаги — иностранные и именные, можно только обездолить владельцев… Он уплатит вознаграждение тем, кто вернет документы.

Неизвестный человек через несколько дней передал швейцару гостиницы, чтобы Герцен явился тогда-то в район ночлежек Тороти. Александр отправился. Не столь уж безусловно надеясь вернуться обратно… Последовали многоступенчатые переговоры с бродягой, с торговцем рыбой и с лодочником; с него взяли слово, что он ничего не сообщит полиции. Да это было бы бесполезно, понимал он.

И вот на зловещем пустыре он отдал деньги молодому человеку с крутыми бронзовыми кудрями и властным взглядом, атлетически сложенному и почти нагому, прикрытому лишь неким обрывком парусины. Наконец на выходе с пустыря Герцену вернули документы.

Его поразило веселое и смелое достоинство того человека — нищего ли, контрабандиста, вора… (Происшествие оказалось связанным с заветными герценовскими мыслями.)

Они возвращались теперь в Рим, по дороге останавливаясь в Милане и во Флоренции — городе Микеланджело, Рафаэля и Леонардо, родине Возрождения.

…Юные мадонны Рафаэля улыбались своим грезам. Александр подолгу стоял перед полотнами, запоминая мгновения идеально прекрасного. Того, что не на каждый день?.. Нет, те же черты и душевный строй можно разглядеть и в молодой усталой рыбнице в порту, разомлевшей и полусомкнувшей ресницы от солнца.

Вот Рафаэлева Сикстинская мадонна в церкви Пьяченце: отважное дитя, протягивающее другое дитя в мир; скуксился младенец… Картина воспринимается словно виденье: распахнулись ризы облаков, и ей открылась ее судьба. Но — протягивает отважно… Это и есть дух итальянского Возрождения — вера в высокое в человеке. Не закрывая глаза на все прочие его проявления… Пафос правды присутствует даже в портретах тиранов.

Столь же долго он рассматривал в Сикстинской капелле в Риме микеланджеловские фрески, изображающие Страшный суд. Помнит искаженное лицо святого Варфоломея, держащего кожу, снятую с него мучителями… известно, что это портрет самого художника. Такое не пишут от внутренней умиротворенности и благости… Потому на фреске купола разуверившийся и гневный вседержитель уничтожает плоды своего творения. Уносимые вихрем люди — они жертвы, и в этот миг вызывают скорбь, но они и заслужили свою кару, тут протест против них таких…

И у того же Микеланджело — культ мощной и несломленной человеческой личности. Прочнее всех испытаний его «Атлант», он как бы оправданно без головы — раздавлен тяжестью, но и слит с нею и с камнем. Даже падение средневековой флорентийской республики, расправы и низложения былых кумиров — это надлом, но не крах для его скульптурных и живописных героев. В его «Капелле» утративший решимость Джулиано Медичи улыбается сдержанно и влекуще, и спокоен ушедший в свои думы Лоренцо. Они, лукавые правители Флоренции и покровители ваятеля, едва платившие за мрамор и часто не оплачивавшие его труд: могучий пролетарий от зодчества все равно не оторвется от своего дела, его прикует творческая страсть — оба они изображены скульптором реалистично и в то же время послужили поводом для других, высоких видений.

Чувство личного достоинства и внутренней свободы, присущее мадоннам и смертным, — вот главное впечатление Герцена от портретов в картинных галереях и от реальных лиц на улицах и набережных.

Оно смыкалось с воспоминанием о римском митинге, происходившем в самый разгар итальянских событий. Тут была, на его взгляд, самая суть всего, что он увидел в этой стране. Могучий человек с некрасивым, изрытым оспой лицом и с глазами-маслинами радостно приветствовал с трибуны Герцена и его спутников, увидев их в толпе, и вслед за тем народное море отозвалось овациями в их адрес… Это был старый моряк Анджело Брунетти, он же Чичероваккио, признанный оратор площадей и порта. Его прозвище можно было перевести как Златоуст. Но он был еще и громко заявляющей о себе совестью низовой, демократической Италии. Он занимался сбором пожертвований на освобождение Севера. В рядах волонтеров туда уйдет и его единственный пятнадцатилетний сын. (Они будут вскоре расстреляны оба по приказу «венчаного мальчишки», австрийского императора Франца-Иосифа, вступившего недавно на престол в восемнадцатилетнем возрасте и подписывавшего приговоры не раздумывая.)

Чичероваккио знал всех в Риме, и все верили ему. Он был из тех, кому внятно высокое, не всегда, знает Герцен, это образованные люди. К ногам трибуна тогда же, на митинге, собравшиеся бросали груды монет и драгоценностей. Совершенно то же сделал когда-то Козьма Минин.

Насколько же во всем этом были видны цена, достоинство и значение отдельной личности… Память о том митинге наполняла Александра счастьем: он в яви увидел на нем сразу множество людей того склада, который необходим для общественных изменений. (Виденное было изложено им в «Письмах из Италии», посланных Герценом, как и парижские «письма», друзьям в Россию, рукописи передавались ими из рук в руки. О том, чтобы опубликовать их на родине, не могло быть и речи.)

Сколько бы лет спустя он ни вспоминал итальянские впечатления, пейзажи и встречи, они вызывали в его памяти тогдашнее их восприятие — ощущение жизни, круто и мощно идущей на подъем, когда верится при этом, что так будет — всегда!

Глава восьмая Разгром

В феврале 1848 года пришла весть из Парижа о тамошних событиях. Газеты писали о баррикадах, о революции!

Александр с «генералом» Тучковым бросились к журналистам: знают ли они что-то достоверно? Парламентские схватки и уличные бои были описаны так подробно, как если бы те при них присутствовали. Они засмеялись: нет, но так примерно и окажется!