Наталья Головина - Возвращение

• Название: Возвращение
• Автор: Наталья Головина
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1987

Новая книга прозаика Натальи Головиной — исторический роман о духовных поисках писателей и деятелей демократического движения России XIX века. Среди них — Тургенев, Герцен, Огарев, Грановский. Непростым путем они идут от осознания окружающего мира к борьбе за изменение его.

---

— Увы, в нашей сегодняшней жизни отсутствует народ. Ты, Герцен, согласишься со мной. Единственное, что отчасти есть, это прослойка небогатого дворянства с его традицией образованности, без неминуемого для прочих оскудения душ в дикости и косности.

— Да, это единственная пока бьющаяся артерия. Их них — декабристы и русская литература… Одинокое сейчас мыслящее сословие. Не потому что другие не способны — не допущены.

— Все так. Считать, что остальные уже созрели, было бы ошибкой нетерпения, — назидательно произнес Павел Васильевич и взглянул на Бакунина: ему адресовано.

— Масса готова… она просто пока этого еще не знает! — вставил Белинский. Это была пародия на обычную манеру Мишеля.

— Да нет, пожалуй… — Бакунин говорил сейчас без всегдашнего своего напора. Приметно выпуклые его красивые серые глаза были неспокойны. — Скажи, Александр, ты недавно из Москвы… Приходит на ум страшное: останься я тогда, восемь лет назад, «дома», что было б дальше?.. Старательно, но без веры я агитировал бы за отмену закона божьего в университетах и за амнистию декабристам… чего не предвидится в нынешнем царствовании… что же еще? — вещи, равно недостижимые и ничего не меняющие в нашей жизни и потому бессмысленные… получил бы за то Сибирь. Но только эти вопросы и найдут у нас сейчас отклик. Может быть, перемены вообще не по нашим жабрам? Я обдумал сейчас: я не гожусь для теперешней России, я испорчен для нее. Тут же я чувствую, что я еще хочу жить, во мне много юности и сил для Европы. Здесь я могу действовать!

Белинский неприязненно вспыхнул. Он считал Бакунина не помнящим родства.

— Да уж, — сказал Герцен задумчиво, — загинуть у нас просто. С твоим нравом была бы скорая Петропавловка. Да минуем ли ее все мы… кроме, может, Анненкова. В тебе, Павел Васильевич, прочен запас жизнелюбия, умения ценить самое «вещество жизни» выше идей. Так выпьем же за очевидца и летописца, — напишут ли о нас непредвзято мемуаристы III Отделения?!

Анненков приметно нахмурился, хотя Александр всего лишь повторил то, что он провозглашал сам о себе, охотно проповедовал, что удерживаться «промежду» сил и влияний — отменно мудрое свойство.

Здесь также был предел близости… водораздел. Ибо хотя Анненкову были присущи такие не часто встречаемые черты, как дальновидность оценок и сочувственное приятие прогрессивных идей, свойственные человеку живому и неглупому, но у его собеседников мысли и цели, всего лишь принимаемые им к сведению, были как бы включены в сокровенные нервные окончания и в кровь, когда становится невозможно не жить ими.

— …Что же касается перемен и по нашим ли они жабрам, думаю, что мы еще молодой народ и не нажили многого из того, что необходимо для свободы. Да вот же — Белинский опубликовал в журнале статью Кавелина о юрисдикции у древних русичей, она приобрела отчасти крамольную известность… У нас во всем находят крамолу, не желая видеть просто правду и сведения для размышленья. Гак вот, о древней юрисдикции, а древность ее — всего несколько веков тому… Главное в статье: юридическое сознание на Руси (что говорит о его младенческой ступени) существовало в категориях общины, семьи, рода. Почти не развито было понимание себя как отдельной личности с безусловными правами и достоинством, что является началом всякого всемирно-исторического развития. Посему статья Кавелина — также о перспективах и о будущем. Виссарион с прекрасным чутьем увидел это, вся его линия в «Отечественных записках» — против того, что мешает в нашем обществе такому развитию. О том же — весь зрелый Гоголь и «натуральная школа»… Так вот, это о будущем развивающегося организма — России, народа. Что же, напротив того, не утрачено из прошлого, хотя можно бы удивляться тому — под татарщиной, многовековой и нынешней неметчиной, под своими лихоимцами, — это стойкость и нравственность! Наш народ умеет как-то дивно сохранить себя в своей тайной жизни под всеми татями… — Светло-карие глаза Герцена мягко светились, — Подавленный вечным неблагодарным трудом, он еще и широк до поэзии и удали, там, где есть малая отдушина, — хоть бы в песнях… В них — настоящий народ, с симпатией к разбойнику, а не к его неправедно разбогатевшей жертве. С детства приучаемый к пьянству и обману, войне — не за благополучие даже — за существование, он сохранил еще и веру в лучшее, самоотверженность, глубину и цельность натуры. М ы или глупее верим или умнее сомневаемся, чем здешний человек. Всё через край, потому что вырвалось из-под спуда, — и в этом тоже видно будущее. Обобранный во всем и осененный высоким народ…

Будущее даже и в том — ты ли говорил, Иван Сергеевич, да я и сам знаю по Пруссии и Парижу, — что нигде в Европе не найдешь человека, умеющего выпить залпом, «хватить» рюмку — только у русских и поляков!

— Ну брат, зарезал… — укоризненно протянул насчет эмоциональности последнего довода Павел Васильевич.

— Не трогайте Герцена, в нем есть пафос истины! — вмешался Белинский.

— Предлагаю размыслить: как это Александра считали в Москве «западником»? Вспомним шпильки «славян» Искандеру: «Взгляд на русскую жизнь с позиций просвещенного европейца…» И у Шевырева было высказывание о повестях Герцена и о личности их автора — «излишне развитая во вред русским понятиям». — Анненков припоминал, почти мурлыча от удовольствия. — Пусть и преувеличивали «братья-славяне», но воистину стоит уехать, чтобы вернуться!

— Не то, Анненков… а может быть, то… Вот, пожалуй, так: мы не знаем здешней жизни и судим о ней издалека не иначе как восторженно. И не знаем европейца, что еще принесет в будущем немало бед. Между тем он ниже нашего представления и нашей книжной зависти к его свободе. Я здесь глубже оценил нашего человека, пусть даже в сегодняшнем плачевном состоянии.

В разговор снова вступил Тургенев, рассказав о виденном недавно на крестьянских наделах и в усадьбах. Немногие (как правило, молодые) землевладельцы, заменившие барщину весьма умеренным оброком — едва треть от стоимости работ, производимых прежде из-под палки, — горько сетуют теперь. Есть у Ивана Сергеевича такие знакомые из тех же орловцев, пока это единицы из помещиков, готовые поступиться выгодой и заслужить при том от соседей и властей звание опасных сумасшедших… Но что же крестьяне? Обрабатывают землю без надзора так, что она не родит. Не верят барину — да себя бы хоть надо кормить, и на то махнут рукой… Целая трудовая сердцевина народа будет у нас отучена от труда — рабского удела и проклятия… Труд слишком долго был у нас подневольным, это может дать в будущем страшные плоды.

— Бесспорно. Огарев, к слову сказать, почти разорился сейчас с теми же преобразованиями. — Александр вспомнил недавнее горькое письмо Ника из Старого Акшена о тамошних его реформах. — Крепь — растление народа, не говоря о скором его вырождении.

— И в этот двенадцатый час тягости, дошедшей до предела, что же делать нам — ужели только прививать обществу широту и гуманность? Мы были б правы, если бы у нас в запасе было двести лет! — вновь горячечно выдохнул Бакунин.

— Многое сейчас меняется, — заметил Белинский, — идет новая полоса… Уже начинается она и в России. Промышленные артели и заводы… А разовьется быстро. Русское дворянство будет вынуждено обратиться к предпринимательству — по узости, выморочности своего житья. И это вызовет шаг вперед в нашем гражданском развитии.

Павел Анненков продолжил отрадным тоном:

— Чугунные дороги… которые теперь неостановимо начнут строить. Молотильные машины в усадьбах… Да недешевы — четыреста рублей серебром…

Итак, неизбежное? Однако что за блага несет с собой капитализм? Александр размышлял вслух:

— Заметим хотя бы, что буржуазное «юри» осуждает убийство легче и снисходительнее, нежели воровство… Подобное выявляет во всей полноте духовные основания общества. Чего же ждать тут человеку? Разве что российские западники, выезжающие за границу на курорты, могут считать увиденное здесь достижением, и странно было бы удовлетвориться этим. С другой стороны, уже сейчас заметно новое качество обретают промышленные работники, сбитые вместе… Но придет ли вместе с буржуазной активностью и народное пробуждение? Как знать, ведь капитализм несет с собою еще больший гнет и все возрастающую мощь подавления протеста…

Бакунин сказал страстно:

— Избави бог Россию от буржуазии!

Оптимистичнее был настроен Белинский: прогресс реален и непрекратим, поскольку стремление людей к более разумному быту естественно и не может быть отменено. Обличать имперские гадости, расширять кругозор и поправлять мозги — не только пропагандой, но и химией, математикой, чугунными дорогами… Пробиться к другой жизни и другому человеку!

Герцен был насторожен. И не соглашался впрямую ни с одной из сторон. Уделом Искандера размышляющего было предостережение и прозорливое сомнение. Которое все же не обивало крыльев, но тревожило и проясняло взгляд.