Наталья Скороход - Леонид Андреев

• Название: Леонид Андреев
• Автор: Наталья Скороход
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-235-03518-8

Книга о знаменитом и вызывающем отчаянные споры современников писателе Серебряного века Леониде Андрееве написана драматургом и искусствоведом Натальей Скороход на основе вдумчивого изучения произведений героя, его эпистолярного наследия, воспоминаний современников. Автору удалось талантливо и по-новому воссоздать драму жизни человека, который ощущал противоречия своей переломной эпохи как собственную болезнь. История этой болезни, отраженная в книгах Андреева, поучительна и в то же время современна — несомненно, ее с интересом прочтут все, кто увлекается русской литературой.

знак информационной продукции 16+

---

Что ж, судя по всему, в течение двух последних лет его семья — единственная постоянная величина в жизни Андреева: его «тыл», его круг, источник постоянной заботы о его быте и о его здоровье. А если верить дневнику и письмам, здоровье это в течение двух лет было чудовищным, парадокс — но как только к нему пришли серьезные болезни, исчезла возможность лечиться по-настоящему. Ужас от надвигающихся головных болей померк перед страхом за больное сердце. Сердечные боли и «перебои», уже мучительные в 1918 году, в конце концов и свели Андреева в могилу. Одышка одолевала его давно: летом 1917 года он уже не мог одолеть крутой подъем по лесенке — от пристани на Черной речке до собственной виллы. Первый сердечный припадок случился холодной осенней ночью 1918 года — в Тюрисеве, и после него Леонид Николаевич несколько дней не вставал с постели. Думаю, это и был первый инфаркт; Вадим вспоминал, что отец так и не поправился по-настоящему: «в течение целого года, до самой своей смерти он оставался полубольным, уставая от одного присутствия маленьких детей, от совсем небольших прогулок или от внезапной перемены погоды»[592]. Андреев сильно похудел, заострились черты лица, вокруг глаз появились морщины. Он снова отрастил волосы. Одна из последних фотографий представляет «подлинный лик индусского мудреца, хранящего тайны» — таким увидел Андреева Рерих за год до смерти писателя.

Но к лету 1919-го Леонид Николаевич вдруг ощутил, что болезнь немного отступила, появились энергия, желание работать… Семья, уже не найдя сил жить в огромном «замке герцога» даже летом, снимает небольшую удобную дачу на берегу залива в том же Тюрисеве. Этот каменистый берег очень нравится Андрееву. Оптимизм рождается и от политической ситуации — готовится грандиозное наступление Северо-западной армии на Петроград, со своего финского берега Андреев может наблюдать пока что «бои местного значения»: вот загорелся форт Красная Горка, гарнизон которого, по слухам, перешел на сторону белых, вот — отбиваясь от белых, горит Кронштадт… На всем побережье царит «военное настроение», Юденич ведет с Маннергеймом переговоры о возможности наступления на Петроград через Финляндию, о формировании здесь военных частей. Большевики не остаются в долгу, нанося упреждающие удары: в ночь с 6 на 7 сентября над домом Андреевых появляются два аэроплана с красными звездами на крыльях.

Проснувшись на рассвете, Андреев слышит явственное жужжание, выйдя на балкон, понимает, что где-то рядом, почти над головой шумят пропеллеры. «И вдруг справа огромный тупой и короткий удар-разрыв. И через полминуты — второй, такой же огромный, тупой и короткий»[593]. Где-то рядом слышна стрельба, перепуганные, полураздетые — из своих комнат выскакивают домашние, а Леонид Николаевич уже стоит на балконе и долго смотрит в бинокль на удаляющиеся бомбардировщики… Не знаю, читал ли он пьесу Бернарда Шоу «Дом, где разбиваются сердца»… но картина эта откровенно напомнила мне ее финал.

На следующий день в одной из финских газет появилась малюсенькая заметка: «В воскресенье утром 7 сентября в 4.10 мин два большевистских самолета сбросили бомбы на вокзал в с. Ино и на железнодорожный мост в с. Ваммельсуу, не попадая однако в цель. Персонал вокзала разогнал летчиков метким ружейным огнем»[594].

В дневнике же Андреева эта запись — о розовевших над морем облачках и гуле приближающихся бомбардировщиков — окажется последней. В тот же день семья спешно перебралась подальше от моря — в деревню Нейвола (ныне — Горьковская), разместившись на просторной даче давнего друга Андреевых — писателя, критика и когда-то директора Нового театра — Федора Николаевича Фальковского. Его дом стоял на холме над огромным озером Ваммельярви — теперь это Гладышевское озеро. Предполагалось, что Вадим этой зимой отправится в Гельсингфорс, где и закончит русскую гимназию, свояченица Наташа с младшими — Верой и Тином — проведут зиму у Фальковских, ну а Андреев — с «мамашей, Анной и Савкой» — в конце сентября отправится в заграничное турне. Дом Федора Николаевича с огромным садом, где в тени деревьев располагались бесконечные сараи, стоял среди леса, в глуши, от станции Нейвола туда нужно было ехать на телеге.

«Мне стоило немалого труда найти подходящий дом на окраине столицы. Люди там… (неопределенно показывает рукой)… а в эту и в эту сторону пустыня и ночь», — хвастался как-то герой «Реквиема» — одной из последних, так и неизданных при жизни пьес Леонида Андреева. Действительно — место действия для последней картины жизни драматурга было выбрано идеально. Погода же 12 сентября стояла неважная — ветреная, холодная, хотя и сухая.

Передо мной лежат сейчас три свидетельства о смерти моего героя, и все три, вероятно, правдивы. Непосредственным свидетелем была лишь Анна Ильинична. Маясь головной болью от самого утра, волнуясь о том, что никак не может засесть за лекции для «почтенных янки», Андреев поручил ей перепечатать несколько отрывков из своего дневника, надеясь, что эти старые рассуждения о сущности революции помогут начать работать. «Он ходил по кабинету в чесучовой своей куртке, такой взволнованный и милый, говорил после мучительного обдумывания и вывода, что у него нет сил на работу»[595]. Решил прилечь, спросив предварительно стакан чаю… Анна Ильинична успела заложить чистый лист в пишущую машинку и напечатать несколько строк, когда из спальни ее позвал муж: Аня! Она вбежала в комнату, Андреев стоял у кровати. Сказал, показывая на сердце: тут что-то схватило! «Упал, и через два с половиной часа его не стало»[596].

…Отец обедал один, сидел перед огромным столом в бархатной темно-зеленой куртке, шея была замотана коричневым шарфом. Когда сын зачем-то вошел в столовую, Андреев доедал грибной суп. После обеда — а было около трех часов — он решил прилечь и Вадим увел детей в лес, чтобы те не будили отца своими криками. Вернулись через час. Удивившись, что окно в спальне открыто настежь, Вадим зашел в дом. Первое, что услышал — причитания и плач. Первое, что увидел — ходившую по коридору Анастасию Николаевну с бронзовым подсвечником в руках. «Коточке очень плохо», — объявила старшему внуку бабушка и завыла. Дверь в отцовскую комнату была закрыта изнутри. Выйдя из дому, Вадим заглянул в окно спальни: укрытый одеялом отец лежал на ковре. Дышал тяжело, «с глухим протяжным хрипом». Его ладонь ритмично сжималась и разжималась. Лицо было искажено судорогой. Перед ним на коленях стояла Анна Ильинична. Не оборачиваясь к Вадиму, она велела ехать за доктором. Несколько часов на отцовском велосипеде он кружил по окрестностям. Уже стемнело, когда «на узкой, обитой клеенкой линейке»[597] Вадим привез в Нейволу найденного по чистой случайности военврача. Но отец уже умер.

…Вера, Тин и Савка в тот день — как всегда — играли за сараями в прятки, к дому их заставил бежать непривычно громкий крик тети Наташи… Вера влетела в столовую. По комнате, ломая руки, с безумным видом быстро ходила бабушка. Она кричала: «Кормилец ты наш, на кого ты нас оставляешь!» На дальней веранде на диване плакали, обнявшись, Савва и тетя Женя Фальковская. Мамы не было нигде. Ни один человек не обращал на Веру ни малейшего внимания. Она ясно понимала, что отец ее теперь умирает, и чувствовала стыд оттого, что не смогла выжать из себя пока ни единой слезинки. Вдруг старший брат Савва оттолкнул тетю Женю, вскочил и закричал, сжав кулаки: «Вся Россия будет о нем плакать!»[598] Девочка мысленно повторила фразу, и моментально слезы покатились из огромных Вериных глаз.

Все это, разумеется, очень грустно, однако того, что интересует меня более всего на свете, невозможно обнаружить ни в одном из этих рассказов. Смерть — эта любимейшая героиня Леонида Андреева, смерть пришла в его дом, шумно хлопая окнами и дверьми. Среди бела дня смерть вошла в его комнату как в свое собственное жилище. Она отыскала его в доме, стоящем посреди леса вдалеке от дорог, она позволила ему умирать среди причитаний и плача, она даже немного помедлила, дав пару часов, чтобы он выслушал этот плач, а может быть, просто ждала, чтобы он осознал, что она пришла? Что ж… столько раз впускал он ее на страницы своих сочинений, что — думается — они уже давно привыкли друг к другу. И он с радостью и облегчением впустил ее в свое уже изрядно разбитое сердце. Но, возможно, я ошибаюсь и, повинуясь инстинкту жизни, Леонид Николаевич судорожно вдыхал холодный лесной воздух и молился, чтобы поскорее приехал врач?

Всего три года назад была написана им эта странная пьеса — «Реквием», где неизвестный в маске заказывал директору театра спектакль-реквием, где призраки должны были играть на сцене, а размалеванные деревянные муляжи зрителей — внимать им из зрительного зала. Директор же — единственный герой, о котором можно было сказать, что он-то — из плоти и крови, — и тот в конце концов сомневался, а жив ли он: «Вот я заплачу сейчас, закричу громко, пожалуй, стану рыдать — и никто меня не услышит. Я здесь один. И крик мой будет как у спящего: не услышит его даже подушка, и если к самому рту наклониться ухом, то и тогда не услышишь: в себе самом кричит спящий» — за судорожными сборами «в Америку», за бессмысленной карточной игрой, за ставшими обыденностью обстрелами и бомбардировками, за невозможностью разговаривать с теми, с кем привык — уже многие месяцы и дни жил в Леониде Андрееве этот когда-то пророчески написанный крик живого, кто вынужден жить среди мертвой материи: «Может быть, и мертвецы стонут в своих могилах, а на кладбище тихо. Кто знает? Может быть, и я давно уже умер, а все это только грезы моего мертвого мозга… или той пустоты, которую он населял. И проходит с фонарем сторож по кладбищу и думает: как тихо в моем поместье, присоединю-ка и я мой сон к их вечному сну». Возможно, именно этот монолог вспомнил теперь умирающий Андреев?