Владимир Ханжин - Красногрудая птица снегирь

• Название: Красногрудая птица снегирь
• Автор: Владимир Ханжин
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1989
• ISBN: 5-265-00611-7

Железные дороги… О тех, кто связал с ними свою судьбу, вот уже несколько десятилетий пишет Владимир Ханжин. В этой книге два его романа: «Крутоярск-второй» — о героике эпохи реконструкции транспорта в 50-х годах, «Красногрудая птица снегирь» — роман, обращающий нас к сегодняшним проблемам железнодорожников.

---

В воскресенье он занимался тем же.

Аналитическая работа чаще всего напоминает собой пирамиду. Сначала — масса сведений; затем сведения сгруппировываются, как бы уплотняются, и на их основе возникает первый ряд выводов; эти выводы, в свою очередь, тоже сгруппировываются, из каждой группы вырастает один — обобщающий; так процесс движется дальше и наконец достигает вершины — заключительного, решающего вывода. Вершиной пирамиды, которая создавалась мысленной работой Соболя за субботу и воскресенье, был следующий вывод: в ожидании строительства нового грузового двора работники управления, сами того не замечая, махнули рукой на старый. Этим и объяснялись ненормальности, которые во множестве обнаружил Александр Игнатьевич на грузовом дворе: то, что операции производились не в двадцати двух пакгаузах, значившихся на балансе железной дороги, а лишь в пятнадцати — остальные семь были сданы в аренду различным областным организациям; и то, что оставшиеся железнодорожникам пакгаузы и площадки не ремонтировались и многие площадки использовались не полностью; и то, что управление дороги никак не могло собраться решить проблему освещения грузового двора и особенно контейнерной площадки; и то, что на контейнерной площадке не построен съезд между подкрановыми путями — дело, в сущности, недорогое, пустяковое, а производительность кранов из-за этого сильно страдала; и то, что грузчиками на грузовом дворе поустраивались горлохваты, рвачи, мошенники, всякая пьяная шпана, которая нюхом чувствует, где ослаблен контроль и где можно сорвать, сплутовать, поживиться.

Грузы накоплялись на площадках и складах, переполненный грузовой двор не принимал вагоны, и они оседали на станционных путях.

В понедельник утром, приехав в управление, Соболь решительно отложил в сторону дела и снова занялся грузовым двором. Когда Петр Яковлевич Лихошерстнов подходил к широкому подъезду здания управления на одной из центральных площадей города, секретарь Александра Игнатьевича уже звонила ведущим специалистам и командирам коммерческой службы, приглашая их в кабинет своего шефа. Так что и в понедельник Лихошерстнову не повезло.

Узнав, что у Соболя совещание, Петр Яковлевич отправился было бродить по этажам управления. Он не любил сидеть в приемных, как вообще не любил торчать в той части здания, где располагались кабинеты руководителей дороги, где царила особенная лощеная чистота и где вызванные к начальству работники управления даже в коридоре невольно разговаривали вполголоса. Все-таки, выкурив папиросу и погоняв во рту незажженную вторую, Лихой решил вернуться. Совещание могло, чего доброго, быстро закончиться.

Он уселся в самом отдаленном, неприметном углу приемной. Чтобы сделаться еще неприметнее, согнул длинную свою спину и, обхватив ладонями лицо, оперся острыми локтями о колени.

Неизвестность и вынужденное безделье в равной степени томили его. Хотя Петр Яковлевич хорошо сознавал, что нынешний вызов к начальству носит чрезвычайный характер, что, может быть, ему предстоит узнать о каких-то серьезных переменах в его жизни, мысли его привычно обращались к депо и к тем делам, которыми он занимался бы сейчас. Испытывая острую тоску по ним, ревниво тревожась за них, он зло косился на высокую, плотно закрытую дверь, за которой сидел незнакомый ему, вольный распоряжаться его временем и его судьбой человек.

Наконец его пригласили в кабинет. Лихошерстнову казалось, что он встретит там начальнически озабоченного, хмурого человека. Соболь же расхаживал по кабинету и улыбался каким-то своим мыслям.

Совещание не просто подтвердило все выводы Александра Игнатьевича в отношении грузового двора, но и показало, что именно грузовой двор был главным камнем преткновения на узле. Радовало Соболя и то, что он не позволил захлестнуть себя текучке и провел совещание как надо, несмотря на постоянные звонки с узла, с линии, из Москвы по разным оперативным вопросам и делам, возникающим на дороге.

Когда Лихошерстнов вошел, Соболю вспомнилось выражение на лицах работников коммерческой службы, пораженных осведомленностью нового заместителя начальника дороги и той неожиданной программой, которую он перед ними выдвинул. Александр Игнатьевич не мог не улыбнуться — уж очень явственно были написаны на этих лицах огорошенность и удивление.

Петр Яковлевич остановился неподалеку от двери.

— Прошу! — Соболь указал на кресло возле обширного, почти пустого письменного стола. Обратив внимание на исполинский рост вошедшего, улыбнулся мысленно: «Ну и громила! Вдвоем оставаться жутко».

У хозяина кабинета были подвижные худощавые руки, столь же худощавое, сухое, здорового цвета лицо. В большом кабинете, около большого стола, около массивных старинной работы часов, стоявших в углу, он выглядел как-то неуместно. Не было в нем обычной начальнической основательности, внушительности. И кресло, в которое он сел, было слишком свободно для него. Ему пришлось неестественно широко и, видимо, неудобно расставить руки, чтобы положить их на подлокотники.

— Ну, что хорошего в депо? — начал разговор Соболь.

Малообщительный вне деповской обстановки, Петр Яковлевич отвечал сейчас особенно неохотно и неумело, сознавая, что Соболь задает вопросы лишь из приличия и встреча назначена совсем не ради этого.

Прекратив расспросы и сделав небольшую паузу, Соболь сказал без обиняков:

— Есть мнение, товарищ Лихошерстнов, выдвинуть вас на новую должность.

— Выдвинуть?

— Да, выдвинуть. Замом по локомотивному хозяйству.

— Разве отделение не ликвидируется?

— Ну, с Крутоярским отделением вопрос еще не решен. Но мы предлагаем вам поехать в другое место.

Соболь назвал отделение и посмотрел на Лихошерстнова с выжидательной, довольной улыбкой человека, сообщившего приятную новость.

Петр Яковлевич понурил голову, помял огромной своей ладонью подбородок. Смуглое, цыганское лицо его сделалось еще более угрюмым и замкнутым.

— Так как же? — нетерпеливо спросил удивленный Соболь.

— Нет… не пойду.

Соболь оторопел:

— То есть как?.. Вы что, серьезно?

— В канцелярию не пойду.

— В канцелярию! Разве заместитель начальника отделения — это канцелярская должность?

Лихошерстнов достал смятую пачку папирос, вытянул двумя длинными пальцами одну, но, вспомнив, где он, засунул ее назад.

— Все равно… не пойду. Мертвое дело… пустое. Пенсию высиживать.

Александр Игнатьевич совершенно не был готов к такому повороту событий. Хотя в душе Соболь хорошо сознавал, что должность зама по локомотивному хозяйству типичная управленческая, аппаратная и не идет ни в какое сравнение с боевым командирским постом начальника депо, он до сих пор был искренне уверен, что предложение обрадует Лихошерстнова. Во-первых, его действительно несколько повышали, что по нынешним временам было большой удачей для человека, у которого не было законченного высшего образования, и на что руководство дороги решилось лишь из-за громкого имени Лихошерстнова-машиниста, а во-вторых, его переводили в более крупный, чем Крутоярск, город, столицу автономной республики, известный культурный центр.

Соболь поерзал в своем свободном кресле.

— Странные рассуждения… Вас выдвигают, вам доверяют руководство локомотивным хозяйством целого отделения…

Он осекся — Лихошерстнов снова поднял на него свои черные блестящие глаза-маслины. Соболь понял его.

— Хорошо, давайте говорить напрямик. Ваше депо перешло на тепловозную тягу…

— Вы себя не утруждайте, — пробурчал Лихошерстнов. — Я не школьник, разбираюсь. Но в отделение не пойду.

— Куда же тогда?

— Назначьте машинистом… на паровоз. В депо Крутоярск-первый.

— Обиделись! В амбицию ломитесь!

Лихошерстнов не ответил.

— Задали вы мне задачку, — вздохнул Александр Игнатьевич. — Ладно, дайте срок, подберем что-нибудь для вас.

— Чего еще подбирать, — буркнул Лихошерстнов. — Говорю, машинистом.

— Пока можно и машинистом. Только как же мы сформулируем приказ?

— Напишите: идя навстречу личной просьбе…

Выйдя из кабинета, Петр Яковлевич прежде всего вытащил папиросы. Сделал несколько больших, глубоких затяжек — папироска сразу убавилась наполовину. Секретарь, сидевшая за громоздким странной формы столом, — он был наращен по краям заборчиком, скрывающим поле стола от посетителей, — вскинула на Лихошерстнова сердитое, удивленное лицо: курить в приемной не разрешалось. Петр Яковлевич придавил папироску к ладони, как в пепельнице, и повернулся к выходу. Не успел он сделать и шага, как дверь в приемную открылась и в ней показался Тавровый.

— А-а, новоиспеченное начальство отделенческого масштаба. Как же, как же, слыхал. Поздравляю!