Владимир Ханжин - Красногрудая птица снегирь

• Название: Красногрудая птица снегирь
• Автор: Владимир Ханжин
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1989
• ISBN: 5-265-00611-7

Железные дороги… О тех, кто связал с ними свою судьбу, вот уже несколько десятилетий пишет Владимир Ханжин. В этой книге два его романа: «Крутоярск-второй» — о героике эпохи реконструкции транспорта в 50-х годах, «Красногрудая птица снегирь» — роман, обращающий нас к сегодняшним проблемам железнодорожников.

---

Ее передернуло: ну нет, было бы чему сейчас завидовать.

А ведь Баконин высоко ценил Пирогова. У них дружба.

У них дружба… Ксения замерла, осененная неожиданной мыслью: Баконин непременно будет у Пирогова. И там его можно увидеть.

Трансляция матча продолжалась. Было слышно, как ревет стадион; захлебываясь, частил комментатор. Непостижимо, как можно рассказывать что-то в таком сумасшедшем темпе. А комментатор все прибавлял и прибавлял и, наконец, ликуя, завершил: «Итак, матч между…» Камышинцев выключил телевизор.

Ксения позвала мужа:

— Ну, кто победил?

— Наши. Два гвоздя заколотили.

— Слушай… завтра я пойду к Пирогову. Насчет Ольги и… От этого разговора никуда не уйти.

— Это так. Только Олег-то сам знает лишь от меня. Вадим ему еще не написал.

— И не напишет. Вот увидишь. Такой не напишет. Зачем он будет?

— Но что Олег-то может?

— Пусть подумает. Я завтра же прямо с утра.

— Что ж…

«Пожалуй, Олегу-то сейчас не до всего этого», — усомнился он.

Задребезжал телефон. Он стоял на трельяже. Ложась спать, они переносили телефон в спальню. Трубку взяла Ксения.

— Здравствуйте, Зоренька! — услышала она голос генерального. — Не разбудил?

— Что вы!

— Как разворачиваетесь на новом месте? Небось скоро Ручьевское отделение все знамена и премии заберет. Я собираюсь в Москву на телевидение написать, чтобы о Ксении Анатольевне Зоровой рассказали в передаче «Очевидное — невероятное».

— Смейтесь, смейтесь!

— Ничуть, Зоренька, ничуть. Вы прелесть у нас, чудо! Впрочем, вы это отлично знаете. А ведь я, собственно, хотел с вашим супругом. Можно ему трубочку?

Передавая трубку, она успела шепнуть: «Сам».

— Ну что, Алексей Павлович, чем все с вагонами кончилось? Только нервы себе пощипал.

«Даже узнал имя-отчество», — отметил изумленный Камышинцев.

— Закроем вопрос, Алексей Павлович. Забудем. Я с предложением. Позволь прямо. Слышал, у тебя на станции не очень клеится. Переходи ко мне начальником транспортного цеха. — Генеральный сделал паузу.

Молчал и озадаченный Камышинцев.

— Так как же? В зарплате не потеряешь. Наоборот… Да ты не боись! У нас попроще. Хотя, конечно, мой транспортный цех — хозяйство внушительное. Не зазорно возглавить. Честно скажу тебе, не везет мне. Сколько деятелей на этом участке сменил! Один закомбинируется вконец, другой трепач, третий в загул ударится. Фатально! Мне сюда такой, как ты, принципиальный парень нужен. Честняга и скромняга. Люблю донкихотов. Рядом с ними сам лучше становишься. Подумай! Я не шучу. На той неделе позвоню. Спокойной ночи! Да, чуть не забыл: поздравляю! Наши-то выиграли. Ах, какие две банки вкатили!

Камышинцев слышал, как на другом конце провода цокнул рычаг, но сам он не сразу положил трубку. Лишь приопустил ее. Сел на кровать.

— Чего это он? — спросила Ксения. — С вагонами что-нибудь?

Он решил: не надо ей об этом.

— Да, обычная история.

— С ним не поспоришь.

БАКОНИН

I

В эту ночь Пирогов хоть и поздно, но уснул. Во сне он видел себя и Злату молодыми. Они шли от станции — той станции, что была на строительстве моста через морской пролив. И вокруг все было как там: площадки, на которых грудились материалы, прибывшие на стройку, тупиковые ответвления от станции, на которых стояли вагоны-теплушки строителей… Он и Злата прошли станцию, и по обе стороны пути возник густой еловый лес, весь в снегу. А за этим лесом, за снегами был фронт и, кажется, шли бои… На Злате было новое ситцевое платьице, наверно, только что вынутое из чемодана, даже невыглаженное, но до ароматности свежее, чистое. Злата шла легко, быстро. Куда, к кому? Она уходила, а Пирогов рвался остановить ее. Остановить, обнять. Как он хотел обнять ее! Как желанна она была и как он любил! Но Злата не позволяла обнять себя. Она упрямо уходила куда-то, к кому-то. Пирогов догнал Злату, схватил за руку. Он готов был ударить ее и закричал, взвыл от адской душевной муки… Он проснулся в дрожи, сердце его гулко билось.

Правда и неправда смешались в этом сне. Злата никогда ни к кому не уходила от него. Никого другого у нее никогда не было. И вторая неправда, маленькая, но все-таки неправда: когда он полюбил Злату, фронты были уже далеко, война приближалась к концу.

Но в главном — в том, как полюбил Пирогов Злату, — сон был правдой. Если допустить на миг, что она решила бы уйти от него, он кричал бы в ярости и муке.

Когда он полюбил Злату, ему было двадцать четыре. Он словно шел к этой любви — любви к Злате — в течение всех прожитых им лет. Жажда любви накапливалась, нарастала в нем. Он пришел к ней, своей любви, и то, что произошло, было во сто крат сильнее, чем это могло представиться. Но чем дольше он и Злата были вместе, тем полнее открывалось счастье, тем сильнее — его любовь к Злате и жажда любить ее.

Он видел во сне себя и Злату молодыми, такими, какими они были много-много лет назад, но сейчас, в том сне, чувства его были столь же сильны и жарки, как тогда, много-много лет назад.

В окно светило яркое солнце, суля погожий день.

Вчера вечером Пирогов обнаружил дома записку Баконина. Она лежала на полу, у порога:

«Дорогой Олег Афанасьевич, очень жалею, что не застал вас. Приехал сегодня утром, перетаскиваю к себе предков супруги. Но надо бы повидаться. К нам не приглашаю, у нас все вверх дном, даже присесть негде. Сами понимаете, сборы в дорогу. Не сможете ли быть дома завтра часов в десять-одиннадцать утра? Приду непременно».

Злата хотела, чтобы он, Пирогов, написал Баконину, а Баконин сам пишет ему записку, Баконин в Ручьеве. Стоило Злате пожелать, чтобы муж восстановил связь с человеком, которого они оба столь высоко ценят, как он оказался в Ручьеве. Но Злата хотела, чтобы связь была восстановлена потому, что готовится к самому худшему, что может произойти с ней самой. Так доброе оно или злое предзнаменование, неожиданный приезд Баконина?

Зазвонил телефон. Необычно громкие, нетерпеливые звонки… Междугородная.

— Говорите со Старомежском.

Почти тотчас голос Вадима: «Алло-о!»

Вопросы: как вы там, что у вас? Произносилось это не то чтобы скоропалительно, а все же в темпе, Вадиму не свойственном. Острил и балагурил при этом. Пожалуй, отец не помнил его столь раскованным, легким на речь. Уклончивость ответов отца Вадим не замечал. Да он, наверно, и не слушал их. Его будто несло на волне.

— Хочешь поговорить со своей соседкой, папа?

— Соседкой? Какой?

— Соседкой по дому. Угадай! Да не-ет, не смо-о-жешь. Я помогу. Бывшая твоя соседка. По общежитию, здесь в Старомежске. Симпа-ти-чная соседка. По-моему, и ты, и мама были неравнодушны к ней… Оля Зорова, папа.

— А-а…

— У нас есть много чего рассказать. Я напишу. Мы вместе с Олей напишем. Может, я даже прилечу на день-два. Оля не может, у нее институт. А что, мама на работе?

Нетвердое «Не на работе, но… ее сейчас нет дома» не насторожило Вадима.

— Передаю трубку, папа.

Смущенный, тихий голос Оли:

— Здравствуйте, Олег Афанасьевич! Удивлены? Пожалуйста, повидайтесь с папой. Он, наверно, получил мое письмо.

— Заканчивайте! — вмешалась телефонистка.

— Обязательно повидайтесь! — повторила Оля.

— Заканчивайте! Пробежала секунда, другая…

— Оля! — крикнул Пирогов. — Оля, передайте Вадиму, что мама в больнице.

— Мама?

— Его мама в больнице.

— …кончилось. — В трубке запели гудки.

Пирогов прошел в комнату сына.

Квартира эта возникла на горизонте, когда еще жили в управленческом общежитии в Старомежске. Пирогов продолжал возглавлять отдел и бился над своим полуавтоматом. Управленцы знали, какой целью он задался. Поначалу загорелись: давай, давай! Нужное дело, великое дело! Тяжеленько, правда, совместить и службу, и это… Ничего, отвечал он, выдюжу. Здоровьем отец с матерью не обидели. Отец, бывало, шутил озорно, когда соседи восхищались его крепышами ребятами: «А как же, мы с матерью для себя старались…»

Но шло время, и на Пирогова стали поглядывать косо. Нельзя сказать, что он не справлялся с работой как начальник отдела. Но теперь любую промашку отдела объясняли тем, что начальник его занят изобретательством.

С полуавтоматом все не ладилось и не ладилось. Кое-кто уже начал усматривать в упорстве Пирогова нечто ненормальное, нездоровое. Маньяк не маньяк, а навязчивая идея налицо.

А тут еще он задумал портативный передвижной механизм для очистки от снега стрелок. Снег… Сколько тонн его перебрасывает пара человеческих рук в метельный день, чтобы обеспечить путь поездам! Иная путевая рабочая, придя домой, долго не может распрямить пальцы — как держали лопату, так и одеревенели… Рядом с болью в душе знакомый уже зов — помоги!.. Пирогов не скрыл своего нового замысла от начальника службы Готовского. Но если бы даже и скрыл, тот узнал бы: свой снегоуборщик Пирогов делал под носом у управления, в мастерских дистанции пути. Начальник службы пришел в ярость: мало башмака, еще и… Ни успех снегоуборщика, принятого в серийное изготовление и принесшего автору не то чтобы громкую славу, а все-таки известность, ни другие менее значительные изобретения не повлияли на позицию Готовского.