Лариса Кравченко - Пейзаж с эвкалиптами

• Название: Пейзаж с эвкалиптами
• Автор: Лариса Кравченко
• Издательство: Новосибирское книжное издательство
• Жанр: Современная проза
• Год: 1988

Романы о русских людях, в начале века волей обстоятельств оказавшихся вне Родины; о судьбе целого поколения русских эмигрантов. В центре — образ нашей современницы Елены Савчук. В первой части дилогии перед читателем проходят ее детство и юность в Харбине, долгожданное возвращение в Советский Союз в 50-е годы. Вторая часть — поездка уже взрослой героини в Австралию к родным, к тем, кто 30 лет назад, став перед выбором, выбрал «заокеанский рай».

Счастье обретения Родины, чувство неразрывной слитности с ее судьбой, осознание своего дочернего долга перед ней — таков лейтмотив романов.

---

Лариса Кравченко Пейзаж с эвкалиптами

Австралию, как известно, открыл капитан Кук, когда в 1770 году ого корабль «Индэвор» уткнулся днищем в изрытые водой, ракушками облепленные подводные камни Ботани-бэй — Ботанической бухты сегодняшнего Сиднея. В отлив камни обнажаются, вода со звоном стекает с их черных ноздреватых поверхностей, и можно увидеть мемориальную доску, зеленоватую от морской поросли.

Сняв босоножки, она перебралась босиком вброд до этих камней и постояла сосредоточенно — невозможно быть в Австралии и не коснуться точки возникновения ее в нашем цивилизованном мире!

С камней виден берег, ярко-зеленый — под плюшевой австралийской травой, по которой можно и нужно ходить и которую в Австралии стригут все и всюду и постоянно говорят об этом. Можно подумать, проблема номер один этого зеленого континента — не зарасти травой!

По кромке берега, вдоль подножия холма шел пожилой мужчина в джинсах и фетровой шляпе с загнутыми нолями (как в ковбойских кинофильмах) и толкал перед собой машинку для стрижки травы. Машинка жужжала, вода хлюпала о камни, над историческим местом стояла солнечная, прозрачная тишина осеннего дня, как бывает у нас в сентябре, а здесь — в апреле.

Коренастые и развесистые деревья с круглыми кронами взбегали поодиночке по склону холма, смыкаясь в пятнистую груду парка. Островерхие, как ели, неизвестной породы деревья окружали обелиск из грубого серого камня с соответствующим английским текстом. На траве вокруг обелиска сидели и лежали на животах австралийские дети в одинаковых сине-голубых юбочках и шортах, рубашечках с галстуками, в плоских соломенных шляпках с полями (образца прошлого века) и серьезно записывали на планшетах то, что говорил им спортивного вида мальчик-преподаватель (тоже в шортах).

А выше обелиска, на солнцепеке, сидела на расстеленном пледе Вера в сине-красной, как английский флажок, блузке, и махала ей рукой, и на часы показывала — время!

Вот чего не хватало ей позарез в Австралии — времени! Просто выспаться, просто остановиться и оглядеться. С момента приземления в Брисбене Австралия несла ее, словно карусель, без передышки. И утром сегодня, когда она шла под душ по полированным полам в доме Сашки и Анечки (где «стояла», как у них здесь говорят), что-то качнулось у нее в голове, словно земля повернулась резко на оси, и она вынуждена была ухватиться рукой за розовую в цветочках стенку ванной комнаты.

— Хватит, — сказала она Вере, когда та заехала за ней на своей бежевой, как кенгуру, машине. — Я больше не могу. Вези меня куда-нибудь, где потише, — к капитану Куку!

— Но у пас сегодня встреча с девочками в «Мандарине»…

— Тем более. Часа два на воздухе. И помолчать!

И капитан Кук не обманул! Можно было вытянуться на траве и увидеть небо, постоянно голубое, какого не бывает у нее дома — в Сибири, в соседстве с хвойной разлапистой веткой. И бухту с высоты пригорка — плоскую и синюю, перегороженную эстакадой причалов, такую просторную, что за краями ее едва угадывалось присутствие колоссального города. Только цистерны нефтехранилища на мысу, уменьшенные расстоянием, источали металлическое сияние.

И можно было запросто, сняв босоножки, пройти по песчаной береговой кайме, сырой от набегающей воды, и навестить прочие монументы соратникам Кука, щедро разбросанные по побережью, и английский флаг на флагштоке, на ветру шевелящийся, — как символ и напоминание. Белый, одноэтажный домик музея просвечивал в глубине зелени, и из представленных там экспонатов и карт с «Индэвора» не составляло труда уяснить, что же именно произошло на этом берегу две сотни лет назад.

…Трое аборигенов вышли из леса навстречу капиталу Куку. Правда, общего языка они с ним не нашли (вероятно, потому, что еще не понимали по-английски). Однако после незначительных береговых инцидентов (копья против ружей!) капитан Кук привел эту землю под власть английской короны и двинулся дальше на север, вдоль берегов Австралии, претерпевая различные морские трудности — налетал на рифы и чинил спасти, что дало возможность потомкам его в каждой такой точке берега поставить монументы и кафе «У капитана Кука».

В одном они пили чай, когда ездили с сестрой Наталией на север, на ананасные плантации. На сухом песке, недалеко от воды стоял деревянный желто-черный корабль со всеми мачтами и реями, только без парусов — точная копия, уменьшенная, того самого «Индэвора» и рядом — ресторанчик в стиле кают-компании с круглыми окошками и рулевым колесом на степе. Традиционный английский чай с булочками, сливками и клубничным джемом принес сам хозяин — типичный морской волк с рыжими баками и загорелыми коленками. Иллюзия, что вы побывали у капитана Кука, — полная!

Итак, тишина плыла над Ботани-бэй. Они лежали рядом на зеленом склоне, две женщины, и молчали. То ли потому, что одна из них устала беспредельно на второй месяц путешествия, то ли потому, что все уже было сказано в эти дни свиданий-воспоминаний. А может быть, ни о чем главном для каждой они просто не могли говорить, потому что последнюю четверть века прожили на разных материках?

— Послушай, мы же опаздываем! Тебе еще нужно переодеться! И я должна накормить тебя! Я еще ничем тебя сегодня не кормила!

Ничего ей не нужно. Удивительно, все они здесь стараются, в первую очередь, накормить ее! Или ее Сибирь в их понимании нечто вроде «голодного края»?

— Лучше завези меня по пути искупаться в океане! Последний раз в Сиднее…

— Завезу, — говорит Вера. — Только у нас уже не купаются — вода двадцать градусов!

— Я купаюсь у себя, в Обском море, при одиннадцати…

— Ты сумасшедшая. Ты всегда была сумасшедшей, — говорит Вера, словно еще раз убеждаясь в ее неизменности. — Прощайся со своим капитаном Куком и поехали!

Машина стояла в тени деревьев, однако красные кожаные сиденья горячо нагрело солнцем, и пришлось застилать их полотенцем.

На выезде из парка они сфотографировались на прощанье у белой доски, подле большого декоративного якоря. Вера попросила привратника — сухонького старичка в фуражке и мундире, пропускавшего через шлагбаум и взимавшего плату за посещение мемориального места, сфотографировать их вместе, что он и сделал, с той смесью доброжелательства и угодливости, что замечала она здесь всюду у людей служебной подчиненности. Они встали на травянистый пригорок перед якорем, обнявшись. Ветер раздувал волосы и обвивал тело платьем свободного покроя. Так и вышли они на цветной фотографии — две современных женщины неопределенного возраста, только в лицах разность какая-то — ощутимая, — не понять, в чем именно?

Они ехали к океану по окружной дороге вдоль бухты. И шел с одного края, отгораживая их от воды, белый песчаный сыпучий вал, покрытый ветряными наносами, как в пустыне. Солнце отражалось в песках ослепительно. Двое парней, длинноволосых и полуголых, с досками для катания по волнам шли через пески, оставляя следы, словно лестницей в небо. Океан ровно гудел где-то рядом за барьером. Океан — вот что, пожалуй, самое здесь прекрасное! Только времени у нее на него не хватает!

Вера запарковала машину на площадке в тупичке выходящей к пляжу улицы. Пляж безграничен и пуст — белая пологая дуга, внутри которой двигалась, шипела и пенилась аквамаринового цвета стихия. Купальный сезон кончился, но флажки на шестах, ограждающие место купания, продолжали нести службу (не от акул, как думала она, наслышавшись вначале, а от коварства морских течений, оказывается).

Она скинула платье в машине и под Верины назидания побежала далеко вниз, к воде. Она уже знала, что нельзя так запросто войти в океан, как в ее родные российские моря — в любое безветрие волна выше ее ростом подходила к берегу и обрушивалась с высоты, и можно только улучить мгновение и окунуться в газированный раствор воды и песка, стремительно утягивающий в глубину. Она знала повадки океана, но даже это мгновенное погружение в живую, теплую, дышащую воду наполняло восторгом все существо.

Соленые капли на коже высушивал ветер, сообщая состояние легкости, как возвращение молодости. И вообще все это путешествие в чужую жизнь было странным и неожиданным возвратом к давно забытым вещам, присущим ее молодости. Между тем, что было тогда, и теперешним лежал целый пласт событий, равный эпохе, и она привыкла думать: то, что было тогда, ушло, растворилось во времени. Оказалось — оно существовало здесь, на совершенно постороннем берегу, сконцентрированное, видоизмененное внешне, но сохранившееся по своей сути. И оттого все эти педели она жила в состоянии нереальности, словно это не она говорит и двигается в ярком, не похожем на ее нормальное существование мире, а смотрит затянувшуюся киноленту.

Вера накрыла ей плечи махровым полотенцем, переодеться не дала: «Зачем? Все равно сейчас пойдешь дома под душ!» И так они ехали через весь город, минуя центр, по магистралям, где в одном с ними ритме шли разноцветной массой в четыре полосы машины, замирая у светофоров и устремляясь вновь, и нескончаемый этот поток движения уже не вызывал любопытства, как вначале, а только головокружение до дурноты. И они ехали через городские районы, по торговым улицам, лишенным какой-либо индивидуальности пестротой бесконечного «шоппинга»[1] настолько, что она почти не различала их. Главное, что занимало ее сейчас, — то, что едет она через весь людный город раздетой, и купальное полотенце на плечах не закрывало ее, а наоборот как бы обнажало, потому что это немыслимо для нас — оказаться на улице в таком «банном» виде! И она мучилась от стыда на перекрестках, когда в двух шагах от нее люди переходили на зеленый указатель «WALK», а Вера смеялась: