Лариса Кравченко - Земля за холмом

• Название: Земля за холмом
• Автор: Лариса Кравченко
• Издательство: Новосибирское книжное издательство
• Жанр: Современная проза
• Год: 1988

Романы о русских людях, в начале века волей обстоятельств оказавшихся вне Родины; о судьбе целого поколения русских эмигрантов. В центре — образ нашей современницы Елены Савчук. В первой части дилогии перед читателем проходят ее детство и юность в Харбине, долгожданное возвращение в Советский Союз в 50-е годы. Вторая часть — поездка уже взрослой героини в Австралию к родным, к тем, кто 30 лет назад, став перед выбором, выбрал «заокеанский рай».

Счастье обретения Родины, чувство неразрывной слитности с ее судьбой, осознание своего дочернего долга перед ней — таков лейтмотив романов.

---

В начале июля, когда курсы штурвальных еще не начинались, им нечего было делать, директор распорядился работать — на хоздворе.

На хоздворе в глинобитных сараях жили лошади и стоял разный инвентарь. Посреди двора — колодец с дощатой крышей, ведро на толстой цепи, и нужно долго и трудно наматывать ее на бревно, чтобы вытянуть ведро на поверхность. На полдороге рука у Лёльки срывалась, бревно начинало бешено раскручиваться в обратную сторону, и ведро снова обрушивалось на дно. Рядом с колодцем — гора соломы и яма с раствором, которым нужно обмазать все эти сараи.

На хоздворе работала бригада женщин.

— Ты чего стоишь? Боишься замараться? Смотри, как надо!

Раствор в яме — рыжего цвета, и Лёлька с трудом поборола в себе брезгливость, чтобы взять его в руку. Ей стыдно было перед женщинами этой своей брезгливости, и она старалась не показывать ее.

Кроме того, у нее просто ничего не получалось. Глина расползалась между пальцами и не приставала к стене. Анка как-то быстро приноровилась, а Лёлька мучилась на своем углу, вся в брызгах раствора от юбки до волос. Волосы лезли в глаза. Лёлька отводила их локтем, а руки до локтя тоже были грязными. Женщины работали быстро, шумно переговариваясь о своих, неведомых ей, делах, и стена ложилась за ними ровная, словно отполированная ладонями.

Солнце пекло. Руки скоро заломило, и она с трудом поднимала их, чтобы забросить повыше комок раствора. И при этом ей до злости обидно было и жалко себя, такую несчастную, всю перемазанную глиной пополам с навозом! И то, что ее, инженера, заставляют мазать какие-то хаты! Конечно, она ехала на целину и не должна протестовать, но все-таки несправедливо. На комбайн — она еще согласна, но мазать хаты!

Наверное, от злости руки у Лёльки сами задвигались быстрее, и стена неожиданно стала получаться почти гладкой. Она не заметила, когда прошло чувство брезгливости и появился интерес — сделать стену нисколько не хуже, чем у деревенских.

И как раз, когда только-только появился у Лёльки этот интерес, случилось непредвиденное — Жене стало плохо. Женя уронила себе на ноги кусок глины и, согнувшись, села прямо на мокрую землю.

— Я сбегаю за Никой, — сказала Лика.

Женщины бросили работу и сочувственно давали советы, основанные на собственном женском опыте.

— Мне лучше, — сказала Женя. — Я пойду…

Лёлька обняла Женю за плечи и медленно пошла с ней рядом, бережно обходя каждую кочку. А Ника уже бежал к ним навстречу, длинный Ника в городском китайском пыльнике.

Женю уложили в постель, Ника развил бурную деятельность, согласно всем своим фельдшерским знаниям:

— И никаких комбайнов!

Свекровка сидела на сундуке и давала понять, что невестка просто притворяется.

Женя больше не пошла на хоздвор и на курсы штурвальных, она сидела дома, ссорилась со свекровкой и ходила к директору с просьбами о другой работе. Наконец, директор рассердился и сказал: в мастерские, учеником токаря! Вызвал завмастерскими и сказал, чтобы Жеие давали не очень тяжелые детали.

Ника уехал организовывать медпункт в Благовещенку — километров за тридцать, на самой границе с Казахстаном. И теперь Женя все выходит на шоссейку, садится на травку у обочины и ждет попутную машину. Ника наловчился резво бегать за машинами. И все шоферы от Багана до Теренгуля уже хорошо знают эту супружескую пару: он — длинноногий и чуточку сутулый от своего большого роста, она — беленькая, как грибок, с кудряшками и бирюзовыми сережками. «Врачова жинка», — говорят шоферы и снисходительно прячут записки молодоженов в замасленные карманы. Ника пробовал посылать телеграммы через местное отделение связи.(письма идут до Казанки две недели), но оказалось — телеграммы тоже отвозит почтовый дед на лошадке, и с «попутными» получается быстрее.

Ника приехал на выходной, и Лёлька слышала, как они разговаривали с Женей за знаменитой занавеской:

— Я дал ей только аспирин, а она поправилась! Черт ее знает, от чего она поправилась!

— Ника, тебе нужно поступать в институт, — нежно ворковала Женя. — Надо узнать, где тут поблизости есть институт. Ты будешь учиться, и тогда мы сможем уехать отсюда…

— Там видно будет, — бурчал Ника. — Надо вначале зарекомендовать себя!

— Ника, ты меня любишь?

— Ну, конечно!

— Возьми меня с собой в Благовещенку.

— Нечего там тебе делать!

— Но ты меня любишь?

Лёлька накрывала ухо подушкой и старалась ничего не слышать. Скорей бы — на уборочную!

Женщины на усадьбе сочувствуют Жене — мужик в отъезде! Женя ходит скучная, но не жалуется — в Советском Союзе принято терпеть трудности и разлуки — это еще в Харбине знали по кинофильмам. И значит — так надо, если она — в Казанке, а он — в Благовещенке.

Когда Ника проезжает в Баган за лекарствами на попутных, он придерживает машину у ворот МТС и бегает по абсолютно черному корпусу мастерских, разыскивая Женю. Мужики снисходительно посмеиваются — здесь не принято так явно радоваться женам — на людях.

Всех приезжих вызвали в Баган, в милицию, и выдали паспорта — настоящие, взамен заграничных — совсем тоненькая темная книжечка, не то что те — красные, с тиснеными гербами.

Баган — райцентр к востоку от Казанки, километров двадцать, и добраться можно только на попутных. МТС возит со станции уголь, на угольной машине — пожалуйста!

Мимо Багапа раз в сутки проходит пассажирский поезд — крашеные вагоны с высокими подножками и маленькими окнами. Лёлька, конечно, никуда ехать не собирается, но все-таки поезд — это связь с миром: где-то там, говорят, Новосибирск — областной центр, и — Москва…

— Скажите, а можно сесть на поезд и поехать? — спрашивает Лёлька нерешительно библиотекаршу Любовь Андреевну, жену того самого партсекретаря, что встречал их в первый день по приезде, — не для себя, так, в порядке информации.

Библиотекарша не понимает Лёльку:

— А как же, конечно! Только билет купить…

— Так прямо сесть в поезд и поехать? И куда угодно? А виза?

Библиотекарша поражается — смешные, видимо, вопросы задают эти приезжие в первый год своей жизни на целине!

Иногда, когда комбайнер Ковальчук не приходит на занятия, а случается это чаще всего после выходного, Лёлька и Анка работают на усадьбе — таскают ящики или моют обросшие жирной пылью детали в жестяной ванне с каким-то «машинно-тракторным» маслом.

Усадьба — большой двор, заставленный техникой, — комбайны собранные, трактора разобранные. Трава — в липких пятнах горючего. На усадьбе хорошо пахпет разогретым солнцем, металлом и бензином. Анка и Лёлька моют детали, а комбайнеры курят и отпускают в их адрес разные непроизводственные замечания.

Анка отшучивается совсем в местном стиле, а Лёлька мучительно краснеет и старается не слышать.

В шесть часов вечера на усадьбе снова гудит. гудок, и Лёлька идет домой через околок, разбитая, как никогда в жизни. А нужно еще смывать с себя всю эту грязь! Вода в колодцах соленая, и мыло не мылится. Руки, ой, какие у нее стали руки, в бурых царапинах, с черными полосками под ногтями!

В выходной Анка съездила в Андреевку в совхозный магазин и купила там три комбинезона: себе, Жене и Лёльке. Лёлька потонула в своем, как кот в мешке, но теперь большая часть солидола оставалась на комбинезоне, и Лёлька была довольна.

Правда, их рабочий вид почему-то вызвал неодобрение у Маруси, с курсов штурвальных. Маруся считает, что ходить по усадьбе перед мужчинами прямо так, в брюках, — более чем неприлично. (Вот кто оказался солидарен в этом вопросе с Лёлькиной бабушкой!) Поверх комбинезона Маруся носит две пестрых юбки.

Маруся — женщина добрая и некрасивая, с неустроенной личной жизнью. Осень она работает на штурвалах, а весну — на прицепах.

Когда по усадьбе начинают разноситься слишком сильные выражения комбайнера, выведенного из терпения отсутствием на складе запчастей, Лёлька уходит подальше в угол двора и зажимает уши ладонями.

— Ты чего? — удивляется Маруся. — Так это ж мужики — у них иначе работа нейдет!

— Но если мужчина так говорит при женщине — значит, он ее не уважает!..

— Вот дурная! Он же не на тебя! Он просто в сердцах! Чего ты переживаешь!

— А мать-то у тебя есть? — спросила Маруся, когда они вместе возились с длинной цепью.

Лёлька ответила, что мама осталась в Китае. Как объяснишь этой посторонней женщине всю эмигрантскую ситуацию — почему папа не захотел ехать в Советский Союз и почему мама с ним осталась?

— Приедет мать, — почему-то решила Маруся. — Неужели ж она там останется, когда ты здесь? Не может этого быть! Мать — она непременно приедет.

От мамы из Харбина идут в Казанку отчаянные письма: что с тобой, почему не пишешь?! Лёлька пишет и пишет, а письма возвращаются обратно из какого-то почтового центра с наклейками и приписками, потому что они как-то не так оформлены. Лёлька пишет на них адрес и по-русски, и по-китайски. Почтальонша Машенька — рыженькая, как огонек, в синем мундире с петлицами на своей глинобитной почте, за барьером, заляпанным лиловыми чернилами, со слезами на глазах листает толстые книги инструкций и ставит штемпеля и марки наклеивает лишние — на запас, а письма все равно возвращаются! Словно замкнутый круг? И нет у Лёльки возможности подать маме голос, что она жива и здорова, хотя ей тут и не совсем нравится. А мама там с ума сходит, видимо, потому что подтверждается опять харбинское мнение о Советском Союзе — уедет человек, как в воду канет. Страшное чувство разрыва с близким человеком — навечно!