Лариса Кравченко - Земля за холмом

• Название: Земля за холмом
• Автор: Лариса Кравченко
• Издательство: Новосибирское книжное издательство
• Жанр: Современная проза
• Год: 1988

Романы о русских людях, в начале века волей обстоятельств оказавшихся вне Родины; о судьбе целого поколения русских эмигрантов. В центре — образ нашей современницы Елены Савчук. В первой части дилогии перед читателем проходят ее детство и юность в Харбине, долгожданное возвращение в Советский Союз в 50-е годы. Вторая часть — поездка уже взрослой героини в Австралию к родным, к тем, кто 30 лет назад, став перед выбором, выбрал «заокеанский рай».

Счастье обретения Родины, чувство неразрывной слитности с ее судьбой, осознание своего дочернего долга перед ней — таков лейтмотив романов.

---

Из Фуцзядяна тянулись китайские колонны, тоже с флагами, незнакомыми, с белым, многоконечным, как подсолнух, солнцем. (Потом Лёлька узнала, это — гоминдановский флаг.)

Лёлька возвращалась домой усталая и не вспомнила о маминых наставлениях, когда с ней по пути все же заговорил какой-то военный. Он шел за ней от самого Нелепого базара: «Девушка, давайте познакомимся. Девушка, давайте встретимся». Сказать просто: «Отстаньте!» — было все-таки невежливо, и, к тому же, он был довольно симпатичный белобрысый парень в синем комбинезоне и фуражке. Лелька отвечала ему вежливо, но холодно, но он все же проводил ее до самой калитки: «Вы здесь живете? А мы — на перегрузке. На широкую колею».

После этого он быстро исчез, и Лёлька сразу же забыла о нем. Пока она была на параде, дома случилось несчастье — папа сломал руку.

От осенних ливней у них стала сильно протекать крыша, и в столовой на потолке выступили мокрые желтые разводы. Мама, видимо, допекла папу за бесхозяйственность, и он решил посмотреть, что там такое, на чердаке. Он полез на крышу, и под ним проломилась перекладина на старой садовой лестнице, папа слетел на землю, и, когда Лёлька пришла домой, там была страшная паника.

Рука у папы сгибалась там, где сгибаться ей не полагалось. Папа поддерживал перелом левой, здоровой рукой, а мама металась и не знала, что делать, а дедушка тоже ничем не мог помочь, хотя он и ветеринарный врач.

Наконец, мама решилась. Она оставила Лёльку с папой, надела дождевик и отправилась на поиски врача.

Потом она рассказывала бабушке при Лёльке, как эго было…

Мама ринулась на станцию: должен же быть на вокзале какой-нибудь медицинский пост!

На вокзале гудели эшелоны и бегали солдаты с чайниками и котелками. Медпункт оказался закрыт — сегодня день парада и уже вечер. Только и оставалось — бежать в маневровый парк, искать любой санитарный поезд.

Мама бежала между путями, и ей казалось, что это не знакомая станция, видимая из ее окна, а совсем новый город из красных дощатых теплушек и полувагонов. Ей что-то кричали вдогонку парни из раздвинутых вагонных дверей. Растрепанные трофейные пальмы в кадках качались над нею на платформах рядом с закрытыми чехлами орудиями. На погрузочной площадке девушки в гимнастерках сушили только что вымытые волосы под розовым закатным солнцем. На белой больничной кровати, около горы госпитального имущества, прямо в сапогах спал пожилой мужчина с узкими серебряными погончиками. Оказалось, он и был тем, кто нужен маме.

Девушка попыталась разбудить его и объяснить, в чем дело.

— Ничего не знаю. Мы не обслуживаем гражданских. Пусть ищет санлетучку.

— Мне нужно врача. Ну, пожалуйста, ну, помогите… — произнесла мама умоляющим голосом.

Мужчина приоткрыл глаза и, наверное, только сейчас разглядел эту эмигрантку, видимо, со страдальческими глазами, в мятом дождевике и в странных туфлях на деревянной подошве. Неизвестно, какие чувства пробудились в его душе, только он сказал:

— Если Мария Андреевна не возражает, пусть окажет помощь.

Мария Андреевна оказалась женщиной полной и приветливой. Когда она улыбалась, на щеках ее появлялись милые ямочки, и все движения ее были на удивление мягкие и женственные. И говор ее тоже был мягким, с некоторым украинским акцентом.

Мама и Мария Андреевна стояли и разговаривали около длинного товарного состава. За соседней тонкой стенкой смеялись люди, веселый женский голос пел мамин любимый старинный романс: «Вот вспыхнуло утро, румянятся воды, над озером белая чайка летит…». И то ли от приветливости врачихи, то ли от этого знакомого романса у мамы стало постепенно отходить от души тревожное напряжение последних часов.

Они, наверное, были очень разными рядом — мама и врачиха. Они говорили о деле, и каждая поглядывала на другую с женской наблюдательностью. Из всего потока идущей Армии маму больше всего занимали эти женщины в гимнастерках, с их странной и, наверное, мужественной судьбой. Какая у врачихи нехарбинская гладкая прическа — две темных косы, заколотых на затылке корзиночкой… И почему у них у всех такая крупная комплекция? В этом они совершенно не похожи на харбинок. А врачиха, наверное, тоже смотрела на мамины локоны на приколках и тонкие нервные руки.

— Хорошо. Я пойду, — сказала врачиха.

Бабушка с первого взгляда просто влюбилась во врачиху. (Это же типичная хохлушка! Вы видели, какие у нее глаза? Настоящие вишенки!) Врачиха оказалась из-под Полтавы. Бабушкин хутор тоже был где-то там. Бабушка расчувствовалась и сама заговорила с украинскими интонациями, что случалось с ней в минуты воспоминаний.

Гипса у врачихи не оказалось. Она прибинтовала папину руку к подходящей дощечке и подробно объяснила маме, куда пойти и кого спросить в городском военном госпитале. Мама путалась в названиях и все записывала на бумажке.

Потом врачиха собралась уходить, и папа спросил ее (Лёлька хорошо его понимала — врачу нужно непременно платить за визит):

— Сколько мы вам обязаны?

Врачиха удивленно посмотрела на него, видимо, хотела рассердиться и раздумала.

— Что вы! У нас этого не полагается! Поправляйтесь скорее…

Взрослые чувствовали себя страшно неловко и уж совсем не знали, как отблагодарить врачиху.

— Может быть, чаю с нами попьете? — предложила бабушка.

— Если вы хотите принять ванну — пожалуйста. У нас есть горячая вода…

— Спасибо, спасибо, — смеялась врачиха, — я бы с удовольствием. Но нас вот-вот отправят. Если нас ночью не отправят, я к вам утречком забегу.

И она ушла. А бабушка долго восхищалась: какие милые женщины, оказывается, бывают у этих советских!

Папа лег спать в столовой на диване, и вечер закончился мирно. Где-то на погрузочных путях хрипло играла виктрола, и Лёлька долго слышала в саду слабо долетавшую мелодию.

Наверное, было часа три утра, потому что окна посветлели, когда кто-то сильно забарабанил в дверь. Лёлька вскочила, и мама вскочила тоже. Она прикрикнула на Лёльку, чтобы та не выходила из своей комнаты, и Лёлька простояла, прижавшись за дверной щелкой. И видела то, что происходило в передней. То, что происходило в саду, видел дедушка через открытую форточку — насколько позволял угол обзора. Светало все сильнее, и дедушка видел довольно ясно. Папа тоже захотел вскочить, но ударился об угол больной рукой, застонал и опять опустился на диван. Потом выяснилось: он потерял сознание.

— Кто? — спросила мама.

— Открывайте! — грубо крикнул мужской голос.

— Что вам надо?

— С проверкой! — сказал мужчина. — Откройте!

Мама стояла перед дверью одна, в халате и в накрутках на волосах. Наверное, она испугалась в тот момент. А Лёльке почему-то совсем не было страшно. Или она просто не успела сообразить?

Мама стала возиться с крючком на дверях. И тогда, тот кто-то, за дверью — выстрелил. Ему необязательно было стрелять. Мама и так открывала дверь, но он выстрелил — зачем, неизвестно. Бабушка утверждала: он стрелял — чтобы открыли, а попал сам себе в руку, и это его — бог наказал! А дедушка считал, что это мог — тот, третий, что подбежал, как раз к пим, от калитки. Пли он просто толкнул того, кто хотел стрелять, и таким образом они сами попали в себя? Короче: ннкто ничего толком не понял!

Пули пробили филенку высоко у мамы над головой и застряли в стенке напротив. Теперь дверь была открыта, но почему-то никто не заходил. На крыльце слышалась возня и негромкий разговор. И кто-то быстро затопал по дорожке — шаги громко раздавались в тишине рассвета. Дедушка видел: калитка стояла распахнута настежь, одни из них побежал к калитке, один остался сидеть на крыльце в странной согнутой позе, а третий зашел в квартиру.

Он зашел в переднюю, и Лёлька чуть не ахнула от удивления: это был тот самый симпатичный парнишка в синем комбинезоне, что провожал ее днем до дому. Светлая прядь в беспорядке свисала на лоб, и вид у него был расстроенный. Он оглядел столовую, папу на диване в полусознательном состоянии, маму в тряпочных накрутках на волосах. Ои стоил на пороге и вежливо даже извинялся:

— Извините… Вы здесь один живете? Ну, хорошо… Извините, пожалуйста, это — ошибка…

Он повернулся и вышел из квартиры. Мама мигом закинула на двери крючок и подбежала к папе — с нашатырным спиртом.

Потом они постучали еще и попросили воды, но мама не открыла: вода в ведре на крыльце. (Вот когда пригодилось ночью то дежурное ведро!) Потом они сидели на скамейке под ёлкой и ходили по саду, а когда стало совсем светло, ушли. Это Лёлька уже видела сама, сквозь вязаную штору в столовой.

Утром на цементных ступеньках крыльца и у скамейки была кровь. И какая-то железка с номером лежала под крыльцом на дорожке. Папа сказал — от оружия…

Мама с бабушкой толковали: что эго, собственно, было? А Лёлька помалкивала, что знакома, фактически, с ночным гостем: ей бы сильно попало от мамы!