Татьяна Москвина - Вред любви очевиден (сборник)

• Название: Вред любви очевиден (сборник)
• Автор: Татьяна Москвина
• Жанр: Публицистика
• Год: 2006
• ISBN: 5-8370-0448-3

Татьяна Москвина – автор, хорошо известный российскому читателю. Писатель, публицист, драматург, блестящий эссеист – много литературных талантов счастливо сошлось в этом человеке. «Вред любви очевиден» – книга, в которой Москвина в полную силу демонстрирует все грани своей незаурядной одарённости.

---

(О, как ужасно ошибся автор! Нет, нету больше ни «Букиниста», ни пирожковой… Об этом читайте в следующем эссе плачущего автора – «Исчезающий остров» – примечание 2006 года.)

Постепенно истина о русском пути, скрытая хищной Москвой и смиренной провинцией, явится вам здесь во всей наготе: вы увидите остатки двух погибших цивилизаций (русской православной и русской советской), с отвращением слившихся в принудительном объятии с поселениями варваров.

Если русская православная цивилизация строила дворцы, соборы и театры, русская советская – спортзалы, школы и киноцентры, то варвары ничего, кроме жилых домов и магазинов, строить не собираются. Стержневая идея их новой цивилизации – тотальное пожирание наличности: ни религия, ни наука, ни образование тут не нужны. Но остатки обеих цивилизаций, заряженные остаточной энергией, работают, да ещё как: каждый год вузы, к примеру, выбрасывают в жизнь несколько тысяч людей с чисто гуманитарным образованием. Делать им нечего: в городе пять жутких газет, три странных журнала, два телеканала, из которых один за гранью вменяемости, одна киностудия, которую вот-вот «акционируют» – то есть съедят, и несколько полудохлых театров.

Тем не менее, этого оказывается достаточно для поддержки жеста культурной претензии и упорного не-слияния осколков цивилизаций с деяниями варваров – нет им в Питере ни покоя, ни простора, ни счастья настоящего. Всё как-то подпорчено и отравлено. Отовсюду раздаётся глухое шипение. Не все ещё умерли. Осталось достаточное количество людей, способных отличить архитектурную ценность Инженерного замка от стоящего напротив бесстыжего и уродливого новодела, на фасаде которого, кстати, красуется бодрая надпись – дескать, дом построен к юбилею такими-то, с позволения такого-то. С подобной наивностью дитя, первый раз покакавшее в горшочек, показывает свой подвиг восхищённым родителям…

У рассеянной петербургской маниакальности есть определённые «точки сборки» – например, Зураб Церетели. Уже весь мир пал, а Петербург держится! Ту т словно черта какая-то пролегает, которую самые отъявленные циники переступить не в состоянии: вот всё можно, а этого нельзя. На какие только хитрости не пускался титан Зураб, рискнувший широким жестом щедрого дарителя оставить кучку своего мастерства на входе в Манеж. Надеялся, что на царя-то Петра да на чистую бронзу наши маньяки всё-таки клюнут. Обломился! Не учёл фактор психики. А это у нас главное.

Следующая точка сборки – деревья. Возле каждого срубленного ствола, точно дух погибшего дерева, вырастает бледный человечек, вздымающий руки к небесам. Сколько ни объясняй ему, что дерево плохое, старое и само бы упало, человечек упрямо вопит: «Вот бы само бы и упало!». Иногда он даже потрясает топором и невежливо намекает…

Непримиримые интересы и несовместимые воли сшибаются на острове так часто, что психика островитян усложняется, цепенеет и местами выходит из строя. Периодически на Питер готовится наехать армия столичного Гламура – но, ворвавшись в якобы незащищённый город и пометавшись в пустоте, гламур начинает уползать обратно, тихо ругаясь на идиотский город, к его прелестям абсолютно бесчувственный. Главная идея гламура – преуспевание в потреблении как идеал красоты – обламывает волчьи зубы об психику острова. Ведь, оказавшись здесь, варвары оказываются отрезанными от материка, и вслушиваясь в издевательский плеск злых серых волн, начинают терять и кураж, и аппетит. Им хватает сил, чтобы немного расчистить центр от культурных лавочек, но, и будучи переселёнными подальше, лавочки будут распространять утончённое зловоние, присущее остаткам их родимых цивилизаций.

А стало быть, Питер как был столицей графоманов и отравленных культурой придурков, так ею и останется.

Исчезающий остров

Когда Санкт-Петербургу вернули его имя, город Ленинград стал медленно и неотвратимо таять. Русские не умеют ценить и беречь своё прошлое, им ведь обязательно надо «до основанья, а затем…» Вот и Ленинград срывают «до основанья». А между тем в обыденной материальной культуре Петербурга советского периода было много своеобразного, печального очарования.

Эти пышечные, пирожковые, пельменные, рюмочные… пивные ларьки… магазины старой книги, дешёвые антикварные лавочки… комиссионные… дворцы и дома культуры, под завязку забитые всякими кружками, и – обязательно – с активной театральной самодеятельностью… всё это уходит в никуда.

Дворец культуры Первой пятилетки – я в восьмом классе поступала там в театральный кружок под руководством товарища Подберёзовикова, читала стихотворение Лермонтова «Я не унижусь пред тобою», позже смотрела гениальный спектакль Васильева «Взрослая дочь молодого человека», потом в «Пятилеточке» долго выступала чудесная труппа «Комик-трест»… – снесён. Здесь будет вторая сцена Мариинского театра, поскольку хреновой туче пошляков-режиссёров негде самовыражаться, им места не хватает. Значит – надо уничтожить человеческую память, ясное дело.

Пирожковая на углу Литейного и Белинского, где я студенткой Театрального ела вкусные и дешёвые пирожки, – закрыта. Закрыт и славный «Букинист» – форпост старой книги, приют добродушных маньяков-читателей. Опустели витрины «Художественных промыслов» на Невском, где я однажды купила дивной красоты платок с ручной вышивкой… Нет половины скверов, где я гуляла, и оставшаяся половина трепещет и ждёт неминуемой участи: из каждого сантиметра исторического центра будет выжата прибыль. На глазах пропадает моя родина, моя память, моя жизнь – и она же родина, память и жизнь миллионов людей.

О чём грустить? Всё так прекрасно! Сияют витрины дорогих бутиков, куда никогда никто не заходит, а если кто-нибудь зайдёт, то, по уморительному описанию сочинителя Дмитрия Горчева, «от стены бесшумно отделится девушка, похожая на самку паука, если вы не купите трусы за двести долларов, она вам откусит голову и съест». Персонал таких магазинов действительно отчаянно скучает, и на любого посетителя, ежели он забежит, например, пересидеть дождь, уставляются три-четыре пары глаз. Вы пробовали смотреть товар под наблюдением озверевших от скуки поклонниц сериала «Не родись красивой», и под аккомпанемент их идиотских вопросов типа «Вам помочь?» и «Вы что хотели?»? Я пробовала. Это кислый экстрим. Вместо моего любимого магазина «Рыба» на площади Льва Толстого, где в отделе свежей рыбы работал ужасно симпатичный продавец, теперь открыли такой вот бутик, где продаётся мерзкая претенциозная одежда для тощих дьяволиц. Я туда не зайду никогда. Бурно размножаются сетевые магазины-монстры. Сети, сети, и мы – бедные рыбки. Я поклялась, что ничего у сетей покупать не буду. Пришлось нарушить – они, гады, везде, и заманивают дешёвкой. Всё как у всех, всё как у больших. По мнению администрации – очень мило и европно. Это главная идея сегодняшней администрации Петербурга – чтоб было европно.

Я не знаю, эти люди вообще были в Европе, нет? Видели маленькие лавочки, магазинчики, которым по двести-триста лет? Трогали вековые деревья в центре столиц? Ступали по камням, чей покой никто не смеет нарушить? Городская среда Петербурга изменяется только в одном направлении – к худшему, и изменяется не каждый день, а каждую минуту. Вот я сейчас пишу эти строки, а где-то срубают дерево, закрывают магазин, застраивают какой-нибудь милый уголок непарадного, трогательного пейзажа. Ужасное чудо: потерять родину, не покидая родины…

В городе появилось новое чудачество, своеобразные «дайверы», отыскивающие в новодельном дорогущем матвиенковском Петербурге родимые пятна Ленинграда – рюмочные, магазинчики «Галантереи», где можно купить такой редкий товар, как нитки или ножницы, старые «Канцтовары» с человеческими ценами. Писатель Павел Крусанов нарыл на Пушкинской улице одно такое местечко и, ликуя, повёл туда друзей. Мы перешагнули порог и ахнули от изумления: мы оказались внутри 1989 года. Водка в гранёном мухинском стакане за сорок рублей сто грамм, огурец солёный – четыре рубля, яйцо варёное – пять рублей. Деревянные столы, крашеные морилкой. На стенах акварели неизвестного. В углу два игровых автомата образца 1988 года. Белая грязная собачка-дворняжка с умной мордочкой… Сели, выпили и заплакали, как эмигранты, которые в чужой земле отыскали кусочек родины.

Один художник (по совместительству муж дизайнера Татьяны Парфёновой) упорно, каждый день рисует исчезающий город – скверы, которые завтра вырубят, пейзажи, которые послезавтра испоганят. Пакует родину про запас. Но это должно стать программой сотен и тысяч людей. Ленинград следует срочно рисовать, фотографировать, записывать. В нём было плохое, ненужное, вредное, пошлое – но было и хорошее, ценное, поэтическое. По русскому обычаю, уничтожают именно хорошее и поэтическое, так что приезжайте, срочно приезжайте в Петербург, особенно если вы когда-то были молоды, влюблены и при каждой возможности бежали в Ленинград проветриться.