Станислав Михайлов - Эра воды

• Название: Эра воды
• Автор: Станислав Михайлов
• Жанр: Научная Фантастика

Технологическая НФ в антураже покорения Солнечной системы: с элементами мистики, личным героизмом и нетривиально развернувшейся любовной историей.

Места действия: Ганимед, Марс.

Это роман о Поле Джефферсоне.

История парня из недалекого будущего: молодого ученого, судьбою заброшенного на Ганимед.

Мир к тому времени насытился и отошел от материально-денежных мотиваций; основным стимулом развития стало научное любопытство.

Люди приступили к исследованию и преобразованию планет Солнечной системы, создавая на них земные условия для жизни. Ганимед — крупнейший из Галилеевых спутников Юпитера — был одним из первых пробных камней в этой игре. И он же оказался яблоком раздора между двумя социальными группами: преобразователями и натуралистами.

Так все и началось…

Продолжение: в романе «Жемчужина».

---

Станислав Михайлов Эра воды / Mycelium Aque

Часть 1. ГАНИМЕД

«… разверзлись все источники великой бездны, и окна небесные отворились…»

Бытие, гл.7, ст.11.

Здесь всегда дождь.

На Ганимеде не бывает другой погоды.

Ливень, которому позавидовал бы тропический, монотонно стучится в жесткие купола станций, лупит по ним прозрачными кулаками и гневно бурлит, пенными ручьями стекая в распахнутые жерла дренажных колодцев. Непрерывно и неизбежно по всей этой чертовой планетке на серые плечи скал обрушиваются тонны воды — оксида водорода, чуть ли не самого распространенного вещества в природе.

Год за годом льет дождь, и жить бы нам в вечном грохоте, словно у подножия водопада, кабы не благословенная звукоизоляция. Но даже сквозь нее просачивается приглушенный шепот внешнего мира. Он заполняет паузы в разговорах, остается с тобой наедине, замещая тишину — едва заметный упрямый фон, шорох, шелест. Он вползает в мозг, медленно и надежно сводя с ума: подавляющий, гипнотический голос чужой планеты; надеюсь, не разумный.

Говорят, это зов Ганимеда, и если ты начал слышать его, пора собирать вещички и сваливать отсюда первым же рейсом. Говорят, современная звукоизоляция совершенна, даже самый чуткий слух не различит за ней ничего. Говорят, и подтверждают свои слова показаниями приборов. Но я-то слышу. Этот звук появился во мне с первых дней пребывания здесь. Он навязчив, но ничего, ко всему можно привыкнуть.

Купола не пропускают свет, однако проекционный режим создает иллюзию прозрачности. При полном безветрии огромные капли шлепаются вертикально, размазываясь по прочному сиплексу. Каждая размером с крупную вишню. Из-за низкого тяготения они падают гораздо медленнее, чем на Земле, а разбившись, собираются вместе, набухают и ползут вниз огромными слизняками.

В общем, дождь на Ганимеде — зрелище стоящее, когда видишь его впервые. На вторую неделю надоедает, к концу месяца перестаешь замечать, лишь на краю слуха постоянно шевелится отсекаемый сознанием звук.

— Меня зовут Пол Джефферсон, сэр! Я хочу в космос, сэр! — Есть что вспомнить. Всего-то-навсего шесть земных лет назад, летная школа, Портленд, штат Мэн.

И вот я здесь, на девятой базовой станции имени Сикорского, личный шофер и поди-подай-мальчик для Их Величеств ученого персонала. О нет, официально я тоже почти ученый, практикант, стажер-исследователь по специальности «внеземная минералогия». Дополнительная подготовка: водитель аэрокара и спасатель категории «Д».

Пучеглазая Мэгги честно пытается делать из меня человека, то есть планетолога — для нее это одно и то же. Однако тщетны надежды. На базальт упали брошенные зерна, не дадут всходов. Я такой же планетолог, как математик, физик или певец кантри, проще говоря — никакой. Все, что мне было нужно — сбежать с опостылевшей Земли, попасть в космос и обалдеть от неземного, а специальность… Нет, ну, надо же было какую-то выбрать — из тех, что требуются на небесах — а то простых водителей выпускают только в турпоездки на Луну.

Да и начальник станции, профессор Марков не дает Мэгги лепить из меня ученого. Молодому крепкому парню всегда найдется занятие: поднести батареи или стукнуть кувалдой, если роботы заняты более важным делом, а в молотке отказала гидравлика. Наколоть образцов и оттащить их по скалам до машины — зачем еще нужны стажеры? Разве это не наука? Двадцать кило чистейшей науки. Внушительная куча булыжников. Минералогия…

Собственно, ничего больше на Ганимеде и нет: вода да камни. Вода испаряется, затем проливается на камни и испаряется обратно. А поначалу не было даже их, только раздолбанный метеоритами лед, прямо над которым — черное космическое пространство. Как подвесили зеркала три четверти века назад, начали поджаривать планетку, так и поехало: лед растаял, уровень поверхности опустился на десяток километров, показались горные хребты, образовавшие Архипелаг, а все, что было летучего и жидкого, принялось испаряться и создало атмосферу. Дышать нельзя, но давление пристойное — уже выше, чем в Гималаях, и постоянно растет. При здешней-то силе тяжести — натурально, победа. И работа моя, если задуматься, не бей лежачего: поменять сейсмодатчик, если какой вылетел, притаранить Мэгги — пардон, доктору Маргарет Боровски — ее бульники или наведаться с обходом на завод. Непонятно, правда, на кой нужен этот обход автоматизированной фабрике по преобразованию воздуха. Данные о ее состоянии и так транслируются на пульт диспетчеру станции. Но меня разве кто спрашивает?

Поначалу тут, говорят, трясло. Декомпрессионный процесс. С островов убрался груз льда, и они пошли в рост, как тесто на дрожжах. Оказалось, шарик-то внутри горячий. Пооткрывались вулканы и почти двадцать лет Ганимед радовал планетологов горообразованием. Кроме ученых, понятно, не радовался никто — из графика освоения и так уже давно выбились.

Когда все успокоилось, на заваленном пеплом и залитым отвердевшей лавой Архипелаге появились первые станции и атмосферные заводы. Строили с хорошим запасом прочности, с амортизаторами на «плавающих платформах», так что даже солидный разлом, образуйся он вдруг прямо под ногами, не смог бы им повредить. Да и тихо уже давно, максимальный сейсм за прошедшие полгода — два балла; что может случиться в автоцеху, зачем его проверять?

Но инструкция гласит непреклонно: надо. Пункт первый: стажер, не думай, следуй инструкции. Следуем.

Аэрокар на бреющем полете обогнул мыс и по широкой дуге выскользнул к старой дороге, пробитой в первозданных скалах долины Вояджера направленными взрывами. Если можно назвать дорогой ручей глубиной по колено. Видимость, как обычно, близка к нулю, но радар-акустическому комплексу это не помеха — локатор работает исправно, машина на автопилоте.

Эти дороги проложили еще в первые годы, когда ураганный ветер не давал возможности гонять по воздуху, да и ракеты на острова не садились. Груз сбрасывали в океан в специальных контейнерах, те сразу ныряли на глубину, в тихую воду, и медленно плыли к берегу. А над ними бушевали волны, немыслимые для земных мореплавателей, огромные водовороты крутились меж островами, целые горы вздымались и обрушивались вниз, беснуясь вблизи берегов и делая навигацию поверху невозможной.

Но человек хитер. Потому человек и выжил в дикой природе, приручил ее, научился летать и, в результате, оказался здесь, за сотни миллионов километров от дома. Контейнеры не всплывали у берегов, они заходили в подводные тоннели, где их разгружали, разбирали на материал и доставляли на место. Первые базы на Ганимеде имели солидную подземную часть, и было их пять. От них разбежались по поверхности лучи дорог, потянулись гусеничные тягачи, которым ни ветер, ни бурлящие реки не страшны, начали возводиться атмосферные заводы и станции второго поколения. Словно жуки или, скорее, муравьи, выстроившись в цепочки, ползли тяжелые машины, скрежеща металлом и царапая твердый камень звеньями гусениц. Они распространяли по чужой планете наше влияние, с помощью них мы прибирали Ганимед к рукам. Это сейчас, когда атмосфера успокоилась и даже слабый ветерок — редкость, миром правят аэрокары, а древние тягачи остались, наверное, только в музеях.

Завод, что вовсе не удивительно, стоял на месте: несколько приземистых цехов, где автоматика трудится над приведением воздуха к земным нормам. И трудиться бы ей еще лет пятьсот, но каждый год разворачиваются по три-четыре новых завода. Мои внуки или даже дети смогут таращиться в голубое небо Ганимеда. Только, надеюсь, без меня. Свалю отсюда при первой же возможности. «Я хочу в космос, сэр!» вовсе не значило, что мне нравится чувствовать себя лягушкой.

Заглушив двигатель, аэрокар сел точнехонько в парковочный квадрат и подключился к заводской сети. Купол гаража опустился, отсекая нас с машиной от дождя. Я вышел на бетонит и хлопнул ладонью по капоту: минимум сантиментов, с дружком прощались ненадолго. Вокруг остро и неприветливо топорщились серые скалы. Их почти не видно за дождем, но они там. Когда-нибудь выветривание сотрет базальт в пыль, новые планетологи возьмутся за изучение осадочных отложений, неведомо как образовавшихся на маленькой планетке, которая и атмосферу-то без посторонней помощи удержать не может. Ученые с Альфы Центавра, ящеры с зеркальными глазами или шестикрылые разумные птицы — черт знает, кто там живет, люди к тому времени вымрут. Глаза у зазвездных планетологов вылезут на лоб, или что там заменяет им глаза и лбы, вот то-то будет триумф и величие человеческой мысли! Жаль, мы уже не оценим.

Атмосфера внутри завода почти такая же, как снаружи, если исключить пар. Пар удаляется вместе с растворенной в нем дрянью. Остается, в основном, углекислый газ, плюс пока низкий, но неуклонно возрастающий процент кислорода и азота. Минимальное химическое воздействие на механизмы. А человек по цеху может и в скафандре погулять, не проблема.