Ниссон Зелеранский - Мишка, Серёга и я

• Название: Мишка, Серёга и я
• Автор: Ниссон Зелеранский
• Издательство: Советская Россия
• Жанр: Детская проза
• Год: 1977

«Мишка, Серёга и я» — повесть о трех друзьях и о «трудном» восьмом классе. В школе его называют восьмым «о», что означает «орда».

Три друга, три разных человека…

Один из них — фантазер и мечтатель, самый остроумный человек в классе. Второй друг — выдумщик, оптимист и задира. Третий — очень принципиальный и требовательный к себе человек. Он имеет большое влияние на своих друзей.

Им четырнадцать — пятнадцать лет, это очень сложный возраст. Возраст первых столкновений с жизнью, первой любви.

И хотя действие повести относится к шестидесятым годам, все, что происходит с героями, волнует нас и сегодня.

---

Вдруг Серёга вскочил со своего места и громко заявил:

— Геннадий Николаевич, Сперанский врет! Это я подсказывал.

— Брось свои фокусы, Иванов, — открывая журнал, проговорил Геннадий Николаевич.

— Честное слово же! — с отчаянием крикнул Серёга. — Что вы, мой шепот не узнали?

Тут я тоже не выдержал.

— И не Сперанский и не Иванов, — сказал я, поднимаясь. — Вячеслав Андреевич видел кто.

Гуреев побледнел и угрожающе посмотрел на меня.

Костя Борисов, который сидел рядом с Гуреевым, сейчас же встал и решительно сказал:

— Это я подсказывал.

Геннадий Николаевич, так и не поставив отметки в журнале, бросил ручку на стол. Она покатилась и упала на пол. (Лариска Деева некстати проговорила: «Геннадий Николаевич, у вас вставочка упала».)

— Может, еще кто хочет сознаться? — угрожающе спросил классный.

Теперь терять было уже нечего. Несколько человек молча поднялись из-за парт. Даже Валька Соломатин встал.

Директор, который сидел рядом с ним, посмотрел на Вальку снизу вверх и весело сказал:

— Я что-то не слышал, чтобы ты подсказывал.

— Учителя никогда не слышат, — без всякого смущения возразил Валька. — Геннадий Николаевич, это вправду я.

— Садитесь, — устало сказал Геннадий Николаевич и сам тоже опустился на стул.

Аня Мальцева, подобрав упавшую ручку, осторожно положила ее перед Геннадием Николаевичем.

— Вот, — негромко проговорила она.

Геннадий Николаевич даже не взглянул на Аню.

Мишка, пошептавшись с Ивановым, встал и виновато спросил:

— Геннадий Николаевич, вы кого-нибудь вызовете? Или, может, объяснять будете?

Классный сначала не ответил. Только когда Сперанский сел, он проговорил упрямо:

— Будем молчать. Пока не признается тот, кто подсказывал.

— Да ведь ничего же не выйдет, — жалобно сказал Серёга. И, глядя в потолок, проговорил уже совсем другим, злым голосом: — Вставай, гад! Хуже будет!

Сзади меня тоже сказали:

— Ты не думай, что сильный. Признавайся лучше!

Еще с трех или четырех парт почти одновременно добавили:

— Признавайся, а то хуже будет!

Геннадий Николаевич заинтересованно поднял голову. Голоса на всякий случай смолкли.

— Вячеслав Андреевич, — неожиданно обратился к директору наш классный. — Можно вас на минутку в коридор?

— Понимаю, — сказал директор. — Но не рискованно ли?

— Нет, Вячеслав Андреевич, честное слово, нет. Только на одну минутку.

— Смотрите! — согласился директор, вставая.

Мы поняли, что Геннадий Николаевич нарочно дает нам остаться одним.

Что ж, это было неплохо придумано.

Мы терпеливо дождались, пока взрослые выйдут в коридор. Только Геннадий Николаевич тщательно закрыл за собой дверь, ребята, повскакав из-за парт, окружили Гуреева.

— Что же ты, идиот, делаешь? — спросил Мишка.

— Он за американский карандаш продался! — крикнул я запальчиво.

— А чего вы все? — огрызнулся Гуреев. — Подумаешь, будто вы не подсказываете… А ты, Верезин, заработать хочешь, да?

Серёга, растолкав ребят, подошел к Гурееву вплотную.

— Будешь признаваться? — спросил он.

— Сам признавайся!

— Смотри, Сашка! — угрожающе сказал Серёга.

— Пошел ты! — сказал Гуреев усмехнувшись и развалился на парте.

Он был самым сильным из нас и мог никого не бояться.

— Гнида ты! — презрительно сказал Серёга. — За карандаш продался. Я бы на твоем месте этот карандаш Синицыну в морду швырнул.

Гуреев побагровел.

— Знаем таких! — сказал он. — Швырнул бы, как же!

— И швырнул бы! В форточку!

— Ну швыряй!

— И швырну!

— Ну швыряй!

— Давай карандаш!

— Хитрый! Видали таких! Мой карандаш бросит! Ручку свою брось. (У Серёги была авторучка, которую он собирал по частям чуть ли не месяц.)

Серёга в упор посмотрел на Гуреева. Глаза его сделались узкими и жесткими. Вдруг, не говоря ни слова, он с разбегу вспрыгнул на подоконник. Через минуту вечное перо — единственное Серёгино богатство — черной черточкой вылетело в открытую фрамугу.

— Видел? — сурово спросил Серёга, спрыгивая.

Гуреев не ответил. Он только спрятал карандаш в карман и уставился в свою парту.

Мы стояли вокруг и ждали.

— Ладно, — буркнул наконец Сашка. — Зовите Геннадия.

Аня подбежала к двери и радостно закричала:

— Геннадий Николаевич, можно!

Войдя в комнату, Геннадий Николаевич с тревогой осмотрел нас (директор задержался в дверях). Мы вытянулись у парт. Лишь Сашка Гуреев сидел, угрюмо царапая пером тетрадь.

— Садитесь, — настороженно сказал Геннадий Николаевич.

Мы сели. Гуреев мрачно оглянулся и встал.

— Геннадий Николаевич, это я. Простите, — проговорил он.

Наш классный просиял. Он с торжеством взглянул на директора.

— Ваша правда! — весело сказал тот. — Ну я, пожалуй, теперь пойду. Как?

— Может, посидите еще немного? — счастливо попросил Геннадий Николаевич. — Хоть пять минут.

Вячеслав Андреевич, колеблясь, взглянул на часы, потом усмехнулся и пошел к задней парте.

— Ну-с, — сказал нам Геннадий Николаевич своим тоном старого, опытного педагога. — Сейчас мы продолжим опрос. Кто у нас пойдет к доске? — И он раскрыл журнал.

— Геннадий Николаевич, — проговорил Гуреев, который все еще продолжал стоять. — Может, мне выйти из класса?

— К доске у нас пойдет… пойдет… — тянул классный. — К доске у нас пойдет Соломатин.

— Геннадий Николаевич, — снова подал голос Гуреев. — Ладно уж, ставьте двойку.

Геннадий Николаевич будто и не слышал его.

— Соломатин сейчас решит нам задачу, — сказал он Вальке, который неохотно шел к доске.

— Геннадий Николаевич, — совсем уныло пробормотал Гуреев, — вы меня наказать забыли.

— Разве? — спросил Геннадий Николаевич, насмешливо оглядев Сашку. — Садись.

Гуреев вздохнул и сел. Мы тихонько засмеялись, осторожно оглядываясь на Вячеслава Андреевича.

— Тише! — прикрикнул Геннадий Николаевич. И неожиданно подмигнул нам.

Валька Соломатин, мявшийся у доски, потрогал пальцем губы и затем провел ребром ладони по горлу. На языке жестов, разработанном в нашем классе, это означало: «Подсказывайте, а то мне капут».

XVI

Мы шли втроем по переулку — Мишка, Серёга и я — и говорили о жизни.

Сначала мы обсуждали Геннадия Николаевича. Мишка сказал, что такого мирового педагога у нас еще никогда не было. Главное, что он обращается с нами как со взрослыми. Даже с Гуреевым доверил расправиться нам самим.

(Мишка вообще любил, чтобы учителя обращались с ним как со взрослым. Это была его слабость. В седьмом классе все мы терпеть не могли преподавательницу географии. Она была придирой и подлизывалась к директору. Только один Мишка уверял, что она ничего. Географичка обращалась к нам на «вы».

Геннадий Николаевич же хоть и говорил нам «ты», но, безусловно, считал нас взрослыми.

Нам с Серёгой сразу стало ясно, почему Мишке так понравился Геннадий Николаевич. Но мы не стали с ним спорить. Ведь наш классный был прежде всего замечательным боксером.)

Потом мы заговорили о Гурееве. Я сказал, что вещи все-таки еще имеют огромное влияние на людей и что это очень горько. Ведь мы новое поколение. Нам жить при коммунизме. Некоторые из нас меняют свою гордость на американские карандаши с ластиком. На месте Гуреева я бы не взял этот карандаш хотя бы из самолюбия.

— Вот, вот, — добродушно сказал Мишка. — Вечно ты суешься со своим самолюбием. Я бы на месте Гуреева не взял этот карандаш из принципа. Принцип — это важно. А большое самолюбие — это даже недостаток. Как у тебя, например.

(Может быть, большое самолюбие и недостаток. Но, во всяком случае, это недостаток сильного человека. Поэтому я охотно согласился с Мишкой.)

— Сам знаю, — сказал я. — Только как исправиться?

— Правильно, — сказал Мишка, — у меня тоже так бывает. Понимаешь свою беду, а как исправиться, не знаешь. Мы сейчас вместе подумаем. Хочешь?

Я сказал, что хочу, и несколько шагов. Мы шли молча, придумывая, как мне исправиться. Серёга вдруг засмеялся и сказал:

— У моей мамаши есть такая книга. «Библия» или «Евангелие», как она там называется. Одним словом, «Христос воскрес». Там сказано: если тебя по правой щеке лупят, подставляй левую. Гарька, хочешь попробовать?

— Вечно ты не вовремя шутишь! — рассердился Мишка. — Серьезным же делом занимаемся. Слушай, Гарик, а может, мы над тобой смеяться будем?

— Нет, — поразмыслив, сказал я. — Не подойдет. Я разозлюсь, и мы поссоримся. У меня очень вспыльчивый характер.

— Ишь какой хитрый! — сказал Серёга. — А ты не обижайся. Мы тебя будем обижать, а ты не обижайся. Это ведь нелегкое дело — перевоспитаться, друг мой. Тут законная тренировка нужна.