Лайош Мештерхази - Свидетельство

• Название: Свидетельство
• Автор: Лайош Мештерхази
• Издательство: Правда
• Жанр: О войне
• Год: 1983

Лайош Мештерхази, писатель-коммунист, написал роман о Будапеште. Автор рассказывает о родном городе военных лет, о его освобождении советскими войсками от господства гитлеровцев, о первых днях мира.

---

Было еще рано, и район только пробуждался от сна. По безлюдной улице шел патруль — два русских солдата. Они были в складной, облегающей тело форме, пуговицы надраены до блеска, на груди позвякивали медали, ордена. Какой-то паренек, чтобы согреться, накинул себе на плечи флаг, тотчас же у него нашлось немало последователей. Кто-то предложил притащить патефон и устроить танцы, но Жужа запретила: Поллак уже объяснил ей религиозно-мистическое происхождение танца и весь путь его деградации до буржуазно-эротического буги-вуги.

— Нет, танцевать не будем! — заявила Жужа. — Неприлично в день Первого мая. Сознательный, демократически настроенный молодой человек не танцует! При социализме этого не будет, — безапелляционно добавила она, и кое-кто из молодежи, вероятно, разочаровался в социализме ввиду таких перспектив: танцевать-то они все любили! Но это были быстро забывающиеся огорчения. Вот кто-то предложил пари — с чьей улицы, квартала придет на демонстрацию больше народа: ведь накануне члены Союза молодежи в последний раз обходили дом за домом, призывая жителей на демонстрацию. Какой-то парнишка, маленький и тщедушный, хохоча, хвастал:

— Из моего квартала даже чуть живые старички притопают. Я там слушок один пустил, мол, перекличка будет, отсутствующих перепишут и… А потом уж ко мне приходили, спрашивали: правда, дескать, если не пойти — в тюрьму сажать будут. А я, — хитро щурился, подмигивал паренек, — только плечами пожимаю: кто же, мол, наперед может знать, что с такими будет! — И он снова заливался хохотом, подвизгивая в упоении собой. Смеялась с ним вместе и Жужа. — В квартале у меня двести десять жильцов, и, вот посмотрите, двести здесь будут! Кстати, назначил я им сбор на полчаса раньше!

В семь часов потянулись к месту сбора первые демонстранты. Начало митинга на площади Героев, правда, намечалось на час дня. Устроители праздника разметили улицы, по которым пройдут районные колонны, где они сольются. Подсчитали, что будайцам нужно быть в центре, на Октогоне в двенадцать. Им было назначено место в самом конце общей колонны, поэтому с двенадцати до начала марша у них все равно еще будет вдоволь времени. Но отдел агитации и пропаганды для перестраховки назначил все же прибытие на Октогон на полдвенадцатого: люди любят опаздывать, лучше уж пусть придут чуть раньше. На путь от моста до Октогона тоже на всякий случай накинули час, по дороге демонстранты возложат венки на памятник советским героям на площади Геллерта — на это еще полчаса. Получается: сбор в девять. Инструкторы из городского комитета партии, зная закоренелую болезнь людей — неточность, назначили сбор на половину девятого. В районном комитете решили — пусть лучше собираются к восьми: и так многие опоздают, чтобы уж потом не спешить, не догонять бегом.

Пошли по домам агитаторы, поговорили со старшими кварталов, домов, и те объявили: сбор в половине восьмого. А на всякий случай: — в семь. И вот — «Собираемся в семь часов!» — стало всеобщим девизом. Разумеется, молодежь, взявшаяся поддерживать порядок во время демонстрации и митинга, выдавать флаги и плакаты, должна была явиться еще раньше, вот они и мерзли с шести часов на улице.

Отовсюду к улице Аттилы тянулись группы людей, там, где еще минуту назад одинокие организаторы в белых рубашках, ежась от холода, показывали места сбора кварталов, организаций, теперь уже толпились десятки людей, круг их ширился, принимал форму колонн, промежутки между ними заполнялись. Вот прибыли демонстранты с Крепостной горы, впереди сам Хайду и весь районный комитет социал-демократов, за ними — две сотни печатников и около сотни остальных. Полтысячи, как они сулили, не набрали, но все же пришли не с пустыми руками.

А к половине восьмого вся улица была черна от людей. К половине восьмого! Празднество на площади Геллерта — до нее полчаса ходьбы прогулочным шагом! — назначено было на половину одиннадцатого.

Сначала построились в колонны по четыре, немного перетасовывали ряды, чтобы знакомые, друзья оказались рядом; поровнее распределили плакаты и знамена по колонне, и вскоре все было готово к маршу. За годы войны люди нагляделись на военные парады, нашагались во время допризывной, противовоздушной подготовок, привыкли к строю и теперь быстренько подтянулись, равняя ряды. Ждали только команды, чтобы тронуться в путь. Однако команды не подавали. Вот кто-то прошелся с головы в хвост колонны, негромко считая, потом еще кто-то пробежал обратно, и так без конца. Городу, как показал троекратный подсчет, собралось уже около полутора тысяч.

— Вот это да! — воскликнул Хайду и загадочно улыбнулся.

Вышел советский комендант со своим штабом. Офицеры сияли орденами на хорошо отглаженных гимнастерках. Сечи сказал коменданту, сколько собралось народу.

— Молодцы! — кивнул комендант и сделал несколько шагов вдоль колонны, внимательно вглядываясь в лица. — А почему все такие грустные?.. Будто похоронная процессия! У нас дома, — улыбнувшись, перекинулся он взглядом с офицерами, — уже давно бы заиграли гармошки, баяны… В пляс пустились бы, песни пели бы. Праздник же!..

Жужа стояла неподалеку и слышала его слова. Не дожидаясь указаний, она помчалась вдоль рядов.

— Пойте, — шептала она на бегу и мчалась дальше с развевающимися на ветру волосами. — Пойте! Да пойте же! — уже кричала она чуть не с отчаянием.

Петь?! Люди переглядывались друг с другом. Что петь? И как? Просто так, ни с того ни с сего, топчась на одном месте?

— Вот пойдем, тогда и запоем! — раздался откуда-то сзади мужской голос.

Наконец печатники запели. Они затянули печальную старинную рабочую песню о голоде и нищете. Длинная улица проглотила их жиденькие голоса. Только там, где остальные подхватили припев, можно было понять, что люди что-то поют. Большинство же демонстрантов слов песни не знало. Печатники начали второй куплет; каждый рассчитывал, что слова знает сосед, но выяснилось, что все давно их забыли, и песня оборвалась, будто ее выключили, как выключают радио. Человек пять-шесть еще вопили некоторое время, дирижировали руками, но люди только вертели головами, глазели, как на бесплатное представление или на уличное происшествие.

Жужа с развевающимися на ветру волосами металась вдоль колонны взад и вперед. Теперь она уже больше не командовала: «Петь!» — но сама выкрикивала, подсказывая слова песни: «Кечкеметцы — бравые солдаты!» — и глазами разыскивала своих ребят, отряженных ею во все концы следить за порядком в колонне. Тут ей пришло в голову осовременить старинную солдатскую песню, но поскольку слово «перворайонцы» не укладывалось в песенный размер, она стала подсказывать поющим такой вариант:«Мы, кристинцы, — бравые солдаты».

Но «бравые солдаты», уже уставшие от ожидания, только смеялись да выкрикивали: «Чай обещали! Когда пойдем?» — но петь не хотели. Затем кто-то сказал: «Посидеть пока, что ли?» — и вот уже там и сям от колонны отломились целые людские глыбы и рассыпались, усаживаясь — кто на край тротуара, кто на поваленные тумбы для объявлений или на валявшиеся вдоль стен бревна. Гизи Шоош, словно наседка вокруг цыплят, хлопотала вокруг группы жильцов своего двадцать второго дома. У них был даже свой транспарант: «Победители в соревновании домовых комитетов района». Их дом получил почетную грамоту, — правда, не очень красивую, нарисованную от руки, но все же грамоту. Подписали грамоту председатель районного управления и секретари рабочих партий. В честь такого праздника Гизи Шоош надела юбку мелкими цветочками, пышный бюст стянула расшитой деревенской кофтой, голову повязала красной, в горошек, косынкой — ни дать ни взять член Союза молодежи! Гизи Шоош и сама-то раскраснелась, что маков цвет: прохладно еще — а у нее уже пот на верхней губке.

— Двадцать второй! Не расходитесь, покажем остальным! — выкрикивала она, и ее цветастая юбка мелькала в толпе то там, то сям. — Даром, что ли, нам первое место присудили! Покажем образец дисциплины!

Но все ее усилия были тщетны: «двадцать вторые» тоже уселись на тротуар.

— Госпожа Шоош, дорогая, — остановил ее кто-то. — Вот говорят: через час только пойдем. Давайте лучше посидим, а потом мы все, дружно…

— Ну ладно, — согласилась Гизи Шоош. — Только тогда хоть садитесь все вместе, рядком…

Флаги и плакаты приставили к стенке, транспарант обвис, и теперь на нем можно было прочесть только» «…бедите… в соре… нова… комит…»

На углу улицы Мико стояли два старичка. Два маленьких, сереньких человечка с портретами видных деятелей двух рабочих партий в руках. Все вокруг них уже уселись на тротуар, и только они непоколебимо оставались на ногах. Словно старые кони, которым так трудно вставать, что лучше уж не ложиться… Один старик был совсем крохотный, почти карлик, с усталыми, слезящимися глазами, другой — повыше и помоложе первого, с тонким хищным носом и подстриженной бородкой.