Лайош Мештерхази - Свидетельство

• Название: Свидетельство
• Автор: Лайош Мештерхази
• Издательство: Правда
• Жанр: О войне
• Год: 1983

Лайош Мештерхази, писатель-коммунист, написал роман о Будапеште. Автор рассказывает о родном городе военных лет, о его освобождении советскими войсками от господства гитлеровцев, о первых днях мира.

---

Услышав, что в организации вместе с печатниками всего триста членов, Хайду покачал головой:

— Немногим больше, чем было. А знаешь, сколько у нас могло бы быть? В десять раз больше.

— В этом районе? Ты же сам сказал… — Голос у Сакаи стал вдруг резким, в нем звучало непонимание, изумление… Но Хайду был по-прежнему невозмутим:

— Я говорю: могло бы быть! Могло бы… В партию вступают не готовые революционеры. Но мы воспитаем их.

…Поднимаясь по щербатым лестницам в Крепость, Сакаи был охвачен сумятицей чувств и мыслей: он ощущал себя в чем-то униженным, перед ним вставали десятки неразрешенных вопросов… Партийные интересы… До сих пор заботой их всех были развалины, опасные для жизни жилища, незахороненные трупы, голод, всеобщая подавленность. И вдруг приходит человек с авторитетом представителя ЦК и выставляет новый рабочий принцип: интересы партии. Ну конечно же, интересы партии! Сакаи сорок лет член профсоюза, член социал-демократической партии. Сколько молодежи, сколько своих подручных вовлек он в рабочее движение! Много читал, девять раз прослушивал курсы самообразования. В молодости был членом партийной гвардии. В самое трудное время не кого другого — его ставили в дверях выявлять и не пропускать на партийные собрания «непрошеных гостей». За организацию подписки на партийный орган «Непсаву» («Голос народа») получил значок. А теперь он, оказывается, не разбирается в политике! Что ж, прав Хайду: в такой политике он, как видно, не разбирается.

Координационный комитет районных организаций двух рабочих партий не имел ни постоянных членов, ни регулярных, официальных заседаний. Обычно по утрам, по пути в Национальный комитет, Сакаи с товарищами на несколько минут заглядывал к коммунистам. Там они обсуждали с Сечи, Саларди, Поллаком и Андришко все, что предстояло сделать за день. Если взгляды партий в чем-то расходились, противоречие тут же выяснялось и устранялось.

На следующий день пошел к коммунистам Хайду. Он понимал, что от первой его встречи с коммунистическими руководителями зависит многое. О Сечи Хайду знал по рассказам, слышал, что в подпольной коммунистической партии он выполнял довольно скромную работу: распространял прессу. Поллака Хайду считал образованным, но заумным интеллигентом с мешаниной в голове. Но в то же время он ценил его больше всех из руководства братской рабочей партии. Саларди, по его мнению, был славный малый, но не политик. Как, впрочем, и все они. Доказательством этого Хайду считал их действия, все их поведение.

Хайду готовился к своему «дебюту», словно какой-нибудь актер: тщательно взвешивал, что нужно сказать и чего не следует, в чем успокоить коммунистов и где посеять у них сомнения, беспокойство. На собрание квартальных старейшин он не пошел: для первого выступления обстановка показалась ему не очень подходящей. Руководители обеих партий встретились после собрания.

Держался Хайду открыто и дружелюбно. Поллаку и Саларди тотчас же сказал, что рад снова быть с ними вместе, в одном лагере.

— За этим присматривайте! — кивнув на Поллака, сказал он затем остальным. — Он не любит узды! У меня с ним было достаточно хлопот в свое время, еще в профсоюзе кожевенников. Но умница, — признал он, уважительно кивая головой. — Умница! Быстро перегонит вас всех, вот увидите. В «Правде» будет печататься! Ах, какие статьи он писал в свое время в парижские социалистические газеты, какие статьи! И это еще в ту пору!

Теперь черед дошел до Сечи.

— Ну, а у нас с вами, я смотрю, идейное и духовное родство определило и внешнее сходство, — со смехом заметил Хайду. — Мы даже лицом схожи.

Сечи оставалось счесть это за комплимент, ибо Хайду был красив собой. И Сечи и Хайду были одинаково среднего роста, пока еще оба худощавые, но, судя по их чертам, легко склонные к полноте. Глаза у обоих были серые и волосы каштановые, только у Сечи их осталось уже совсем немного, а у Хайду только начали отодвигаться назад залысины на висках.

Ну, а Стричко он обнял так горячо, что у старика очки на лоб поползли.

— Янош — мой старый соратник, товарищи! И старый друг! — У Хайду даже глаза заблестели, словно на них навернулись слезы. — Было время, когда мы с ним вдвоем во всем этом районе фронт держали. Вдвоем — больше никого не было. Верно? Ну, скажи! — ласково похлопал он Стричко по спине. — Ты, старый красный! Ну, что из нас с тобой, вонючих пролетариев, вышло, а?!

Пожимая руку Жуже Вадас, он посмотрел на нее восхищенным взглядом и поклонился так низко, будто ручку собирался поцеловать. Разумеется, Хайду уже был наслышан и о героических подвигах Капи. А Пали Хорвата он обнял за плечи и, как бы рекомендуя его Сечи» воскликнул:

— Этого мы вам воспитали!

И в заключение подошел к Андришко.

— Давайте вместе держаться, старые бойцы!.. Я-то ведь тоже теперь в старики гожусь. Как-никак четырнадцати лет вступил в партию… — И Хайду перешел на французский, вспоминая, как два года работал на Boulevard des Italiens подмастерьем у тамошнего сапожника-венгра.

Когда завязался спор, Хайду поначалу отмалчивался. Но внимательно следил за всем, не спуская глаз с говорящего. Выступил он в самом конце.

— Словом, вот так у вас и проходят заседания этого «координационного комитета»?

Ничего не подозревавший Сечи кивнул утвердительно.

— Ну, а впредь мы немного по-другому будем их проводить.

— Как же?

Через раз будем приглашать вас к себе в гости. По расстоянию это одинаково — что от нас к вам, что от вас к нам. Верно?

— Верно, — согласился, все еще не догадываясь о причине, Сечи. — Только вам-то по пути, когда вы на заседания Национального комитета идете.

— Это так, — кивнул Хайду. — Но… — он замялся, — тут вопрос не чисто практический, но и политический, товарищи. Наши вожди так делают, значит, есть на то причины, поверь! — И со смешком добавил: — Ты же знаешь, я — сапожник, мне чужих подметок никогда не жалко!

Он смеялся, но ясно было: как сказал, так тому и быть. И вдруг он неожиданно вернулся к уже обговоренным пунктам повестки.

— Думал я вот, — словно продолжая разговор с одним только Сечи, заговорил он. — Это хорошо, конечно, что вы тысячу двести человек решили вывести на демонстрацию. Дай нам наш старый Маркс, чтобы это удалось! Но знаешь, меня не обязательства и не плановые цифры интересуют. Меня интересует другое: если Лайош Сечи и Пал Хайду в один прекрасный день развернут в этом районе красное знамя и кликнут клич: «Вперед на буржуев! За красную родину, за социализм!» — сколько людей пойдут за ними тогда? Ты меня понимаешь?

Сечи смущенно заерзал на стуле.

— Но ведь… сейчас и речи нет о том, чтобы под это красное знамя…

— Нет, конечно! Я не потому. Но все-таки? — Хайду поднял кверху указательный палец. — Тысячу двести человек!.. С таким же успехом можно было сказать: тысячу. Или тысячу пятьсот? Просто цифра! С потолка! Я даже не скажу, что это очень большая цифра. Вполне возможно. Я знаю, свой район, знаю, что за люди здесь живут. Не хочу сказать, что они такое… — он покосился на Жужу, — добро, где намажешь, там и засохнет. Но, простите меня: красное знамя революции я все же этим добром пачкать бы не стал. Пусть выйдут на демонстрацию те, кто считает это для себя долгом, кто всем сердцем вместе с нами празднует великий праздник.

Он поднялся, хрустнув всеми суставами, протянул руку.

— После драки, конечно, кулаками не машут. Поздно я явился со своими советами, что правда, то правда. И я не хочу вас сейчас, в последнюю минуту, с пути сбивать. Да и вообще: это ваша политика, вы ее и делайте. А нам ссориться из-за этого нечего!

Саларди хотел что-то ответить, вскочил, Сечи тоже открыл было рот, но Хайду круто повернулся, пожал руку Андришко, что-то негромко сказал ему по-французски и шагнул к двери. Сказал, как гвоздь забил. Уже с порога обернулся:

— Свобода и дружба! — и, вежливо улыбнувшись, поднял вверх сжатую в кулак руку, словно шляпу приподнял на прощание.

Лайош Поллак бесконечно обрадовался появлению Хайду. Когда коммунисты остались одни, он напрямик заявил:

— В его аргументации есть рациональное зерно. Да-да, — поспешил он тут же добавить, — я все понимаю, и мне ничего не нужно объяснять: демонстрация — это в первую очередь вопрос внешнеполитический. И вообще — я не чистоплюй. Я знаю, какая роль принадлежит в истории средствам принуждения. Словом, я целиком с этим согласен. Ведь одна из моих статей в парижской газете, о которых говорил Хайду, была именно об этом. Но вы должны считаться с тем, что мы выслушали и другую точку зрения. Да-да, другую точку зрения! — Поллак закатил глаза, давая понять, что сейчас он скажет что-то очень важное. — И мы должны признать: это тоже точка зрения!

Сечи взорвался:

— Конечно, хорошо, что мы его выслушали! Теперь будем знать, чем он дышит. Демагогия и страх перед первым, даже вот таким крошечным, революционным шагом. — Сечи показал краешек ногтя. — Испугался, что мы выведем на улицу тысячу двести человек! Сос-дем несчастный!