Сергей Городецкий - Избранные произведения. Том 2

• Название: Избранные произведения. Том 2
• Автор: Сергей Городецкий
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1987

Второй том Избранных произведений С. М. Городецкого составляют его прозаические сочинения: романы «Сады Семирамиды» и «Алый смерч», повести: «Сутуловское гнездовье», «Адам», «Черная шаль», рассказы, статьи, литературные портреты.

---

Ослабов постоял на балконе. Над туманным озером показывалась бледно-желтая полоса рассвета.

Ослабов вернулся в комнату. Замусоренный, залитый вином стол, опрокинутые скамейки, грязные тарелки, лужа вина под бочкой… Он лег на койку, закрывшись с головой буркой, и все пропало. И снова явилось огромное, неодолимое и страшное. Прямо в голубые сады, на цветущие деревья, из какой-то дали лилась кровь, пятная буро-алыми пятнами нежно-голубую тишину. Ослабов кричит диким голосом от горя и отчаяния и открывает глаза. Белый день, отвратительный стол, лазурь в саду. Над ним стоит Зоя и проводит рукой по лицу:

— Вы совсем как ребенок кричите во сне. Как мне жалко вашу комнату! Что с ней сделали?

— Это вы пришли? Спасибо, — чувствуя спасение, говорит Ослабов. — Вы избавительница.

— Персов зарезали рядом с вами, — говорит Зоя, — троих. Украли деньги. Лазарет весь пьян. Я пришла сделать перевязку. Но какая там перевязка! Шашками рубили. Головы на коже держатся. Из-под порога кровь вытекла на улицу.

— А кто убил?

— Конечно, наши. К персам ходили солдаты продавать сахар и видели много денег. Вот и взяли. Так говорят. А вы знаете, удивительные персы. Так стоят тихо, разговаривают. Все село перебывало здесь. Теперь можно сказать: началось наступление. Ну, до свидания. Я пришлю вам Аршалуйс убрать. Теперь узнали нас? Вошли в работу?

Смеясь, она скрылась.

Попойки, ночной кошмар, убитые наяву персы — все спуталось в один комок неодолимой тоски.

X. Алый смерч

После попойки Ослабов несколько дней был в каком-то недоуменном оцепенении, стараясь найти хоть малейшую возможность не поверить картине, которая ему открылась. Но пьяные рожи все плыли и плыли перед ним, речи и тосты все стояли в ушах, картина его преследовала. Неужели он будет в ней тоже фигурой в ту минуту, когда кругом на десятки тысяч верст, в стольких странах, корчится, кружится, выгибается, щетинясь колючей проволокой и изморщинивая землю окопами, железобетонная паутина фронтов, и вся гениальность человечества тратится только на то, чтобы еще выгнуть, еще искривить эту паутину? Неужели он не устоит? Неужели нет выхода?

Смутно Ослабов чувствовал, что выход, может быть, и есть. Тот, о котором говорили Древков, Цивес, Тинкин. Но это был такой огромный, такой чужой и неведомый выход, что Ослабов пугался даже думать о нем. И оттого еще сильней хотелось стать как все, а не как некоторые, слиться со всей окружающей его обстановкой.

И после попойки Ослабов стал работать как все.

«Привыкает!» — говорили про него.

— Хороший товарищ! Наш! — покровительственно отзывался о нем Юзька. И Ослабов не возражал ни наружно, ни внутри себя.

Разгоралась весна. На берегу, где жил Ослабов, все было голо. Но в деревнях, за розово-серыми глиняными стенами, сады томились в благоухании бесчисленных роз, и пепельно-бирюзовый пшат распускал свои мелкие желтые звездочки. Липкое, сладкое, слышное за версты, неслось от него благоухание, и когда ветер был с берега, в юртах и палатках новички, втягивая воздух, спрашивали: «Что это?» И томил всех этот навязчивый, назойливо доставляющий наслаждение аромат. Ветки пшата стояли у Ослабова в комнате на окне, и цветные стеклышки казались еще ярче от этого. Пшат принесла Зоя, когда Ослабова не было: комната не запиралась. И эта ветка мучила его, ходила за ним, вея ароматом, притягивала его взор матовым серебром своих листьев и тихим золотым блеском цветов.

Зоя вошла в жизнь Ослабова неслышно, помимо его воли и сознания. Личной жизни у него не было. Женщину он чувствовал как чужую и страшную стихию. Зоя была первым воплощением этой стихии, не испугавшим его. Живая, ясная, насмешливая, она, как запах пшата, обволакивала теперь его жизнь медовой радостью. Уже считалось в лазарете, что у них роман. Там делалось это скоро. Знакомство, любовь, ревность, разлука, — все проходило каким-то упрощенным способом, и перемены между парами наблюдались часто. Отметив новую пару — Зоя — Ослабов, — лазарет успокоился. Один только раз был переполох, когда Юзька, выследив Зою и Ослабова на прогулке, прибежал в столовую и кричал с вытаращенными глазами:

— Они не целуются! Ей-богу! Сидят на берегу и даже не обнявшись. Я долго смотрел, не целуются!

Одни изумлялись такому скандалу, другие решали, что Юзька был пьян и не разглядел.

А встречи Зои с Ослабовым продолжались по вечерам, в начале заката, и были отдыхом от трудного и тупого быта, от утомительной работы.

Быстрые, зоркие глаза, загорелые, острые локти, крупные, частые зубы делали Зою похожей на мальчишку. Она отлично плавала, и не раз Ослабов, возвращаясь с прогулки, слышал издали с озера крик: «Уходите! Не смейте смотреть!» и, вглядываясь, различал в волнах едва уловимую черную точку ее головы. Она была сильная, легко поднимала больных. Весь лазарет хохотал, когда она однажды побила за любовное наступление длинного, волосатого и рябого романтика, аптекаря Морковку.

Часто Ослабов ходил вместе с Зоей к айсорам.

Вшивые и царственные, полуголые и живописные, плодовитые и живущие кочевым бытом, айсоры приходили на берег озера, на свой древний могильник. Днем перемывали они свои дырявые одеяла и разноцветное тряпье в соленой воде озера, головастые, коренастые, рыже-смуглые; чернобородые и седые старики, страшные, морщинистые старухи, увешанные по голым, болтающимся грудям и высохшим шеям бляхами и монистами, пугливые, с глазами, спрятанными в шерсти ресниц, тонконогие девушки и дети, темные и ползающие в камнях, словно крабы. Ночью, закутавшись с головами в одеяла, навалившись друг на друга, лежали они у могильника своих предков, чьи кости в глиняных горшках смешивались с такими же бляхами и монистами, как и на них.

Никто им не помогал, ни в каких беженских сметах они не числились, но лазарет их подкармливал, а Зоя с Ослабовым лечили.

Странно было Ослабову, что Зоя ходила на могильники в те дни, когда айсоров там не было. Видел он не раз, что туда ходили и Древков, и Тинкин, и Цивес.

Несколько раз ему попадались навстречу, когда он сам шел на могильник, группы солдат. И казалось ему, что у них какие-то особенные лица, когда они идут оттуда, не такие скучные и унылые, как всегда.

— Что вы там делаете? — спрашивал Ослабов Зою.

Мы археологией занимаемся, — отвечала она с лукавым смехом, обнажая свои крупные зубы.

— Удивительный, удивительный наш русский народ! — умилялся Ослабов.

И он сам бродил по берегу, собирая черепки, стрелы, ломкие, как стекло, и каменные бусы.

Однажды он нашел розовое перышко фламинго у самой воды, и этот контраст розового пятна и темно-голубых волн опьянял его зрение. Персия! Персия! Персия! — пело в нем и звенело имя голубой страны. А в глубине его, навстречу этому имени вставало другое, огромное и тревожное имя — Россия.

Не раз он видел с холма, как по левому берегу озера, по дымящимся пылью дорогам в голубую даль уходили эшелоны, поблескивая винтовками из серо-желтой массы шинелей. Эти покорно ползущие в пустыню колонны говорили Ослабову о России, той России, которую он знал и любил, о России проселочных дорог и крытых соломой изб, жалобных церковных звонов и усеянных крестами кладбищ, протяжных, заунывных песен и нищих с обветренными лицами и привыкшими к пустым пространствам глазами.

Но всякий раз, когда ему приходилось сталкиваться с этими же солдатами, так, казалось бы, покорно бредущими на смерть в чужую страну, вблизи, в лагере, на затоптанном винограднике, он видел совсем другую Россию — не ту, которую он любил, а ту, которой он боялся.

Злые, меткие слова, безостановочный гомон гармоники, бешеный топот каблуков в пляске, озорные песни и какой-то особенный огонек, молниями пробегавший в глазах, — это было совсем другое, чем то, что он любил.

Ему часто хотелось слиться с ними, понять их, войти в их жизнь, и всякий раз непонятная робость и застенчивость овладевала им. Он уже привык к своему прозванию — постный доктор, но насмешливое, снисходительное отношение к нему солдат мучило его очень.

Ему очень хотелось наладить работу постоянной медицинской помощи солдатам. Но по уставам оказывалось, что Союз городов имеет право лечить только сыпняков и раненых. Этот устав в жизни постоянно нарушался. Ослабов решил переговорить с Батуровым.

Когда он вошел в кабинет к нему, уполномоченный разбирал дела. Ветер звенел и свистал в маленьком окне.

Перед столом сидел в черной морской куртке плохо бритый, обветренный шкипер. Он приехал вчера на пароме с южного берега и вчера же произвел осмотр и испытание нового парохода, купленного в Баку, собранного в здешних мастерских и приготовленного к плаванию.

Его только что выслушали, когда вошел Ослабов.

— Это черт знает что такое! — воскликнул контролер Шпакевич и поправил свою тщательную прическу. — Может быть, ветер мешал?