Петр Смычагин - Тихий гром. Книга четвертая

• Название: Тихий гром. Книга четвертая
• Автор: Петр Смычагин
• Издательство: Южно-Уральское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1985

Четвертая, заключительная, книга романа «Тихий гром» повествует о драматических событиях времен гражданской войны на Южном Урале. Завершая эпопею, автор показывает, как в огне войны герои романа, простые труженики земли, обретают сознание собственной силы и веру в будущее.

---

— Я, Степка! — громко зашептал он, сгибаясь вдвое, чтобы показаться в окно.

— Иди во двор, — будто бы Яшкин голос ответил.

Встретились они во дворе.

— Здоров, Яшка! — обрадовался встрече Степка. — Не спится? Небось, каждую мышку слышишь?

— Выспался-то я еще вчерась. А ухо держать востро приходится. Шаги твои услышал издали. Земля-то подмерзла сверху, здорово гремит.

— А Колька?

— На Попову заимку сразу подался.

— Ну, там ему лучше будет… Я ведь не только справиться об вас заскочил. Ежели сыщики в хутор нагрянут, бежать лучше всего в сторону Зеленой. Там, в случае чего, и переночевать можно у Гребенковых, у тестя моего. Ты ведь знаешь, где они живут-то?

— Знаю, — вяло отозвался Яшка. — Да пока снегу-то нет в степе, возле любой скирды либо у стога переждать их можно… Приладимся, я думаю, со временем, не горюй!

— Ну, будь здоров! Побежал я.

9

Новое Временное всероссийское правительство, или так называемая Уфимская директория, едва успев народиться в конце сентября, через десять дней вынуждена была бежать из Уфы в Омск. Войска Восточного фронта Красной Армии, в тяжелейших условиях развивая наступление, 7 октября освободили Самару и продолжали с боями продвигаться на восток.

В ночь на 18 ноября члены Уфимской директории в Омске были арестованы, а единовластным Верховным правителем России провозглашен адмирал Колчак. Части Чехословацкого корпуса, не получая пополнения, все больше ослабевали и теряли активность. Оставалась главная надежда на казачество. К этому и призывала телеграмма, посланная из штаба Колчака «всем начальствующим лицам». В ней говорилось:

«…К этой борьбе с большевиками, к этой поддержке всероссийской власти мы призываем казачество наше… Ныне казачество, от берегов Тихого Дона до побережья Великого океана, встало на защиту законности и порядка против самого низкого и вероломного внутреннего врага.

Тяжелая роль выпала на долю казачества, но, помня заветы предков, мы, казаки, не склонили своей воли под ударами судьбы и вынесем Россию на своих плечах к счастливому будущему. И не погибнет Россия, пока жив дух казачий и жива в нас любовь к России, любовь к свободе и независимости».

Большинство казачьих атаманов признали власть Колчака немедленно и безоговорочно, хотя и не все. Заартачился дальневосточный атаман Семенов, не желая подчиниться адмиралу. Ему хотелось видеть во главе правительства кого-нибудь из казачьих атаманов и правителей, хотя бы того же Дутова. За это своеволие отчитал его атаман Дутов в телеграмме, отправленной 1 декабря 1918 года:

«Телеграмма Ваша о непризнании Колчака Верховным Правителем мною получена. В этой же телеграмме Вами признается этот образ правления и его состав, кроме адмирала Колчака, и указываются лишь персональные несогласия. Вы признаете на этот пост достойными Деникина, Хорвата и меня. Хорват признал власть Колчака, о чем я извещен так же, как и Вы. Полковник Лебедев от имени Деникина признал власть Колчака. Таким образом, Деникин и Хорват отказались от этой высокой, но тяжелой обязанности. Я и войска признали власть адмирала Колчака тотчас же по получения об этом известия, и тем самым исключается возможность о моей кандидатуре. Следовательно, адмирал Колчак должен быть признан и Вами, ибо другого выхода нет. Я, старый боец за родину и казачество, прошу Вас учесть всю пагубность Вашей позиции, грозящей гибелью родине и всему казачеству. Сейчас Вы задерживаете грузы военные и телеграммы, посланные в адрес Колчака. Вы совершаете преступление перед своей родиной и в частности перед казачеством. За время борьбы я много раз получал обидные отказы в своих законных просьбах, и вот уже второй год войско дерется за родину и казачество, не получая ни от кого ни копейки денег, и обмундировываясь своими средствами, помня лишь одну цель — спасение родины и всегда признавая единую Всероссийскую власть без всяких ультиматумов, хотя бы в ущерб благосостоянию войска. Мы, разоренные и имеющие много сожженных станиц, продолжаем борьбу, и в рядах наших сыны, отцы и деды служат вместе. Мы, изнемогая в борьбе, с единственной надеждой взирали на Сибирь и Владивосток, откуда ожидали патроны и другие материалы, и вдруг узнаем, что Вы, наш брат, казак, задержали их, несмотря на то, что они адресованы нам же, казакам… Теперь я должен добывать патроны с боем, ценою жизни своих станичников, и кровь их будет на Вас, брат атаман. Неужели Вы допустите, чтобы славное имя атамана Семенова в наших степях произносилось с проклятием? Не может этого быть! Я верю в Вашу казачью душу и надеюсь, что моя телеграмма развеет Ваши сомнения, и Вы признаете адмирала Колчака Верховным Правителем великой России.

Атаман Дутов».

Поскромничал атаман и не упомянул в подписи своего генеральского звания недавнему есаулу Семенову. Говоря о сгоревших станицах, тоже не сказал, что пожгли-то их как раз казаки.

10

Пока стояло благодатное тепло и можно было скрываться в лесу или в степи, Виктор Иванович домой заглядывал раза два в неделю, глубокой ночью. А как начались дожди, холода, пришлось устраиваться иначе. Кашель изводил его до предела, удушье мучило. Порою казалось, вот-вот задохнется человек и дух из него вылетит. Передвигался он с великим трудом.

Добрый, просторный подвал соорудил он когда-то в своем жилище и многих товарищей уберег в нем от расправы. Но подпол хорош был в том случае, когда никому и в голову не приходило, что туда заглянуть надо. Теперь этот подпол мог превратиться в ловушку, и уже не раз туда заглядывали сыщики. Сделали новое убежище.

Вплотную к сеням приметан был омет старой соломы. Над полом в сенях вырезали маленькую дверцу — в аршин высотой, в две доски шириной. А в омете выбрали целую пещеру. В сенях, напротив дверки, поставили кадку, до половины заполненную мукой. Вот в таком жилище и вынужден был коротать свои дни человек, страдая смертельным недугом и задыхаясь от кашля.

А в хутор из Бродовской через день да через два наезжали должностные лица. То поселковый атаман прикатит, то милиционер Красновский, то писарь поселковый Котлов. А то и все вместе заявятся. Наведывались они почти всегда в одно и то же время, перед вечером либо в потемках уже. Справлялись о дезертирах, домой к ним заходили, но ребята всякий раз увертывались.

К Даниным сыщики тоже заглядывали изредка. И не враз догадались хуторяне, что не столько ищут эти гости дезертиров, сколько о Викторе Ивановиче заботятся. Со временем в привычку вошли эти недобрые посещения. И даже в таких условиях Виктор Иванович как-то умудрился принять меры, чтобы уберечь ребят от преследования.

В морозный январский денек, выбравшись из подпола, где проводил большую часть времени, Степка уселся за стол позавтракать. Только успела мать еду поставить, Вера из горницы выскочила и сообщила:

— Подвода вон к воротам подъехала. Ты поберегся бы, Степа.

Глянул Степка в окно: два здоровых, крепких мужика подъехали на розвальнях. Конь добрый у них — гнедой, белоногий. Мужики бородатые, в новых дубленых полушубках, кушаками подпоясанных, в шапках бараньих, в пимах. Нередко заезжали путники в хутор с Казанского тракта чайком погреться. Люди совсем не знакомые, и бояться их нечего, рассудил Степка.

Отец где-то во дворе был. Шумно завалились мужики, поздоровались и, не раздеваясь, к столу протопали. Один сел с угла, другой у кутного окна в простенок, так что Степка в середочке между ними оказался. Не убежишь. Забеспокоился парень. А мужики, заметив это, сбросили шапки на лавку и уселись вроде бы еще поплотнее. У одного черные волосы, немного кудрявые, у другого — прямые, светло-русые.

— Ты бы, хозяюшка, и нам по чашечке чаю налила с морозу, — попросил русый.

— Сичас налью, — охотно отозвалась Марфа. — Да чай-то ведь у нас морковный.

— Теперь везде такой. Наливай! — подхватил кудрявый и без перехода — к Степке: — Ну, как вы побунтовали в полку?

Побледнел парень, зашмыгал толстым носом, а деваться-то некуда, раз они, выходит, все знают.

— Да никакого бунта и не было вовсе, — возразил он. — Так, пошумели малость.

— Ну, как не было? — по-дружески, но с укоризною в голосе сказал кудрявый. — Жертвы ведь были. О том самарские газеты писали даже. Что вы и присягу принимать всем полком отказались — тоже писали.

— Были и жертвы, — нехотя цедил сквозь зубы припертый фактами Степка. — И присягу не приняли, потому как не обмундировали нас…

— Вот спасибо, хозяюшка, — принимая чай, поблагодарил русый. И — к Степке: — Ну, а дальше-то что же? Так и будете прятаться в мерзлых стогах да в подвалах или хлевах?

— А тут еще тифом я захворал, — не отвечая на вопрос, тянул Степка. — Так и так смерть грозилась…