Петр Смычагин - Тихий гром. Книга третья

• Название: Тихий гром. Книга третья
• Автор: Петр Смычагин
• Издательство: Южно-Уральское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1983

В третьей книге своего романа «Тихий гром» уральский писатель П. М. Смычагин показал события первой мировой войны, когда многие из его литературных героев оказываются на фронте. На полях сражений, в окопах, под влиянием агитаторов крестьяне, ставшие солдатами, начинают понимать, кто их настоящие друзья и враги.

---

— Ишь ты как! — удивилась Ефимья и тут же сникшим голосом добавила: — Неравно́ господь награждает рабов своих: кому серебряный крест, кому деревянный, а кому и никакого не достается… Видала я в Самаре, как лазаретных-то в общую ямину складывают… — Она перекрестилась и зашептала молитву.

— При-едет! При-едет! — твердила Катя, бегая по избе с прижатыми к груди письмами. — Молиться стану, чтобы скорейши залечились его раны… Да я бы и сама к ему поехала, коли б знала, как туда ехать!

— На какие ж достатки в этакую даль кинуться! — с укоризною возразила Ефимья. — Да и разъехаться в дороге можно… Вот встренуть бы его получше, и то не знаю, где чего взять.

— Найдем, баушка, найдем! — вырвалось у Кати, и она чуть-чуть не проговорилась о своих «капиталах», понимая, что тогда пришлось бы сознаться и в том, как она их добыла. — Найдем, повторила негромко. — Сама весь город на сто разов обегу, разыщу заказов и вязать круглыми сутками стану.

— Было бы чего да из чего, — подхватила Ефимья, — вязать-то и я пособлю… И хоть долго я пробыла в Самаре, а копеечки лишней не упустила. Кой-какая малость осталась.

И она полезла за печную трубу, чтобы показать эти остатки. Сморщилась Ефимья, усохла и постарела заметно. Поубавилось в ней мужичьей хватки и уверенности. А Катерине вдруг больно и совестно сделалось за свою безраздельную радость. И жалко «баушку» Ефимью в ее безысходном, навеки непоправимом горе.

Проговорили они до утра. Спать в ту ночь не ложились.

2

Эх, деревня, деревня ты русская! До чего ж ты несчастна, забита, ничтожна и обойдена всеми! В столице российской и во многих городах творятся события долгожданные, буря поднялась, волны от которой хлещут через моря и океаны; в западных столицах и Вашингтоне знают о случившемся, а глухие деревни, хутора живут в полном неведении, потому как вести туда не торопятся.

У Рословых такой день выдался единственный за всю войну. Как-то на второй неделе марта привалило им сразу три письма! От Василия два да от Митьки одно. (Батарейцем он воюет где-то в тех же краях.) Сперва читал их Степка, потом Тихон пришел и перечитал вслух еще раз. Радость столь велика, что без слез никак не могли обойтись. И не только бабы и ребятишки глаза да носы вытирали — Тихон и тот раза три прерывал чтение из-за невозможности произносить слова.

А потом, как схлынуло малость волнение, поутихли все — схватил эти письма Степка и вдарился с ними к тетке Дарье почитать. Прибежал туда — отдышаться не может, словно гнались за ним, — а тетка Дарья сидит за столом, одетая, в шали и уливается горькими.

В руках у нее письмо от Макара, и пыталась она разобрать его по складам, да ничегошеньки из того не вышло. И Федьки, как на грех, дома не оказалось. Он-то читать умеет, отец его научил. Дарье тоже Макар показывал буквы, да не выучила она их — ни к чему! А теперь вот сидит и горе свое заливает.

Все четыре письма перечитал ей Степка, объявив предварительно, что Вася-то все-таки живой, наградили его и отпуск посулили, как раны заживут. Разговоров по всем этим делам вышло у них множество, да еще Зинка с Патькой все время вклинивались и мешали, так что вышел от Дарьи Степка часа через полтора.

Тут ему бабка Пигаска встретилась, будто ждала у ворот.

— Чегой-та разбегались вы ноничка, — спросила она, — ай письмо получили?

— Получили, — важно ответил Степка.

— Все живы?

— Все.

— А свого непутевого-то Ваську за здравие поминайте — живой он у вас. Гадала я, все живой оказывается.

— Эх ты, баушка! — возмутился Степка. — Чего ж ты раньше-то молчала? А теперь и мы знаем, что живой. Вот два письма от его получили. В отпуск домой сулится!

Услышав такое, Пигаска вроде бы обрадовалась, пошевелила жалкими остатками бровей и двинулась в сторону своей избы, бросив на ходу:

— Ну и слава богу!

Степка пошел было своей дорогой и за угол плетня к плотине уже повернул, когда услышал сзади:

— Степа! Степа, погоди!

Оглянулся — Виктор Иванович на своем Воронке подкатил с городской дороги.

— В хуторе ничего такого, важного про царя не слышно? — спросил он.

Степку такой вопрос вышиб из колеи совершенно: с чего бы это ему за царя-то еще отвечать? Он так замешкался с ответом, что Виктор Иванович и без него все понял.

— Скинули царя-то, волк его задави! А деревня, выходит, и не слышала такой новости, Степушка. Ты сядь-ка на лошадь да объяви о том хоть по своей стороне. Покричи по улице. А по этой — кого-нибудь из своих ребят пошлю.

Степка так далеко был в мыслях от всего, о чем говорил Виктор Иванович, и до того неожиданно это вышло, что никак не мог парень осмыслить сказанного и молчал, тараща поглупевшие глаза.

— Целую неделю Россия живет без царя, а тут ничего и не знают, — огорчился Виктор Иванович. — Так чего ж ты молчишь-то, объявишь?

И тут прострелило Степку до пяток — все понял.

— Объявлю-у-у! — закричал он и бросился бежать вниз к плотине.

Усмехнулся в ус Виктор Иванович, поворачивая Воронка вдоль кривого ряда изб, и поспешил домой. Около двух недель безвыездно проторчал он в городе. Новости удавалось получать регулярно, но события разворачивались быстро, цепляясь одно за другое, и непременно надо было определиться в дальнейшем поведении и действиях.

Очень хотелось подпольщикам плюнуть на всякую конспирацию и стать, наконец, «обычными» людьми, раскрыться. И условия для этого вроде бы появились, поскольку Временное правительство объявило амнистию всем политическим заключенным, свободу слова, печати, собраний…

Но, приглядевшись к местным условиям, поняли, что нельзя раскрываться всем сразу. Часть подпольщиков, хотя и будет работать почти открыто, пока не должна объявлять о своей принадлежности к партии большевиков. Виктор Иванович опять же в ту часть и попал. Но все эти дни и бессонные ночи, проведенные в городе, он летал на крыльях, — сдвинулось дело-то. «Вседержителя» больше нет!

А Степка, уразумев наконец великое значение и важность слов, сказанных Виктором Ивановичем, задыхаясь, бежал на подъем с плотины и ошалело кричал:

— Цар-ря ски-инули! Цар-ря ски-инули!

Наверху встретился ему кум Гаврюха. Домой, видать, он торопился — скотину на ночь убирать. Глянул на Степку подозрительно, подрулил к нему и — цап его за руку своей костлявой клешней.

— Захворал ты, что ль, Степка?

— С чего это ты взял?

— А чего же орешь-то несвойское?

— Виктор Иванович велел объявить, что царя скинули, — недовольно пояснил Степка. — Ну, чего тебе еще?

— Ну и хрен с им, с царем! — Гаврюхина клешня моментально расслабла, отцепилась, и он, сутулясь, пустился под уклон саженными шагами.

Во дворе Степка нарвался на мать.

— Где тибе черти носють! — набросилась на него Марфа. — Скотину прибирать надоть, а его нету.

Но Степка и ухом не повел. Вскочил в конюшню, отвязал крайнего конька, Карашка ему подвернулся, — и за ворота.

— Куды, родимец тибе изломай! — возопила Марфа, ощерив желтые зубы. А усики над верхней губой обозначились, — ну прямо, как у татарского хана.

— Царя скинули! — прокричал в ответ Степка, вскакивая на коня уже за воротами.

Мать осталась в полнейшем недоумении, а Степка, нахлестывая коня концом повода, скакал вдоль изб, заборов, плетней и кричал во все горло:

— Цар-ря ски-инули! Цар-ря ски-инули!

Вслед ему люди выглядывали из калиток, из-за плетней. Кто не расслышал слов, кто не поверил им, потому ждали гонца обратно, чтобы расспросить о случившемся. Но Степка гнал коня галопом и громко твердил одни и те же слова, ни перед кем не останавливаясь. Однако мимо Прошечки не мог он проскочить почему-то.

— Чего ты зевлаешь-то, как резаный, черт-дурак, — сказал он сердито и негромко, повелительно взмахнув рукой и приказывая остановиться. — Давно скинули-то?

— Да уж с неделю назад.

— А кто тебе сказал про это?

— Виктор Иванович.

— М-м-м, — промычал Прошечка и повернулся к калитке.

Теперь Степка помчался в другой, короткий, конец хутора. От крика он уже охрип, но дело свое продолжал, как мог. Кестерова усадьба стояла на отшибе, а сам Иван Федорович почему-то торчал у ворот и, махая рукой, звал к себе Степку. Пришлось подъехать, хотя можно было возвращаться домой, потому как и до Кестера объявление это, конечно, донеслось.

— Зачем же ты, сопливец, врешь народу про царя? — спросил Иван Федорович, сердито пошевеливая щеткой усов.

— Не вру, — возмутился Степка, — скинули его!

— Не скинули, — поучительным тоном возразил Кестер. — Никто его не скидывал, а сам он отрекся от престола!

— Ну и какая ж в том разница? — засмеялся Степка, нахально глядя на Кестера сверху и поворачивая от него коня. — Царя-то все равно нету.